— Не понимаю, что случилось, — потупилась Варя.
— Ладно, — он замер на пороге горницы, прислушался.
— Что было потом?
— Мы ели. Все начали расходиться в шесть. И я хотел разбудить тебя и слинять.
— Почему не разбудил?
— Разбудил. Почти. Ты сказала, что готова уезжать. Помнишь?
Варя помотала головой. Из-за освещения её лицо было жёлтым, как у лежащей в гробу Маланьи.
— Я собирался подогнать автомобиль. Но там был твой брат…
В памяти зазвучал вкрадчивый голос:
— Ночевали бы.
Соседи уже рассосались, в вытянутом дворе остался только Коля. Но Олегу отчего-то казалось, что свидетелей здесь гораздо больше, что из-за деревьев или с самих деревьев за ним наблюдают…
— Я уже говорил, — уставший после суетливого дня, он не маскировал раздражение.
Сумерки сгущались, а с ними пришёл гром. Всё, как пророчила Варя.
— Хорошая она девочка, — сказал Коля, кивая на окна дома, вспыхивающие в такт с небосводом. — Повезло тебе.
Если бы не узкий разрез глаз и колючий взгляд, брат был бы точной копией Вари. Даром, что они двоюродные. Подбородок, скулы, нос…
— Я знаю.
— А про другого её жениха знаете? — в зрачках Коли затанцевали глумливые искры.
— Второго?
— Горобыный её себе забирает, вот как, — широкая улыбка обнажила тесный строй зубов, и Олегу стало не по себе. — Думаешь, сегодня поминки были? — Коля ухмыльнулся весело. — А это свадьба, друг. Варюшку мою на Горобыном повенчали.
— Вы пьяны, — процедил брезгливо Олег. Он утешал себя тем, что вскоре покинет Рябиновку навсегда.
И ошибся.
«Они сломали автомобиль. Стукнули меня по затылку. Сволокли в дом», — злость закипала.
Коридор озаряло желтоватое мерцание. Свечи горели в боковых комнатах.
— Прости, но я намереваюсь расшибить твоему кузену башку.
— Лучше давай просто уедем.
«Интересно, на чём?».
Он ещё не сказал ей про автомобиль. Про шевелящиеся тушки под капотом.
«Как это возможно?».
Ответом был гром.
«На следующем перекрёстке сверните направо», — ориентировал голос навигатора.
— Там, за очистительной станцией, — привстала с сиденья Варя.
Держалась она стойко. Солнце развеяло сумеречные мысли, безоблачное небо раскинулось над равнинами и урочищами. И не было ничего, кроме жёлтых полей и голубых небес; государственный флаг, с морщинкой серой трассы на полотнище.
Вовсю работал кондиционер; снаружи уже воцарился жаркий июльский день, и горизонт был подёрнут маревом.
Олег, почти коренной москвич, не уставал нахваливать пейзажи.
Автомобиль съехал с шоссе, поплыл по вертлявому притоку асфальтовой реки. О лобовое стекло расшибались бабочки. Ивы мели пыль густыми космами. Вдоль дороги созревали подсолнухи.
Олег вспомнил собственную юность, каникулы, уютную деревушку под Курском. Бабка пекла блины, дед учил управлять мотоциклом. И никаких чертей…
Рябиновка — от названия становилось сладко во рту, словно пригубил домашнюю настойку.
«Тойота» поравнялась с окраинными хатами, глинобитными, крытыми красной черепицей. Покатила по главной улице. Почтамт, сельпо, футбольное поле, тумба-постамент, раскрашенная этническим орнаментом.
— Ленина снесли, — сказала Варя. — А больше ничего не поменялось.
Деревня оказалась крупнее, чем Олег предполагал. И безлюднее. Мелькнул мальчуган за штакетником. Пастушка повела на луга коров.
— Все в города бегут, — сказала Варя, хмурясь.
Машина пересекла надёжный деревянный мост. На берегу быстрой речушки обосновались рыбаки.
Осока, сорняк, гнёзда аистов на телефонных столбах. Пёсья перебранка, звон цепи. Дальше дорога ныряла в балки и круто ползла по холмам. На противоположном своём конце улица ожила. Группа старух топталась у немытого УАЗика. Курил, сплёвывая в лопухи, белобрысый водитель. Сельчане, на вид пыльные, как головки подсолнухов, в глухих платьях и чёрных косынках, проводили иномарку подозрительным шушуканьем.
— Нам сюда, — Варя стиснула кулачки.
«Тойота» затормозила около оврага. Из распахнутой калитки звучали приглушённые голоса.
— Я с тобой, — сказал Олег.
Девушка вдохнула полной грудью и выдохнула.
— Знаю, любимый.
Сдержано, как подобает на похоронах, они поприветствовали старух. Те заворчали, здороваясь. Точно заскрипели колодезные вороты.
Перед гостями простирался длинный двор. Олег взял спутницу за руку, и они пошли по примятой траве мимо сарайчиков, курятника, мимо задрапированного полиэтиленом трактора.
Тропка вела к большому, затенённому рябинами, дому. Дюжина старух и несколько старичков крутились у водружённого на колченогие стулья гроба. Варя сдавила крепче руку Олега, потом отпустила, зашагала к покойнице. Маланья лежала на шёлковых подушках, подставив выпуклые веки солнечным лучам.
«Смерть, — подумал Олег, — дело осеннее. Летом смерть нелепа, неуместна».
Варя взялась за бортик гроба, поправила без надобности косынку тёти.
Старушки притихли, посторонились. Посеменила к новоприбывшим худощавая женщина с чёрными усиками на верхней губе.
— Варвара!
Лицо Вари просветлело.
— Бабушка Оксана!
