Марешке очень хотелось сказать «да». Но она упрямо помотала головой. Про-папа встал и прошелся по комнате. Постоял у окна.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Мы с тобой сыграем. Если ты выиграешь — можешь возвращаться в свой мир, он будет точно таким же, как ты его оставила, ничуть не лучше.
— А если я проиграю? — спросила Марешка.
— Мы пойдем на пляж и подберем тебе пару красивых ракушек, — ответил про-папа и улыбнулся, показав острые зубы. Он протянул через стол руку. Марешка чуть подумала и пожала ее. Рука была холодная, влажная и рыхлая, как что-то, что много лет пробыло в воде.
— А как мы будем играть? — запоздало спросила она.
— Ты должна сложить мою головоломку, — сказал про-папа. — До заката.
Марешка побежала к кровати, достала из-под нее свою полосатую сумку и нашла в кармашке папину головоломку. Она была сварена из трех колец толстой стальной проволоки, которые пересекались замысловатым образом и образовывали лабиринт. В начале лабиринта раньше были три бусины — золотая, серебряная и медная, их нужно было провести через проволочные хитросплетения в петельку на конце. Сейчас бусин не было, лабиринт был пуст.
Марешка подняла недоумевающий взгляд на про-папу, который по-прежнему сидел за столом и улыбался.
— Ах, да, — сказал он. — Я буду жульничать.
Марешка вылезла на крышу, села на край, свесив ноги. Город вокруг был прорисован плохо, настоящим казался только сам пансионат, сад вокруг него и дорога к морю. Остальное терялось в белом мареве. В небе висела белая монета солнца.
— С чего же начать? — пробормотала Марешка.
С неба слетел и опустился рядом с нею черный голубь.
— Почтовый голубь принес послание, — сказал он хрипло. — Для Марены. Золото у того, кто думает, что всем тут владеет. Серебро у тех, кто не застал зимы позапрошлого года. Медь у того, чья нога никогда не ступала на землю. Конец послания. Улёт.
И голубь, как и предыдущий, исчез в вышине. Марешка сосредоточенно думала.
«Всем тут владеет». Она пошла искать дядю Мишу.
— Сыграем, Маришка? — предложил дядя Миша прямо с порога. Он сидел на полу у дивана и конусы его ракушек смотрели на доску, разложенную для партии в нарды.
Марешка присела на пол у доски, скрестив ноги.
Вместо шашек на доске были большие жуки — белые и черные. Некоторые сидели терпеливо, с большим достоинством, лишь иногда дергая усиками. Были и такие, что перелезали в соседние ячейки, а то и норовили забраться друг другу на спину.
— Я буду черными играть, — сказал дядя Миша и почесал живот. — Ты начинаешь.
Марешка играла в нарды хорошо, хотя жуки ее все время отвлекали — безобразничали, не сидели на месте, а когда она их передвигала, хватали ее за кончики пальцев невесомыми цепкими лапками.
Она наверняка бы проиграла, если бы не сосредоточилась. Раз про-папа сказал, что это и её реальность, уж она её поправит! Марешка прищурилась и выбросила четыре раза подряд по две шестерки на кубиках. Пятнадцать ее белых жуков, освобожденных с доски, расползлись и образовали на столе большой веселый смайлик. Черные жуки в ответ собрались в смайлик грустный, а потом и вовсе разлетелись кто куда.
— Эк ты меня, — почесал в затылке дядя Миша. — А на что мы играли-то?
— На бусину, — сказала Марешка. — Давайте-ка ее сюда.
Дядя Миша вытащил бусину из кармана рубашки и протянул ей на открытой ладони. Как только Марешка ее взяла, он замер, как манекен, перестал дышать и двигаться. Марешка постучала пальцем по его плечу под рубашкой. Звук был пустой, пластиковый. Ракушки смотрели в никуда.
Марешка нанизала бусину на проволоку и ушла из мансарды.
— Оля! — позвала она из сада. — Оля!
Девочка вышла на балкон. Она казалась еще бледнее и грустнее, ракушки в ее глазах были покрыты мутно-серым налетом.
— Когда твои братья родились? — спросила Марешка.
— Прошлой весной, — отозвалась Оля.
— Я сейчас к вам зайду, хорошо?
Оля посторонилась, пропуская Марешку в комнату. Посередине стояли в ряд три кроватки с деревянными решетчатыми бортиками, а в них прыгали, извивались, перекатывались ужасные скользкие существа, похожие на осьминогов с четырьмя щупальцами или на собак с содранной кожей.
— Это твои братья? — сказала Марешка, опомнившись от удивления.
Оля грустно кивнула.
— Знаешь, я иногда вспоминаю, как раньше всё было — я, мама и папа… И тогда я хочу, чтобы эти — умерли, исчезли. Или хотя бы двое из них исчезли, остался бы один. Но потом я не могу выбрать, который должен остаться, они все такие славные. И тогда я вспоминаю, что они — мои маленькие братики и я их люблю, и чувствую себя ужасным чудовищем, — Оля всхлипнула.
— Это все не настоящее, — сказала Марешка и обняла ее за плечи. — Ты на самом деле так не думаешь.
— Думаю, — тихо сказала Оля. — Мы ненастоящие, но он нас сделал из настоящих. Из наших отражений в черной воде старого колодца. Мы — то, что мы есть…
Склизкие собачки без кожи встали на задние лапы в своих кроватках и грустно завыли. Марешка погладила Олю по голове.
