— Добрый день. Мы — ваши соседи…
«Мы?» — мысленно улыбнулся Вадим. Вспомнился золотой фонд цитат из кинофильма «Зелёный слоник»
— В доме стряслось горе.
Шутливые мысли сдуло ветром.
— Умер ребёнок, — сказала женщина.
— О, — Вадим поджал губы. — Мне жаль.
— Мы собираем деньги на похороны.
— Да, конечно. Погодите минутку.
Он сбегал за кошельком и принёс пятьсот рублей. Женщина сунула купюру в карман.
— Что произошло? — спросил Вадим.
— Мальчик болел, — произнесла женщина, сморкаясь в платок. — Его мать сказала, вы смеялись вечером. Малыш умирал, а вы смеялись.
Вадим онемел.
— Молодость бывает жестока, — изрекла женщина.
— Послушайте, — неуверенно начал Вадим, — мы ничего не знали о болевшем ребёнке. Если мы и смеялись, то в своей квартире, и это не запрещено законом, не так ли?
Женщина убрала платок и внимательно посмотрела на Вадима.
— Смеялся ли Иисус?
— Что?
— Иисус не смеялся, — подытожила женщина и растворилась в подъездном полумраке, оставив Вадима переваривать полученную информацию.
Лишь вечером он хватился пропажи. Из коридора исчезли без следа его ярко-красные кеды.
Новоселье отмечали с запозданием. В узком кругу: брат Вадима, лучшая подруга Вики. Играли в «Диксит», хрустели чипсами.
Даже деверю Вика не призналась, что работает на полставки уборщицей. Стыдно: в двадцать пять лет, при высшем образовании… При муже, хвастающемся заказами.
Захмелевшая, Вика вдруг сильно обозлилась на Вадима. Самодовольный бахвал. Кому ты чешешь про деньги? Брату, который жене автомобиль подарил? Ирке? У Ирки идеальный маникюр, а твоя супруга на карачках коридоры моет.
— Солнышко, ответь.
Вика отложила карточки, подумав, что Вадим и сам мог бы подорвать задницу. Вышла в коридор. Звонил синий стационарный аппарат хозяйки.
— Мельник на проводе.
— Вы смеётесь, — процедил старческий голос. Это было утверждение. Не вопрос.
— Э-э-э…
— Вульгарно, громко, по-хамски смеётесь!
— Знаете, что? — вспыхнула Вика. — Посмотрите на часы! Семь вечера! Не я проектировала ваш долбаный дом! Запаситесь берушами!
В трубке воцарилась тишина. Умолкли и гости. Обернувшись, Вика увидела, что они таращатся на неё из гостиной.
— Вы не понимаете, — уже без агрессии, почти жалобно, сказал старик. — Тут так нельзя.
— А отныне — можно! — она бахнула трубкой по рычагам.
Гадские лицемеры. Гадский подъезд! Три дня назад аферистка развела Вадима на пятьсот рублей и стырила обувь, но Вика спросила у Серого, и он не слышал ни про каких умерших детей. По дому слоняются воры, а старого пердуна волнует смех.
— Опять соседи? — спросил Вадим.
— Забейте. — Вика решительно села за стол. — Давайте весе литься.
За час до Викиного возвращения Вадим выскочил в магазин. Продуктовый словно катапультировался из советского прошлого, сильно пострадав при путешествии во времени. По залам гуляло эхо, запах гниющих овощей шибал в ноздри. Порченная картошка, турецкие жвачки, забытые марки пива в вино-водочном отделе. Дородные продавщицы зыркали враждебно, будто не одобряли красную-красную футболку покупателя.
Топая к дому, Вадим подмечал, насколько серо и бедно одеты прохожие. На каком рынке они берут свои тряпки? Нет, ясно, что кризис, санкции, но здешние жители, казалось, нарочно стремились слиться с бледными улицами. Женщины не помадили губы, мужчины сутулились и буравили взорами растрескавшийся, обгаженный голубями асфальт. Даже собаки на поводках были исключительно серыми, мелкими и нездоровыми с виду.
«Уехать бы к чёртовой матери в Москву», — размечтался Вадим.
Студентом он верил, что покорит столицу. И покорил бы, не повстречай Вику. Жёны, какими бы ни были дорогими, всегда балласт. Всегда синица вместо небесного журавля.
Мысль — такая нетипичная для любящего Вадима — поразила. Точно надиктованная извне. Этой нищетой, этой разрухой.
На этаже курил Серый. Кивнул мрачно, руки не подал, да Вадим и не настаивал.
— Вы надолго к нам? — спросил Серый в спину.
Вадим обернулся.
— К вам — это куда?
— В дом. В Сиротку.
— Надеюсь, нет. Это не тот райончик, где я хотел бы растить детей. Не знаю, понимаете ли вы.
Вадим чувствовал своё превосходство над соседом. Интеллектуальное, физическое. Он был молод, активен, умён, охоч до жизни. С красивой женой, с планами на будущее. А что Серый? Серый и есть. Хилый, закопчённый, как персонажи подъездной фрески, не то холостяк, не то вдовец. Ему лет сорок от силы, а кажется, все шестьдесят.
— Дети тут плохо растут. — сказал задумчиво Серый. — Что-то такое в почве. В девяностые — ты вряд ли застал — на месте района росла лысая роща. Как её вырубали, нашли кости в земле. Зверей и птиц, целое одеяло тех костей.
— А что такое «Сиротка»? — спросил Вадим.
— Дом наш. Его для сирот построили. После школы-интерната они здесь получают жильё.
