Из квартиры высунулось зарёванное личико Вики.
— Прикрой дверь, — попросил Вадим раздражённо. Посмотрел на Маргариту Павловну. — Сегодня к нам вломились какие-то подонки. Нас дважды грабили в вашем подъезде.
— И что же пропало? — на губах управдома не было улыбки, но Вадим заподозрил, холодея: над ним глумятся.
Да, что собственно пропало? Старые кеды и душевая шторка?
— Пропали вещи, — извернулся он.
— И как вы намереваетесь поступить? Вы же не станете звонить в полицию?
— Почему это — не стану?
— Потому, — с нажимом сказала Маргарита Павловна, — что мы здесь ценим тишину. И не поощряем тех, кто привлекает внимание.
— О, — ухмыльнулся Вадим, — тогда у меня для вас сюрприз.
И он оглушительно, от злости, хохотнул.
Хах!
Телевизор транслировал местный канал. Ведущий «Дурацких новостей» вещал, откровенно усмехаясь. Красная поролоновая насадка микрофона напоминала поролоновой клоунский нос. Фоном служила закопчённая подъездная фреска.
— Кража века — иначе не назовёшь. Проделки иллюминатов или тихое помешательство? Специалисты спорят. В доме сорок коллектор-шизофреник украл душевую шторку…
Мельники переглянулись и хлопнули ладошками.
Идея обратиться к телевизионщикам осенила Вику. Надежды на полицию не было никакой. Прибывший наряд едва сдерживал улыбки (что-что пропало?), и Вика решила:
— А давай посмеёмся сами над собой! Покажем, что мы оценили юмор.
Совсем недавно испуганные и разъярённые, во время интервью пострадавшие шутили и ёрничали, описывая клептомана. Шикарный материал для «Дурацких новостей»…
— Мы их сделали. — сказал Вадим.
— Их? Кого?
Трель дверного звонка заметалась по квартире раненной ласточкой.
— Их, — поднял палец Вадим.
Вика проследовала за мужем в коридор. Прикусила губу, увидев, что он подобрал гантели — импровизированное оружие против теоретического врага. А кто был этим врагом? Сговорившиеся соседи? Кучка психопатов?
Вадим спрятал гантели за спиной и открыл дверь. В коридорном сумраке стояла тощая женщина с нечёсаными волосами. По носовому платку Вика узнала тётку, намедни обогатившуюся на полтысячи.
— Кто-то снова умер? — саркастически поинтересовался Вадим.
— Нате! — Тётка ткнула в Вадима замусоленными купюрами. — Ваши деньги. Тут четыреста. На сто рублей я свечки в церкви поставила за упокой.
Вадим был явно сбит с толку.
— Не обязательно…
— Берите, берите. Ничего уже не исправить. Я как лучше хотела.
Избавившись от денег, она отряхнула руки.
— Маргарита Павловна очень, очень сердита.
— Нам как-то начхать. — сказал Вадим. — А что вы про свечки говорили?
— Дети погибли, — тётка потупилась в пол, — такое горе.
Шатаясь, как пьяная, она поковыляла к лифту. Выглянув из квартиры, Мельники засекли курящего у фрески Серого.
— Дети погибли, — невыразительным голосом сообщила тётка Серому, а он понимающе хмыкнул.
Тётка вызвала лифт и укатила вверх. Вика подумала, что на один квадратный метр здесь слишком много психов.
— Что за дети? — спросила Вика соседа.
— Нет никаких детей, — ответил он, выдыхая дым. — Просто, пока думаешь о смерти — ты сливаешься с пейзажем. Тебя не заметят.
— Мимикрия? — улыбнулся Вадим. И не встретив ответной улыбки, поманил жену в прихожую.
— Они будто актёры в каком-то театре абсурда. — сказала Вика.
Вадим смотрел обалдело на смятые купюры.
— Может, это секта? — предположил он.
— Секта грустного смайлика.
Вадим уставился на жену и нервно хохотнул.
— Предлагаю скачать Луи Си Кея. — сказала Вика. — «Клинику», «Вашу маму» и «Блудливую Калифорнию». Устроим грустному смайлику грандиозный бадабум.
Пришелец Альф боролся с оконной рамой, когда в дверь постучали. Нахмурившийся Вадим хлопнул по пробелу. Оборвался закадровый смех, и Альф застыл на мониторе.
Тук. Тук. Тук.
Равномерное постукивание. Скрип поворачивающейся дверной ручки.
— Какого чёрта?
Вика подобралась в постели. Прикроватные часы мигали четырьмя нулями.
— Не открывай.
— Они слышат, что мы дома.
— Всё равно. Мы разозлили их, позвав телевидение. Не открывай.
Вадим погладил жену по плечу.
— Мы платим за аренду. Мы — законные жильцы этого дома. И имеем право приглашать сюда хоть труппу акробатов.
От очередного постукивания зрачки Вики расширились.
— Вызови полицию, — прошептала она, цепляясь за мужа. Вадим мягко отстранился.
— Я разберусь.
Он встал с кровати, и в этот момент свет погас. Умолк гудящий на кухне холодильник. Лишь ноутбук был окошком из мрака в фальшивый мир старенького сериала. Мельники нащупали телефоны. Дисплеи озарили их восковые лица.
— Щиток на этаже, — зашептала Вика испуганно. — Они выключили электричество.
В черепных коробках роились ужасные мысли и куски фраз.
«Жили тут одни… хохотуны… думаете, их хватились?»
Световой кокон — телефон Вадима — поплыл в коридор.
Что-то чёрное промелькнуло за окном. Точно полотно, несомое ветром.