— Где-то здесь должна быть большая серебряная бусина, — сказала она. — Как же мне ее найти?
— Я помню книжку, — сказала Оля. — Там девочка искала стеклянные шарики. И она их видела, когда смотрела сквозь дырку в камне, они тогда светились.
— О, я попробую! — обрадовалась Марешка и стала искать по карманам Боглаз, который нашла на пляже, казалось, уже много лет тому назад. Камень был приятно-тяжелым, теплым от ее тела. Марешка прищурила один глаз и стала смотреть в отверстие в центре Боглаза.
Бусина светилась серебром, она была под подушкой в левой кроватке. Ужасные зверушки сквозь камень выглядели маленькими мальчиками, совершенно одинаково напуганными, с губами, дрожащими на грани рёва. Марешка подошла к кроватке, забрала из-под подушки бусину, погладила малыша по пушистой голове. Почувствовав ласку, мальчик заплакал, и за ним тут же включились остальные двое.
— На, — сказала Марешка, отдавая камень Оле, которая стояла у двери и с ужасом и отвращением смотрела, как чудовища в кроватках лают и визжат. — Посмотри на них. По-настоящему посмотри!
Оля прижала камень к ракушке своего глаза и сдавленно вскрикнула. Ракушка раскололась и выпала, под нею был настоящий глаз — карий, блестящий от слез.
— Да вы ж мои хорошие, — сказала Оля дрожащим голосом и бросилась к кроваткам, обнимать, гладить, успокаивать. — Вы ж мои любимые!
Марешка вышла из комнаты, надевая на проволоку вторую бусину.
— «Чья нога не ступала на землю», — задумчиво сказала она. — Чья же не ступала?
Васю она нашла на прежнем месте — он был частью веранды, как один из столбов, держащих ее крышу. Когда он увидел Марешку, его глаза вспыхнули радостью и узнаванием, как будто он давно любил её и ждал, и вот, наконец, дождался. Заросший балянусами рот по-прежнему внушал ей ужас и отвращение, но, повинуясь безотчетному порыву, она подошла и поцеловала Васю в лоб.
— Где-то здесь должна быть последняя бусина, она мне очень нужна.
С огромным усилием, как будто на каждом пальце у него висело по ведру воды, Вася приподнял искривленную руку и показал на свой скрытый под ракушками рот.
Марешка поняла, что ей предстоит сделать, и задрожала. Васин палец указал ей за спину, она повернулась и увидела, что солнце уже садится, что его монета уже стала медной, что время, отведенное ей про-папой, кончается. Она повернулась к Васе, нерешительно подняла руку к его лицу.
Он прикрыл глаза — не бойся. Все будет хорошо.
С криком Марешка оторвала первые несколько ракушек, въевшихся в кожу. Потом еще и еще. Ракушки хрустели, кожа натягивалась и рвалась, Марешкины пальцы стали липкими от крови. Балянусы уходили глубоко, вместе с их коркой отрывались куски плоти, но Вася не двигался, пока Марешка не оторвала последнюю ракушку и, рыдая, не опустилась ему на колени, растирая по своему искаженному лицу слезы и кровь. Тогда он открыл глаза.
— Давай руку, — сказал он.
Марешка подняла руку к его рту и он выплюнул ей на ладонь блестящий медный шарик.
— Не плачь, — сказал он. — Я тебя так давно ждал, Марена Свароговна.
— Я — Савельевна, — всхлипнула Марешка, доставая из кармана головоломку и надевая на нее последнюю бусину. — Савельевна.
— Сама увидишь, — Вася улыбнулся разорванными губами. — Ради моей любви к тебе, Марена, закрой мне глаза.
Марешка закрыла Васины глаза своими руками, а потом поцеловала его в оба века. Он замер и стал мёртвым, а она так и сидела на его коленях, дергая бусины в своей головоломке. Как и предыдущие сто пятьсот раз, ничего не получалось.
На веранду пружинистой походкой вышел про-папа. Он казался очень довольным и напевал красивым грудным голосом: «Я вижу, как закат стекла оконные плавит, день прожит, а ночь оставит тени снов в углах…»
— Ну что? — обратился он к Марешке. — Готово? Если нет, то пойдем на пляж.
— Солнце еще не закатилось, — ответила Марешка, не поднимая на него глаз, двигая бусины.
— К чему оттягивать неизбежное? — спросил про-папа, и тут оба они обернулись на хлопанье крыльев. Третий черный голубь опустился на перила веранды.
— Почтовый голубь принес послание, — сказала птица. — Для Марены. Вспомни, кто ты есть, Марена Свароговна. Посмотри…
Голубь жалобно вскрикнул, когда про-папа одним неуловимым движением схватил его с перил, поднес ко рту и откусил ему голову острыми белыми зубами. Потом похрустел, проглотил, а тело выбросил в сад.
— Нямка! — сказал про-папа. — Съел, урча. Сорт «белдам», не иначе. На чем мы остановились, Мареш?
Закат заливал фальшивый мир-ловушку сочным медным светом. Про-папа смотрел на нее своими ракушками.
— А где мама? — спросила Марешка.
— Зачем тебе мама, когда есть я? — пожал плечами про-папа. — Нужна будет — позовем, или новую сделаем. А хочешь — ту, настоящую сюда заберем.