людей он — не человек, а бочонок с органами… Ничего уже не изменить…
— А-а-а-а! — закричал Саня и, толкнув свои капельницы изо всех сил, бросил себя на женщину. Хотел скомкать ее, покатиться с ней по лестнице, круша своим весом, зубами рвать ее белую кожу. Не человеком себя ощущал, а животным — загнанным в угол, дрожащим, но опасным, хотелось быть хотя бы опасным, хоть на что-то способным.
Женщина вскрикнула, потеряла равновесие, полетела спиной в пролет — а Саню мужчина перехватил, отбросил — сильный оказался. Саня завалился на бок, головой впечатался в стену. Пришел в себя как и был — на койке, накрытый. Над ним стоял этот, Юрий Петрович, ждал, пока Саня очнется.
— Марина сломала ногу, — сказал он, зло присвистнув на «с» — сссломала. — Ты лишил моего ссына лучшего хирурга в этой ссраной сстране. Твоей ссудьбы это не изменит — ты мой, я на тебя охотился, я тебя купил, понял? Загнал, как медведя, всё. Марина будет ассистировать, но восемь часов не простоит, так что шансы моему Вите ты понизил. За это я с тобой буквально сделаю то, что фигурально делаю со своими подчиненными. Кожу живьем сниму, ссука. Эй ты, как там тебя, Михаил? Телефон нашел свой?
— Да я его, по ходу, в машине оставил, — ответил нервный молодой голос. — У меня там кармашек с зарядкой…
— Начинай, — прервал его Юрий Петрович. — Обезболивание — по минимуму, чтобы не скопытился, но прочувствовал.
— Прости, чувак, — сказал Мишаня, подходя к кровати, — не повезло тебе.
И потихоньку, склонившись к самому его уху: «Я нормально обезболю, не ссы. Хотя…» Он вздохнул и выпрямился, звякнули инструменты, зажужжал какой-то прибор, как электробритва — только не брить же его собирались? На Санино лицо натянули маску. Он попытался не дышать, продлить ясность мысли хоть на несколько секунд, отсрочить пытку… Вдохнул — и тут же реальность проросла черными пятнами, они лопались, как нефтяные пузыри. Его повернули на бок — безвольного, опять не властного над собственным телом. Что-то холодное коснулось кожи на спине, потянуло, взрезало, ушло под поверхность. Стало горячо, и холодно, и тошнотворно — тело всегда знает, когда его разрушают. Жужжание усилилось, холод двинулся вниз по спине. Больше всего на свете Сане захотелось оказаться сейчас в черном трамвае, но как он ни пытался расслабить сознание и скользнуть туда, в теплое неведение под ровный стук колес — не получалось, он был здесь, полностью здесь, с каждым сантиметром срезаемой лезвием дерматома кожи.
— Сказал — нет! — Олька с оттяжкой пинала колесо Марусиного лендровера. — Телефон пробил по номеру — какой-то Михаил Дронов, числится в медакадемии. Дом принадлежит Каренину, тому самому, кто его не знает. Вот и Федотов знает прекрасно, и вся полиция, и никто туда не сунется без фотки отрезанной Саниной головы у этого Каренина в руках. Да и то скажут — фотошоп!
Олька чувствовала, как глаза горят слезами ярости — едкие, они жгли невыносимо.
— Он сказал — может, этот Дронов — мой поклонник с сайта знакомств какого-нибудь, прислал мне, куда ехать на свидание… Он сказал — с Саниной любовной нечистоплотностью… так и сказал: нечистоплотностью! — он вполне мог куда-нибудь в Крым свалить с очередной любовницей. Он сказал…
Олька разрыдалась, Маруся обняла ее, погладила по голове, как маленькую.
— Садись в машину, — сказала. — Можно было на фамилии «Каренин» сразу разворачиваться и оттуда уходить, и так все ясно.
Двери захлопнулись, но Маруся не заводила мотор, сидела с ключами в занесенной руке, думала.
— Его сын сильно пострадал в пожаре, помнишь, восьмого марта клуб горел в Советском? Когда они все свечками оформили, кретины. Пятнадцать погибших, самого Каренина сын единственный обгорел сильно. У него еще и с сердцем что-то неладно было с самого детства…
Олька подняла на Марусю злые глаза. Она поняла. Открыла рот, чтобы выругаться — грязно, от ада до облаков в небе все обложить трехэтажно, как никогда еще не ругалась, — и тут же закрыла, потому что в окошко постучал капитан Федотов, который тоже был бы в приготовленной фразе упомянут.
Маруся опустила стекло.
— Так-так-так, — сказал капитан, щуря голубые глаза в рыжих ресницах. — Вот это да, девочки. Отринув низкие чувства, объединились для достойной цели?
— Чего вам? — резко спросила Маруся.
Федотов посмотрел серьезно.
— Я что вышел сказать-то, чтобы без ушей лишних… Я вечерком съезжу, сам. Неофициально. Я сегодня до четырех, местоположение это ваше недалеко от Дубовки… — он моргнул, — ну, за пару часов управлюсь. Погуляю, принюхаюсь… Если что, завтра-послезавтра с операми съездим. Тут дело деликатное, тут не алкоголик дядя Федя в центре странных обстоятельств. Сами понимаете, Ольга Николаевна. И вы, Мария Васильевна…
Олька кивнула — коротко, все еще давясь своим невысказанным проклятием. Маруся вставила ключ зажигания, повернула.
Федотов покачал головой.
