н. Дождь забарабанил по гравию, вспенил рыжую пыль. Заштриховал диагоналями стекло пригородной электрички. Стук колёс перешёл на рысцу и Артур Кошелев прижал к себе пакет с подарком для сына. Правой рукой он нащупал рукоять пистолета.
Он возвращался домой.
Отяжелевшие ветви каштанов мокро ткнулись в электричий бок, замелькали чудом уцелевшие фонари. Полусгоревшая хата. Огороды, завоёванные сорняком. Белая стена в размашистых граффити, агрессивно-безграмотных. Эмблемы рок-групп, номера телефонов легкодоступных женщин и парней, готовых сделать минет. Перед самым вокзалом, вместо «добро пожаловать», чёрная, тянущаяся на пять метров надпись «ЗДЕСЬ ВАМ ВСКРОЮТ БРЮХО, ВЫРОДКИ».
Станция медленно вплыла в окно электрички и остановилась. Зашипели тормоза. Артур, единственный пассажир в вагоне, поёрзал на деревянной лавке. Здание вокзала — безвкусица и гигантизм, плесень с позолотой. Зелёные почтовые ящики, кусты шиповника вокруг перрона. Резвящиеся под дождём дети. Погодки, ровесники Вани.
Сердце Кошелева защемило при мысли о сыне. Каждый раз, покидая семью, даже на несколько дней, он изнывал от беспокойства. Ворочался, комкая нестиранные гостиничные простыни, повторял его имя. Ему снилось одно и то же: рука, непременно в резиновой медицинской перчатке, звенит ключами, отпирает замок. Гость, ужасный, ужасный гость, входит в вестибюль, поднимается по ступенькам. Резиновая лапа поскрипывает, гладя дубовые перила. В другой руке у гостя почему-то ножницы, и он пощёлкивает ими, направляясь к детской, чик-чик, чик-чик…
Плохие сны не снились Артуру лишь дома, за пуленепробиваемыми дверями, куда кошмарам путь был заказан, где Алиса и Ваня, книги и игрушки…
Кошелев с тоской посмотрел на детей и тут же пожалел об этом.
«Лучше на них вообще не смотреть», — говаривала Алиса и, как обычно, была права.
Малышня, мокрая, возбуждённая, столпилась возле поваленного на асфальт мужичка. Он был хилым, увечным, по груди моталась табличка с каракулями «Помогите немому». Никаких шансов против подвижных и цепких ручонок, щипков и тычков.
— Больно! Больно! — выкрикивал немой.
— Врака-собака! — галдели дети, пиная его, втаптывая в лужу.
В лужах тонули нелепые стеклянные лисички и брелоки, скарб калеки.
— За что? За что, родненькие?
Рыжий мальчонка извлёк из шортов член — на сюсюкающих женских форумах детские половые органы называли перчиками и писюшками — и принялся мочиться немому в лицо. Толстая девочка впилась зубами в грязную щиколотку мужчины и лужи окрасились розовым.
— Фу, воняет, как какашка!
— Держите его рот!
Артур взмолился, чтобы машинист увёл электричку прочь от этой сцены. От заливистого мелодичного смеха, от рыжего, набравшего горсть стекляшек, от задыхающегося инвалида.
Машинист услышал его молитвы. Электричка пошла, листая столбы, трансформаторные будки, обесточенные домишки за покосившимся штакетником.
И снова он вспомнил Ваню, доброго, чуткого, беззащитного в своей детской спаленке с диснеевскими персонажами на сиреневых обоях. Ваня любил выстраивать частокол из книг, прятаться за ним, читая урывками, чередуя. Как-то Кошелев спросил, какое удовольствие в таком чтении, и Ваня объяснил: «Я хочу успеть как можно больше». Кошелев тогда обнял его крепко-крепко и поклялся, что сын успеет прочитать все книги на свете, так долго он будет жить.
Артур не ругал Ваню, а вот Алиса порой бранила, особенно за живность, которую тот тащил в дом. Котята, щенки, мыши. Прошлым летом, когда Кошелевы обитали в городе и Ваня посещал школу, детвора с их подъезда обложила хворостом, подожгла голубятню. Сжаренных живьём птиц дети ели прямо в перьях, хватая ротиками дымящиеся тушки. Ване удалось спасти трёх голубей и подранки квартировали у них на балконе до переезда.
Артур видел в сыне самого себя. В детстве он был таким же: крупным, слегка полноватым, ещё и очки носил, — всемогущий Господь избавил Ваню хотя бы от насмешек, связанных с очками. И дворняги были, и подвальные кошки, и книги, бесконечное множество книг. Были и дворовые драчуны: Вовка Кадиллак, умерший от передозировки, Вовка Малой и Олежа Злыдень. Дразнилки, подножки, жвачка в волосах. Толкай толстяка на переменке. Были бабьи сиськи, очки-дурачки и тому подобные прелести взросления.
Но как сравнить эту повсеместную малость, это закаливающее характер горнило с днём сегодняшним? С птицами, мечущимися в пылающей голубятне, захлёбывающимся инвалидом, с пожилой учительницей Вани, которую семиклассники изнасиловали и приколотили гвоздями к школьной доске?