— Вадик…
Ручка тряслась под напором ночных посетителей.
Вика пошла к оконному прямоугольнику. Ноги подгибались. Упёршись в подоконник, она выглянула наружу. Там, омытый лунным светом, висел истинный хозяин этих земель.
Где-то далеко зазвонил телефон, но Вика даже не моргнула.
В дверь уже не стучали: скребли.
— Алло! — рявкнул Вадим.
— Мы пытались, — скорбно проговорил старик. — Пытались вам объяснить.
— Объяснить? Что объяснить?
Вспотевшая рука стиснула гантели.
— Они реагируют на смех. На яркие и блестящие вещи. Мы предупреждали: нельзя сдавать квартиры здесь, но обычно те, кто въезжают, они сами чувствуют. Даже если ничего не знают… интуитивно… люди выбрасывают цветастую одежду и стараются не смеяться… и всё хорошо…
— Вы бредите, — скривился Вадим. Во тьме он смотрел на дверь, на ходившую ходуном ручку.
Вика смотрела на хозяина.
Чёрное пятно распласталось по торцу соседнего здания. Гигантское кожистое нечто, саван, крылья летучей мыши. У пятна была голова, абсолютно круглая, с острыми ушками Бэтмена.
Вика подумала, что секта грустного смайлика вызвала из преисподней эту тварь, это воплощение печали, трепыхающееся на бетонной стене. Леденея от страха, она отступала вглубь гостиной, а чудовище медленно поворачивало круглую голову.
— Мы хотели помочь вам, — причитал старик в трубке. — Сын Маргариты Павловны забрал у вас шторку — иногда это срабатывает — закопать в поле яркий предмет, откупиться…
Что-то крупное ударило в дверь.
— Но вы смеялись и смеялись, смеялись и смеялись…
«Смех», — подумала Вика, массируя виски. Ему не нравится смех, как вампирам не нравится чеснок.
Сбрасывая оцепенение, она метнулась к книжной полке. Походя шлёпнула по клавиатуре, запуская сериал. Пятно, отклеившись от бетонной стены, плавно порхнуло на карниз. Крылья облепили стекло. Периферийным зрением Вика увидела чёрное рыло, льнущее к окнам. Гладкая морда, жёлтые плошки глазищ.
За дверью шуршало и трещало, будто кто-то прогрызал путь в квартиру сквозь дерматин и древесину.
— Прекратите! — завопил Вадим.
— Люди исчезают, — сказал старик. — Каждый год, постоянно… а когда мы переезжаем… их власть распространяется на наши новые дома и районы.
Сияние телефонного дисплея скользнуло по корешкам. Вика выдрала нужную книгу — томик Хлебникова. Распахнула на первой странице, подсветила.
Язык едва ворочался во рту.
— О, рассмейтесь, смехачи! — продекламировала она, как молитву. — О, засмейтесь, смехачи!
Глаза за стеклом потускнели. Подбодрённая, расхрабрившаяся, Вика повысила голос:
— Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно… О, засмейтесь, усмеяльно!
Альф на экране гонялся за котом Счастливчиком. Повизгивала студия.
Вадим запоздало подумал, что так и не позвонил в полицию.
Дверь выломалась внутрь коридора лепестками разрушенного полотна.
Стекло разлетелось на куски, впуская ночного гостя.
— Они пришли, чтобы смеяться вместе с вами, — сказал старик, но Вадим уже не услышал.
Вика выронила книгу, заслонилась руками. Тварь на подоконнике разинула зубастую пасть и захохотала.
Хмурые жильцы одинаковых домов укутались поплотнее в свои печальные сны.
Гнев
В пятницу Витя Погодин опоздал на работу. Спал ужасно: до рассвета ворочался, думая о предстоящей поездке домой. Потом мучили кошмары — в них была чёрная обшарпанная дверь с дерматиновым покрытием, и под дерматином что-то шевелилось, будто там кишели опарыши или змеи.
У проходной караулил заместитель директора Щекачёв. Перебегал взглядом с сотрудника на циферблат часов. Вытянутое толстогубое лицо, помесь лошади и поэта Пастернака, выражало крайнюю степень озабоченности.
— Беспокоюсь о вас, Виктор, — сказал он, перегородив Погодину путь. — Вы припозднились на двадцать минут, второй раз за неделю. Что-то не так дома? Здоровье как, сон?
Погодин изо всех сил старался не морщиться. Щекачёв в его дешёвом костюмчике с подкладками для ширины плеч, и в белых, наверняка же до середины икр, носках, вызывал непреодолимую и щедрую ненависть.
— Извините, Альберт Михайлович, — выдавил Погодин, — впредь не повторится.
— Не извиняйтесь! Я-то понимаю, я на вашей стороне. Дело молодое. Сам в ваши годы…
Щекачёв был старше Погодина на пять лет, в сентябре отмечали его тридцатилетний юбилей, и ни у одного служащего не нашлось для Альберта Михайловича искренних добрых слов.
«В мои годы, — подумал Погодин хмуро, — ты был убогой шестёркой на должности «подай-принеси», и с тех пор мало что изменилось».
— Но босс… — завёл Щекачёв традиционную песню. — Ты его знаешь, застукает, всем влетит.
Собственные деспотические инновации он подписывал именем мягкотелого директора. И мстил за любой просчёт: злобно, как мстят только школьные изгои, отщепенцы, дорвавшиеся до маломальской власти. Бедный Ринат Фатичев, вполголоса подтрунивавший над Щекачёвым на корпоративе, был уволен в течение месяца. Не помешало и то, что у Фатичева больной ребёнок, а с вакансиями нынче туго.