тремительно старел, облущивался, рассыпался. Трескалась побелка, серели фасады, ночами сама собой отваливалась плитка, образуя таинственные письмена, пиксельные узоры на балконах. В цементированных рвах шевелился мусор: поблекшие обёртки шоколадок, потускневшая фольга, пакеты, похожие на содранные мозоли. И грязноватая белизна высоток заставляла вспомнить, что где-то (в Индии?) белый — цвет траура. Всё, всё, всё, что могло придать месту обаяния — ностальгические голубятни, винтажные пивные, зелёный мазок орешника у парапета — выкорчевали, изгнали, запретили, дабы не мешать взгляду увязать в унылом белом болотце.
Захудалость района с лихвой компенсировалась дешёвым жильём и близостью к Викиной работе. Молодой семье было грех жаловаться на скучный вид из окна.
Они и не жаловались.
В четверг, впервые очутившись среди здешних высоток, Вадим Мельник сказал себе, что это ненадолго. Подкопят, и через год средств хватит на собственную жилплощадь. Им больше не нужно будет скитаться по съёмным норам.
Заблудившись в лабиринте улиц, Вадим обратился за помощью к сидящему на лавке старику, который при ближайшем рассмотрении оказался молодым парнем, загримированным тенью от засохшей вишни.
— Сороковой дом? — прищурился парень. — А, Сиротка! Туда идите.
— Почему «Сиротка»? — помешкал Вадим.
Но парень отвлёкся на зазвонивший телефон, и Вадим двинул в указанном направлении.
Дом сорок отличался от близнецов только номером. Тот же обезличенный двор, запущенная грядка, выгоревшая трава на пригорке. В лифте воняло мочой. Стену пятого этажа украшало уродливое граффити. Бурое полотно, мимо которого уже в субботу Вадим с братом протащили кровать.
Угрюмая однушка преобразилась, благодаря нехитрому скарбу Мельников. Девичьи штучки, Викины поэтические книги, сувениры угнездились на полках, одеждой нафаршировали чужой гардероб, украсили подоконники растениями, а оконца, напоминающие окна какого-нибудь ретро-трамвая, — занавесками с цветочным орнаментом. Мрачность ванной победили пёстрыми душевыми шторками, вычистили и выскоблили углы.
Заскочившую вечером хозяйку новый имидж квартиры изумил. Субтильная, коротко остриженная женщина средних лет, сканировала недоверчивыми мышиными глазками акварели в рамках, плюшевые игрушки, канареечный халатик Вики. Буркнула неразборчиво и ретировалась.
— Видел, — заперев за хозяйкой дверь, сказала Вика, — ей не терпелось смыться.
— Странная тётка, — сказал Вадим, подсоединяя к компьютерному процессору провода мониторов. — Какая-то встревоженная.
— Наверное, в квартире водятся призраки, — расфантазировалась Вика. — И она хотела поскорее сбежать.
— За такую цену, — сказал Вадим, — призраки — приемлемый бонус.
Да, предыдущее жилище было больше и светлее. Да, окна смотрели на симпатичный парк, а не на глухой торец новостройки. Но они находили плюсы со свойственным их возрасту оптимизмом. У них была любовь, а финансовая огранка этого драгоценного камня — дело наживное.
— Что вы себе позволяете, юноша! — Вика увернулась, фыркая от смеха, сорвала трубку с синего стационарного аппарата, очередного бонуса. — Алло, полиция! Насилуют!
Вадим обнял за талию, выхватил телефон:
— Полиция, запротоколируйте, она меня спровоцировала.
И они занялись любовью в сумрачном коридоре новой квартиры. «Заякорились», — подумал Вадим.
Телефон позвонил в девять. Прервал хихиканье Вики и диалоги актёров комик-труппы «Монти Пайтон».
— Какой мерзкий звук, — поморщилась Вика.
Прожёвывая попкорн, Вадим снял трубку.
— Алло?
— Вы угомонитесь? — гаркнуло из динамика. Старческий голос, прокуренные лёгкие.
— Простите, вы ошиблись номером. — Пальцы застыли над рычажками.
— Я всё слышу. — В голосе набухала угроза.
Вика озадаченно смотрела из комнаты.
— Слышите? — переспросил Вадим.
— Как вы хохочете, — прошипел неизвестный старик.
«Какое совпадение, — подумал Вадим. — Мы ведь действительно смеялись».
— Вы набрали не тот номер.
— Я набрал тот номер, — звонивший разразился кашлем. — Я живу над вами. Я не могу спать из-за вашего хохота.
Брови Вадима полезли на лоб. Неужели в доме настолько тонкие стены, что соседи слышат негромкий смех?
— Мы… извините, я не знал…
— А надо знать! Это порядочное место! Это не цирк! Не… — он закашлялся. — Не мюзик-холл и не варьете! — Последнее предложение было насыщено комичной брезгливостью.
Вадим сверился с часами.
— В любом случае, — сказал он, — сейчас только девять.
— Хотите, чтобы я позвонил Маргарите Павловне?
Вадим понятия не имел, кто такая Маргарита Павловна.
— Сейчас девять часов, и мы никому не мешаем.
Трубка ответила раздражёнными гудками.
— Варьете, — пробормотал Вадим.
— Господи, — охнула Вика, выслушав мужа, — мы же тихо себя вели!
— Посмейся, — попросил Вадим, обуваясь. — Так же, как смеялась.
