Да, страшный, особенно если вам двенадцать, и вы идёте по его ступеням, стараясь не касаться ни стен, ни перил, и дверь вырастает, дверь ждёт, и что-то ждёт за ней, всегда ждало. Притаилось, сгорбилось, когти царапают воздух нетерпеливо. В вашем дрожащем кулаке — подарок для Тролля, крошечный, с ноготь, гладкий на ощупь лоскут, кусочек школьной фотографии, ненавистное лицо, пиратская метка.
Коля Касьянов по прозвищу Касьян. Хуже него разве что Тролль, но троллей не бывает, а Коля бывает, с прыщавой рожей своей и гиеньим смехом.
Второгодка, он перешёл в Витин пятый класс, и школа превратилась в ад. От неуправляемого ученика страдали все, но Погодин был любимчиком Касьяна.
— Эй, Погода, что-то ты сегодня мокрая.
Подсечка, и он окунает Витю Погодина в лужу. И не просто окунает, а…
Во рту появился привкус грязной дождевой воды.
Про «дерьмовую погоду» лучше не вспоминать.
Два года унижений. А потом…
— Потом я убил его, — прошептал Погодин.
«Не ты, — воспротивился здравый смысл. — Касьянов лазил по стройке и упал на арматуру. Не думаешь же ты, что…»
Погодин резко захлопнул окно и прислушался стыдливо: не разбудил ли малыша? Но в квартире было тихо, лишь капал кран и ухало в трубах.
— И откуда кому знать, проживал ли там маньяк вообще? — задал Погодин скептический вопрос и вбил в «Гугле» фамилию Дрола.
Проживал — чёрный дом с плоской крышей был на первой же странице.
«Серийный убийца терроризирует город».
«В лесополосе обнаружена шестая жертва маньяка, семнадцатилетняя студентка кулинарного училища».
«Ритуальные убийства? Садист из лесопосадки вырезает на трупах сатанинские символы».
«Отсутствовала нога… Удалены мягкие ткани…»
И развязка:
«В квартире при обыске найдены части тел, которые психопат употреблял в пищу».
Убийца пойман, им оказался безработный Александр Дрол, 1949 года рождения. Фотографии бритого под ноль мужика. Неряшливые, грубые черты. Широкая полоса рта, глубокие носогубные складки. Глаза навыкате, круглые, будто лишённые век.
«Покончил с собой в изоляторе, ногтями вскрыв аорту…»
В разделе видео — передача «Криминал» местного телеканала и двухминутный ролик «Следственный эксперимент».
Щелчок, и на экране зарябил чёрно-белый лес, мачты деревьев. Припорошенная снегом прогалина. Опера, упакованные как японские ниндзя, и понятые. Между ними, в лыжной шапке и бушлате, Дрол — он на голову выше милиционеров, настоящий великан. Странно удлинённые кисти схвачены наручниками.
— Ну и урод, — прокомментировал Погодин.
И волосы встали дыбом. Точно услышав что-то, Дрол посмотрел в камеру, прямо на Погодина посмотрел круглыми безумными бельмами.
— Я сделал это, — сказал он грудным голосом.
Погодин нервным рывком закрыл вкладку с видео. На мониторе вновь возникло фото Щекачёва. Ну, всяко приятнее, чем пялящийся в упор великан-каннибал.
Погодин раздражённо оттолкнул от себя мышку. В висках стучала кровь.
Да что со мной…
Слева монотонно зажужжало, и он подскочил от неожиданности.
Воззрился удивлённо на принтер. Серая коробка мигнула лампочками, погудела и выплюнула тёплый листок.
Распечатанная фотография Стукачёва. Карикатурного, идеально мерзкого Альберта Михайловича.
— Ничего сверхординарного, — сказал Погодин. — Нечаянно запустил принтер.
Дыхание спёрло, и кухня не на шутку расшумелась: буйным эхом в трубах, капаньем крана, урчанием холодильника и тиканьем часов. Захотелось глотнуть свежего воздуха, отфильтровать плохие мысли.
Он выбросил распечатку в мусорное ведро, помешкал, извлёк обратно. Сунул в карман куртки — избавлюсь от неё на улице. Зашнуровал ботинки в подъезде.
Почтовые ящики на первом этаже были загружены иеговистской макулатурой. Несколько брошюр осыпались, он прочитал на цветастой обложке: «Гнев приведёт к Сатане».
Как мило.
Ветер отрезвил, утихомирил разыгравшуюся фантазию.
Погодин пересёк детскую площадку и замер на краю оврага. Вниз убегали ступеньки, частично мощённые досками, частично вытоптанные в земле. Барак топорщился пристройками, обвисшими карнизами, ставнями и козырьками. Скрипел, и в скрипе его Погодину чудился вызов: а слабо в гости зайти, как тогда, в детстве?
Не слабо.
На секунду, и сразу назад. Маленькое ночное приключение.
Подумалось мельком, что и ухватись он за столб, ноги бы несли на скрипучий зов. Мимо изгороди, по заросшему сорняком пустырю, в тёмное чрево подъезда.
Запах гниющего дерева, слякоть, хлюпанье. Погодин нашёл в телефоне фонарик и высветил липкие стены. Что-то похожее на мокриц копошилось в зазорах. Пятерня нащупала карман, шелестящий листок.
Лестница застонала.
Сейчас фонарик уткнётся в чёрный дерматин, в пучащуюся ткань, словно с изнанки на неё напирают лицом, чудовищной личиной, и глазок становится глазом существа…
Но луч свободно провалился в черноту. Дверное полотно исчезло. За пустым проёмом вырисовывалось жилище Тролля.