— Не вздумайте, — сказал он твердо. — Девочки, пожалуйста, не лезьте. Маруся, вам надо сидеть на попе ровно и думать о ребенке. Оля, а вам надо… просто сидеть на попе ровно.
Маруся выжала сцепление, повернула руль и выехала со стоянки за ОВД. Федотов остался стоять, достал сигареты, закурил, качая головой — Олька видела в зеркале.
— Открой бардачок, — сказала Маруся.
В бардачке лежали пистолет и розовая продолговатая коробочка с кнопками.
— Это тазер, электрошокер, пятнадцать миллионов вольт, — сказала Маруся, не отрывая глаз от дороги. — И красивенький. А пистолет — фантом, травматика. Я хорошо стреляю.
— Давай только по-быстрому чего-нибудь пожрем, прежде чем ехать, — сказала Олька, откидываясь на сиденье. — Тебе нельзя долго голодной.
Маруся расслабилась, складочка между ее бровями разошлась. Она чуть улыбнулась, кивнула.
— Зачем тебе такой арсенал? — спросила Олька.
— Я — жертва детского насилия, — пожала плечами Маруся. — Лолита-переросток. Повышенное стремление к самообороне. Когда до меня дотрагиваются против моей воли, планочка падает.
Олька потянулась и сжала ее руку. Маруся сняла другую с руля и ответила на пожатие.
Меня зовут Маруся Поронина.
Я веду машину со скоростью 90 км/час в сторону коттеджного поселка Солнечная поляна — мы уже проехали Лебяжью поляну, а на указателях видели Белую Поляну и Дворянскую Поляну. Если повторить слово «поляна» много раз, оно теряет смысл, разваливается на корявые кусочки. Если вмешать букву Д, получится «подляна». Я думаю, именно это нас там и ждет.
Рядом со мною сидит Оля, которую я знаю всего лишь сутки, а до этого о ней целый год думала. Санина жена. Она рассматривает кнопки на моем тазере, щурит серые глаза, лицо у нее решительное.
Интересно, какого цвета будут глаза у Девочки? Та только что перестала икать — целых полчаса живот дергался и подпрыгивал, толкая вверх тяжелые груди. Мне очень неудобно сидеть за рулем, я большая, как слониха, неловкая — а учитывая, зачем мы мчимся по дороге через нагретую степь, это нам не в плюс.
Я знаю, что Саня жив — если он умрет, я почувствую. Как всё в природе чувствует, когда солнце заходит за тучку. Или когда выходит — так и я будто согрелась и ожила, когда его полюбила. Его голос, его смех, его мысли, как он на мир смотрит, как шепчет мое имя, как относится к детям, животным, деньгам, возможностям встречи с инопланетянами и существования божественного.
Если провела всю жизнь в холодном сумраке, а потом вдруг согрелась, узнала, что такое солнечный свет, — как принять то, что он может снова исчезнуть навсегда? Что его заберет, жадно сцапает кто-то чужой, холодный, злой? Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил. Я накупила книжек и игрушек для Девочки. Чуковского ей читаю, они же все слышат уже. И Саня читал.
Торможу в конце улицы — за перекрестком ухоженный сквер, а за ним высокий решетчатый забор в обе стороны, насколько хватает глаз. Над воротами — красивые металлические буквы «Ранчо ВЕСЕЛАЯ ОХОТА».
Ранчо, прости господи.
— Сейчас, — говорит Оля, достает телефон. — У меня подруга тут, кажется, бывала с боссом своим, его приглашали, а она с ним спит. Ну чего ты, подумаешь…
Я проверяю пистолет, смотрю в окно. За забором — длинный въезд, лужайка. Здание трехэтажное, с угловатой современной архитектурой, я плохо разбираюсь, но красивое.
— Леночка! — говорит Оля в телефон, — Нормально, спасибо. С какой тварью? — она кидает на меня виноватый взгляд. Я усмехаюсь. — Да неважно, потом. Слушай — ты говорила, что на Новый год ездила с Полищуком своим на ранчо… Ага… Ага… А на втором этаже? А ты в клинику поднималась? Слушай, ну серьезно прям, а с охраной там как? Ага. Ну, спасибо, дорогая. Потом расскажу, зачем. Да, беги. Пока-пока.
— На первом — баня, бассейн, спортзал, банкетное всякое, — говорит Оля, расстегивая верхние пуговицы на блузке. — На втором — комнаты для гостей, десятка два. На третьем — частная клиника «Жизнь» — контракты с лучшими врачами города, оборудования выше крыши, всё, что можно купить за деньги. А за деньги, похоже, можно купить вообще всё…
Она достает помаду, прячет в сумочку тазер. Я смотрю.
— Иди приляг на заднем сиденьи, — говорит она. — Ключи давай. Вожу я хреново, но двести метров как-нибудь проеду…
— Приветики, — ослепительно улыбается она в интерком пять минут спустя. Я лежу под пледом, выглядываю. Если бы я в двадцать лет не испугалась и не пошла с крыши прыгать, у меня могла бы быть вот такая Оля — красивая, смелая, добрая. Я испугалась. Но теперь у меня есть Девочка, и я больше не боюсь.
— Мне дали адрес, — Оля надувает губы в камеру. — Познакомилась с парнем на сайте. Он говорит — приезжай, тут бассейн и баня шикарная. Я ехала больше часа, а теперь что-то засомневалась — у вас тут прям дворец… Миша Дронов зовут. Да я звонила, у него не отвечает телефон. Не, вживую еще не общались… Не, не обязательно именно с ним париться, если есть симпатичные… альтернативы. Ну ладно, заезжаю, познакомимся.