Он вышел из квартиры и закрыл дверь. Этаж смердел дешёвым табаком. В банке-пепельнице тлел окурок. Вадим напряг слух, но единственными звуками было дребезжание стёкол в рамах и гул в шахте лифта.
Совпадение. Полоумный старик, вероятно, звонил из другого конца города.
Вадим улыбнулся и взглянул на граффити, расплескавшееся от пола до потолка. Элементы картины сложились в единый рисунок, немало удивив. Вовсе не мазня, а вполне профессиональная работа предстала взору. Вон сосны, избушка на курьих ножках, солнышко с глазками. Скачущие по полю всадники… витязи. И трёхглавый дракон, и русалка в озере. На переднем плане — потешный колобок, созерцающий с холма причудливый мир. Художник сотворил качественную и воодушевляющую картину на тему русских сказок, но за годы фреска померкла, закоптилась. Почернела озёрная вода, садисты истыкали окурками Горыныча. В плевках, потёках, сигаретных метках, граффити представляло жалкое зрелище, но непоправимый урон нанёс доброхот-реставратор, который маркером обвёл все линии, окончательно угробив старание мастера.
— Миленько, — буркнул Вадим.
Вика обожала мужа, но втайне её бесило, что, сидя дома, он получает больше её. Вадим монтировал видео, попивая кофе, а она пахала на двух работах: с шести до девяти драила поликлинику, после девяти там же исполняла обязанности секретаря. Разве справедливо? Порой муж уговаривал её бросить ведро и тряпку, но оба понимали, что деньги не будут лишними. Квартира… не съёмная, а своя… с комнаткой для будущего ребёнка. Ради этой цели она готова просыпаться затемно.
И всё же обида была. Подруги в декретном отпуске опекались мужьями, а она горбатилась за копейки. Справедливо ли?
В подъезде пахло прогорклым маслом и пережаренным салом. Но на пятом этаже нюх уловил за табачной вонью аромат печёночного торта. Домохозяин Вадим, управившись с заказами, стряпал ужин.
«Малодушная дурочка», — упрекнула себя Вика.
Вспомнила из любимого поэта Хлебникова: «И войско песен поведу с прибоем рынка в поединок». Песни, радость, мечты — надёжное оружие против сутолочности, «рыночности» жестокого мира.
Задумавшаяся, Вика вздрогнула: справа от стены отпочковалась тень. Мужчина в спортивных штанах и запятнанной майке, лицо рыхлое и румяное, как вареник, как тесто, под которым проступает вишнёвая начинка. Мужчина курил, сунув руки в карманы. Сигарета осыпалась пеплом.
— Здравствуйте. — Вика заметила, что дверь семнадцатой квартиры приоткрыта. Значит, курильщик обитал напротив Мельников. — А мы — ваши соседи.
— Слышал. — Мужчина сверлил Вику взглядом из-под косматых сросшихся бровей. — Вы постоянно смеётесь.
Вика опешила.
— Постоянно смеёмся?
— Я — Серый. — Ни намёка на приветливость.
— Хм… приятно… Виктория. Мужа зовут Вадим. Сергей, вы сказали, мы постоянно смеёмся. Что бы это значило?
— Наверное, вам смешно. — Серый пожал волосатыми плечами.
— Вы слышите, что мы делаем дома?
— Здесь дрянная изоляция. — Он выдернул окурок изо рта и потушил о лестничные перила. Он выглядел, как человек, никогда не смеявшийся. Ни разу. — Я бы на вашем месте не шумел.
«Угроза? — поразилась Вика. — Воспринимать это как угрозу?».
Физиономия Серого была непроницаема, словно боковина новостройки, застящей кругозор.
— Мы не шумим, — возразила Вика с фальшивым спокойствием.
Серый уронил бычок в импровизированную пепельницу. Промахнулся. Не подобрал.
— На втором этаже арендовали квартиру ребята, — Серый облизнулся, — они шумели. Включали музыку. Это расстроило Маргариту Павловну.
— Кого?
— Управдом.
Серый прошагал к полоске бледного света из семнадцатой.
— Не смейтесь, — напутствовал он.
— Маргарита Павловна, — прошептал за ужином изумлённый Вадим. — Выходит, тот старик не ошибся номером.
— Они всё слышат. — Вике не понравилось, как прозвучала фраза.
— Отставить паранойю. — Вадим отхлебнул чай. — Ну услышали они взрыв смеха. И что? Хотим — хохочем до упаду, хотим — песни поём. И вообще… доедай и айда смотреть «Рика и Морти».
Его голос расслаблял, расслабляли его заботливые руки, фиалки на занавесках и чувство сытости.
— Но это, — притворно испугалась Вика, — означает… смех!
И они рассмеялись, а затем смеялись снова и снова.
Вадим сводил передачу для местного ТВ: «Дурацкие новости». И был в ударе.
Уволившись год назад с рекламного агентства, Вадим получил долгожданную творческую свободу. Не нужно торчать в офисе. Комп и кофе — всё, что необходимо для процесса. По секрету от жены он дрых до десяти, и отлично успевал с заказами. Доллары падали в копилку. Совсем скоро Вике не придётся ходить на две работы.
Настойчивая трель оторвала от монтажа.
Вадим прошлёпал в прихожую.
На пороге стояла худая женщина лет шестидесяти. С воспалёнными веками и слезящимися глазами, она тёрла платком кончик носа и воровато озиралась.