— Тогда ясно. — Он подумал о затрапезной одёжке прохожих и ощутил стыд. Высокомерие — не самая хорошая черта.
— Удобно, — сказал Серый. — Никому не нужны, никто не хватится.
— В смысле?
— В коромысле, — осклабился Серый. — Жили у нас одни… хохотуны. Маргарита Павловна намучалась с ними. Хватились их, думаете?
— Они… пропали?
— Они съехали, — сказал Серый, затягиваясь.
Из колонок Леонид Фёдоров пел песню на стихи Хлебникова. Вику очаровывал детский слог Велемира. Любовь к поэзии привила мама, а вот муж ни черта не разбирался в стихах.
«Надо же было, — шутливо думала Вика, — втюриться в технаря».
Солнце подрумянивало отнюдь не аппетитную корку бетонного пирога. По комнате мельтешили солнечные зайчики, пахло разогретым гудроном.
Законный выходной Вика проводила в кровати, скроля новостную ленту. Не хватало ей ещё убирать квартиру по субботам. Вадим ушёл выпить с друзьями, и она наслаждалась одиночеством.
В тесноте, да не в обиде, — говорит народ. А Вике иногда на стену лезть хотелось от тесноты.
Группа «АукцЫон» исполняла «Боэоби». В дверь позвонили, Вика поднялась с постели, запахнула халатик.
«Рановато для гуляки Вадима».
В глазке было темно.
— Кто? — спросила Вика.
— Мельник Виктория Юрьевна? — незнакомый мужской голос.
— Да.
— Откройте, пожалуйста.
Тревога кольнула. В голове закружились нехорошие мысли. Что-то случилось с Вадимом? С мамой?
Вика отщёлкнула замок. В дверное полотно ударили так, что оно отскочило, стукнув по плечу. Вика взвизгнула. Грузная фигура перешагнула порог. Дверь захлопнулась. Лицо визитёра скрывала вязанная балаклава.
— Помогите! — закричала Вика.
Тонкие стены. Плохая изоляция. Соседи должны услышать.
— Полиция! Помогите!
— Тише, — сказал мужчина, блеснув золотым зубом.
От ужаса болезненно сжался желудок.
Громила оттиснул на кухню. Во всём чёрном, с чёрными колючими глазами в прорезях маски. Громче запел Фёдоров.
— Что ж, деточка, кредитов набрали, а возвращать кому?
Вика всхлипнула. Мозг с трудом обрабатывал сказанное. Кредиты… коллекторы…
— Мы не брали никаких кредитов, — прошептала Вика.
— А банк говорит иное. И я ему верю. Сядь. — Коллектор кивнул на стул. Вика повиновалась.
— Сядь и сиди, — сказал громила.
Вика рыдала на кровати, а Вадим носился по квартире из угла в угол, брызгая слюной.
— Как ты подумать могла??
— А что мне думать? — отчаянно воскликнула Вика. — Что он квартиры перепутали?
— Нет у нас долгов, — отрезал Вадим. — И чёрта с два он — коллектор.
Ублюдок, вторгшийся в квартиру, не тронул ни компьютер, ни деньги. О долларах в первую очередь подумал Вадим, когда ему позвонила заплаканная жена. Ублюдка не интересовало обогащение. Единственная вещь, которую он унёс, застращав Вику — пёстрая душевая шторка. И это походило на безумие.
— Тогда откуда он знал моё имя?
— Его натравил на нас кто-то. Чтобы запугать.
— Удалось! — Вика помассировала плечо. На коже распускался синяк — мерзавец ударил её дверью, врываясь.
— Ах вы твари! — Вадим выбежал в подъезд, не реагируя на возгласы Вики. Долго трезвонил Серому, потом взлетел по лестнице. Художник, рисовавший колобка, поработал и на шестом этаже. Здесь богатыри выходили из волн под предводительством дядьки Черномора. Фреска была исчёркана фломастерами, исполосована корявыми свастиками, оплёвана с такой ненавистью, что Вадим на миг забыл о чудовищном инциденте. Опомнившись, он заколотил в дерматиновую обивку двадцатой квартиры.
Зашаркало, заскрипело, дверь отворилась, щель дыхнула несвежим запахом. Сгорбленный старикашка возник в проходе.
— Чего?
Вадим узнал голос. Вот кто звонил им с возмутительными претензиями.
— Вы слышали крики из квартиры под вами? — Вадим обошёлся без приветствий.
— Ничего я не слышал.
— Значит, смех вы слышите прекрасно? А как зовут на помощь — глохнете, да?
— Не слышал, — настаивал старик. И внезапно выдал, словно оправдываясь:
— Я — сирота.
— Вот из-за таких, как вы… — Вадим не закончил мысль, махнул рукой и промаршировал прочь.
У лифта дежурила незнакомая толстуха. В сером шерстяном платке, словно слепленном из паутины и пыли. С уродливой бородавкой на щеке.
— Что за крики? — строго спросила она.
— Нас ограбили. — сказал Вадим. — Вы что-нибудь слышали? С какого вы этажа?
— С первого. Я управдом.
— Маргарита Павловна? — щёлкнуло в голове.
— Наслышаны? Как и я о вас. — Она смотрела осуждающе. У Вадима от гнева покраснели уши.
— Что бы это значило, а?
— Жильцы жалуются на вас.
— Кто же? — подбоченился Вадим.
— Да все. Вы смеётесь…
Она не сказала: «громко». Не сказала «по ночам». Она словно обвиняла Мельников в том, что они умеют смеяться. Нонсенс. Сумасшедший дом!