— Варвара, кровинушка, — женщина чмокнула Варю в лоб. — Маланья радуется, глядя с облачка на тебя. Як выросла, ба! Гарна яка! — Пальцы бесцеремонно ущипнули Варю за щёку. — А це — муж твой? — Бабушка Оксана причмокнула. — Красавец.
— Будущий муж, — уточнил Олег.
Стоя среди сельчан, он уловил едва ощутимый аромат, сладкий гнилостный запашок, и задался вопросом, пахнет это от живых старух, или от мёртвой, залежавшейся на жаре?
Жирные мухи роились над двориком, их отгоняла от покойницы очень толстая дама в бронзово-рыжем парике.
— Ох, Варвара, ты христосуйся с титкой, а Колю поклычу.
Варя наклонилась к гробу. Старухи следили, словно она была студенткой, сдающей экзамены, а они — строгими экзаменаторами. Олег косился на крыльцо дома. Прошла минута, и из сеней выбрался поджарый брюнет в костюме с чужого плеча.
— Ну, здравствуй, сестричка.
— Привет. — Не зная, куда деть руки, Варя накручивала на пальцы волнистые пряди. Улыбка искусственная, как интонации GPS-навигатора. С братом она не обнялась, не поцеловалась. Расстояние между ними вместило бы гроб целиком.
— Получила, стало быть, весточку, — сказал брюнет. — Я бабы Оксаны внучку попросил отыскать тебя.
— Познакомься, Коль, — Варя словно желала скорее переключить внимание брата на кого-то другого. — Мой жених…
— Примите соболезнования. — Олег пожал шершавую кисть мужчины.
На лбу Коли багровел необычный шрам, будто отпечаток птичьей лапы, пацифик без кружка.
— Принимаю, — Коля хлопнул в ладоши, — прощайтесь пока, я с водителем поговорю.
Варя, задумчивая, смотрела на покойницу, и Олегу хотелось прочесть её мысли. Подходили старухи, глядели, кивали, понимая о смерти больше городских, иногда что-то говорили мёртвой Маланье. Олег расслышал:
— Ты уж там замолви словечко за нас.
Плюгавый старичок подхромал, ведомый внуком-подростком.
— Скажи, Маланья, не воровал я зерно.
Следом приблизилась толстуха:
— Горобыному скажи, чтоб нас не чипал.
«Горобыный… — подумал зачарованно Олег, — две тысячи семнадцатый год, а у них — Горобыный…»
Но в процеженном горящими огарками полумраке, ему было вовсе не смешно. Слишком много совпадений. Гроза без дождя. И под капотом… ты же помнишь… за миг до удара.
Воробьи. Не меньше двух десятков. Чёрные глазки буравят человека.
«Прекрати!».
Он поймал прохладное запястье невесты.
— Слушай. Твой кузен не хочет, чтобы мы уезжали. Машина повреждена, скорее всего. Попробуем выйти к трассе и остановить попутку.
Варя оторопело кивнула.
— Что ему надо?
Из забытья, как ботинок вслед за утопленником, всплыл обрывок беседы.
Олег шёл к «тойоте», Коля подбоченился у крыльца. Закурил и смотрел с теплой улыбкой на прислонённую к штакетнику лопату. Не ею ли он?..
Сбавив шаг, Олег вдруг спросил:
— Где вы были шесть лет?
Коля глубоко затянулся и выпустил дым в сумерки. Почудилось, что глаза его сверкнули, как стекольца, отразившие молниевую вспышку.
— Работал на пашне у Горобыного. От звонка до звонка, тек сказать.
В сенях Варя замедлилась. Олег не сразу заметил, отвлечённый тревожным копошением за отворёнными дверьми. Словно кто-то приплясывал там, сгибался и разгибался, дурачась. Тень от потолочной балки перечёркивала икону у входа, пририсовывала святому Николаю клюв. Тьма, заполонившая хату, состояла из мелких слоистых клочков, из пёрышек…
А ещё он задался вопросом, не становится ли в доме темнее — будто невидимые губы задувают свечные язычки по одной.
— Варь, ты чего?
Гром сожрал слова.
Но для слов невесты сделал паузу.
— Это я погасила свечи, — голос Вари дрожал, трагический и затравленный, по щекам текли слёзы. Столь резкая перемена в настроении озадачила Олега. И её признание. О чём она?…
— Восемнадцать лет назад я баловалась и погасила свечи, а Горобыный похитил Колю.
— Нет, милая. — Олег был растерян, он спрашивал себя, не может ли безумие быть заразным. — Это бредни.
— Бредни? — взвилась Варя. — Ты что, не слышишь?
Она затихла. Гром затих, и скрипящие доски пола умолкли. Он услышал. Шорох снаружи. Хлопанье крыльев. Гул.
Здесь и сейчас в доме мёртвой Маланьи он испытал безотчётный ужас, потому что допустил, наконец, что Горобыная ночь — это правда.
Справа распахнулась фрамуга, и ветер пронёсся по закуткам и комнатушкам, и затушил пламя. Коридор погрузился во мрак, но вспышка молнии помогла увидеть, как что-то схватило Варю сзади — большое, неправильное — и утащило на кухню. Хлопнула дверь, разлучая влюблённых.
Олег закричал.
После шести часов пути и ещё трёх часов таможенной волокиты, они, наконец, пересекли границу. Варя притихла, вновь погрузившись в воспоминания о детстве, которые, как подозревал Олег, таили достаточно болезненных моментов. Многое было рассказано ему, о многом он догадывался. Ранняя смерть матери, взросление в чужой семье. Что-то там с братом, конфликт, обозначенный парой холодных реплик. Возвращаться всегда не просто. Тем более ехать на похороны человека, вырастившего тебя, но оставившего в душе весьма противоречивые эмоции.