Оправдываясь любопытством, он переступил порог. Ковырнул фонариком темноту. Замшелые стены, дряхлый настил.
«Какого чёрта я тут забыл?» — взъярился он на себя. Скомкал распечатку и швырнул через плечо. Двинулся к выходу.
Луч хлестнул по коморке в конце коридора. Озарил ржавое металлическое корыто и надтреснутое зеркало. Погодин оцепенел.
Стены ванной были практически не видны за слоем фотографий. Их носили сюда годами: большинство портретов выцвели до рыжих абстракций. Десятки, сотни лиц, мужчин и женщин, школьников и даже годовалых детей. Тех, кому завидовали, желали горя, кого ненавидели настолько, чтобы явиться в логово Тролля и пришпилить к коллажу их снимки. Стена ярости, вот что это было.
Давясь кислой слюной, Погодин вышел из коморки.
«Достаточно исследований», — подумал он, шагая к подъезду.
В дальнем углу захихикало.
Фонарик впился в источник звука. Тьма пожрала свет. Кокон мрака в углу снова хихикнул: так хихикает заклятый школьный враг. Или двенадцатилетний мальчишка, которого обрекли на смерть, отдали в лапы Тролля.
Погодин крутнулся на носках и заметил приближающуюся фигуру.
— Братик?
— Юлька!
Он обнял сестру.
— Как ты здесь очутилась?
— Я проснулась, а тебя не было. Увидела в окно, как ты идёшь к бараку. Как лунатик… Я звала тебя с улицы…
— Я не слышал. — Он поцеловал её в висок. — Зачем ты шла за мной, глупая?
— Я подумала…. Подумала, что ты можешь сделать что-то дурное.
— Да, — сказал он. — Да, так и есть.
До утра они просидели на кухне, грея ладони чайными чашками и болтая. О детях, работе и перспективах, но не о чёрном доме, нет.
Гуляли по парку днём и смеялись, когда Паша начинал приставать к уличным музыкантам. Ели сладкую вату и пили молочные коктейли.
Попрощались вечером; он обещал приехать в ноябре.
Загремела электричка…. Прочь от малой родины, сестры и стены гнева в коморке заброшенного барака.
Всё воскресение он провёл на кровати, читая журналы. Мерно бубнил телевизор, транслировал российский сериал. Веки склеивались.
Остроты героев перемежались закадровым смехом.
Хихиканьем гиены.
Погодин уронил журнал.
Коля Касьянов стоял у телевизора. Волчий оскал от уха до уха, впрочем, ушей у него не было, как и губ, и носа. Со скул свисали клочья серой шкуры. Если смерть Касьяна и была трагичной случайностью, после похорон, в гробу, Тролль съел его лицо.
— Привет, Погода, — булькая гноем на букве «п», произнёс Касьян. — Он сделает это.
Обглоданный до кости палец указал куда-то за спину. Погодин оглянулся.
В кресле, едва вмещаясь, восседал Александр Дрол. Круглые глаза умалишённого буравили Погодина, они напоминали половинки теннисного шарика, влепленные в глазницы, глаза хамелеона.
В руках Дрол держал голенького ребёнка. Ребёнок хныкал и вырвался. Жёлтые ногти Дрола скользили по нежной коже.
Погодин узнал Пашеньку, своего племянника.
Закричал истошно.
Дрол распахнул рот, огромную багровую пасть и запихнул в неё голову мальчика.
Погодин проснулся за миг до того, как сомкнулись острые зубы. И ещё полчаса лежал, уставившись в окно.
По пути на работу он пытался дозвониться сестре — тщетно. Предчувствия терзали, душили за горло.
Абонент вне зоны.
Всего-навсего телефон разрядился, не так ли?
— Понедельник — день тяжёлый? — спросила Божена. — Вить, ты в норме?
Он подёргал себя за воротник.
— Плохо спал…
— Виктор!
Подобострастная ухмылка Щекачёва не предвещала ничего доброго. Только этого не доставало с утра.
— Мы говорили о вас с боссом на летучке. Про ваш проект. У босса имеются кое-какие сомнения, я убеждал его, что вы ценный сотрудник и…
— Давайте быстрее? — перебил Погодин.
Лицо Альберта Михайловича осунулось.
— Что вы позволяете себе?
Шум в коридоре отвлёк внимание замдиректора. Он негодующе посмотрел на дверь, на уволенного в начале месяца Фатичева.
— Ренат? — Божена приподнялась со стула.
Фатичев выглядел кошмарно: растрёпанный, бледный, небритый. Опухшие глаза пошарили по офису, сфокусировались на Щекачёве и сверкнули. Одновременно чёрная сталь заблестела в его руке.
Старомодный, с тонким дулом пистолет.
«Игрушечный, наверное, — подумал Погодин отрешённо. — С таким можно играть в театре красного комиссара, но убить человека таким нельзя».
Ствол нацелился на ошарашенного замдиректора.
— К стене, — велел Фатичев устало.
— Что вы себе позволяете? — переадресовал Щекачёв свой недавний вопрос.
— Иди к стене! — рявкнул Фатичев.
Трясущийся Щекачёв повиновался.
Сотрудники вросли в стулья, наблюдая за происходящим.
— Два часа назад умерла моя дочь, — доверительно сказал Фатичев заместителю.
— О, — протянул Альберт Михайлович. — Мне так…
Фатичев трижды выстрелил в грудь Щекачёву. Пули откинули того к стене. Он сполз, марая обои и таращась на бывшего подчинённого.