Электричка протаранила лбом стену дождя и вкатилась в поздние сумерки. Молнии, похожие на логотипы блэк-металлических ансамблей, расцвечивали унылый пейзаж, опустевшие пятиэтажки, бюсты вождей, забытую одёжку на бельевой верёвке.
Это началось два года назад, а будто бы длилось вечно.
Один ребёнок, второй, десятый.
Они пропадали из-под носа родителей, из песочниц, запертых комнат.
«Десятилетний Павлик отпросился в туалет и больше его никто не видел».
«Четырнадцатилетняя Даша исчезла по дороге из музыкальной школы, когда сопровождающая её бабушка зазевалась»…
Волна похищений, наглых, безупречно обставленных, захлестнула город, область, страну. Иностранное слово «киднепинг» не сходило с уст теледикторов, новости гудели об исчезновении целых классов (в Красноярске и Суздали) и детских садов (в Сочи), молили о помощи фотографии со щитов. Выкупа не требовали, не было трупов. «Рен-ТВ» выдвинуло версию о пришельцах.
А потом они стали возвращаться… уже другими.
«Десятилетний Павлик сбросил в шахту лифта соседского младенца…»
«Четырнадцатилетняя Даша в течение суток избивала родную бабушку…»
Алиса прижималась к мужу и плакала.
— Что с нами будет? — вопрошала она.
Дети вернулись: насильники, безумцы, члены уличных банд. Трудные подростки превратились в террористов. Нежные ботаники — в монстров. И на расспросы о похитителях они в лучшем случае молчали.
Новогоднее поздравление президента было прервано и механический голос на фоне цветка, слепленного из сырого мяса, произнёс: «Дети неприкосновенны».
Так впервые дали о себе знать те, кого впоследствии назвали «компрачикосы».
Их по-прежнему не видели, но появившиеся в городах жёлтые заграничные автобусы стали символом новой эры. Школьные автобусы с тонированными стёклами перевозили компрачикосов и там, где их замечали, пропадали дети… на какое-то время.
Дверь в конце вагона отъехала с чиркающим звуком. Кошелев напрягся, вдоль хребта пробежал электрический разряд.
В вагон ввалилось двое. Голый по пояс подросток, хвастающийся рельефным торсом и устрашающими татуировками. Череп обрит, щёки разукрашены полосами запёкшейся крови. Его спутница — девчонка лет четырнадцати в ультра-короткой юбке и латексной куртке с чужого плеча. Ярко-красные волосы взлохмачены химией, на лицо отличницы густо и неловко нанесён вызывающий макияж.
Кошелева кольнула мысль: что бы они сделали с Ваней, встреть они его в парке или во дворе?
— Ваши билеты! — прокричал мальчик-дикарь и отхлебнул шоколадный ликёр из бутылки. Маслянистые глаза вперились в одинокого пассажира. Дикарь рыгнул и оскалился:
— Так-так, кто тут у нас?
Подростки зашагали по проходу, шатаясь. Из-за алкоголя, который теперь продавался без ограничений, а девочка ещё и из-за высоких каблуков.
Кошелев ждал их приближения, стиснув зубы и рукоять ТТ. Пистолет он купил на рынке весной и продавец, бывший милиционер, доверительно шепнул ему: «из этой штуки я застрелил внука».
Дети замерли напротив пассажира. Мальчик отдал подружке бутылку и вцепился в поручень.
— Ну, здравствуй, папаша, — сказал он, хищно усмехаясь. Под боевой раскраской зрел щедрый урожай гнойников. Давнишний шрам рассекал скулу. — Хочешь шоу?
— Нет, спасибо, — сдержанно проговорил Артур. Капля пота стекла по его виску.
— Дай очки примерить, — сказала девочка заплетающимся языком, а дикарь распорядился:
— Покажи ему шоу, Бритва!
Красноволосая с готовностью расстегнула молнию на куртке, при этом чуть не упав. Под курткой ничего не было.
— Ну как тебе? — осведомился парень. — Крутая у меня тёлка? Трахнул бы её?
Артур отвернулся от по-детски плоской груди девчонки с жалостливо-бледными припухшими сосками. Рот наполнился кислотой, но он не выказал эмоций. Спокойно посмотрел дикарю в глаза.
— Мне ничего не надо. Я еду домой.
— Ты чё, импотент? — взвилась обиженная Бритва, а её дружок протянул к Артуру руку. Раздался выворачивающий кишки щелчок, из кулака прыгнуло длинное лезвие.
— По-моему, ты уже приехал, гондон.
Артур выстрелил, не вытаскивая пистолет из кармана. Грянул оглушительный хлопок, совпавший с раскатом грома, пуля ушла в молоко, обдав дикаря горячим ветерком.
Мальчик попятился, гаденькая ухмылка сползла с его губ. Девочка обронила бутылку, и в вагоне запахло шоколадом.
Полыхнула молния, выбелив лица подростков.
— Ты чё такой нервный, дядя? — дикарь неодобрительно покачал головой и велел спутнице: — Пошли, ну его к чертям.
— Маньяк какой-то, — фыркнула Бритва.
Подростки не покинули вагон, а переместились в противоположную часть и занялись сексом, громко, напоказ.
Артур снял очки, сузив кругозор. Стонущие фигуры скрылись в тумане.
Он вытер пот, отрегулировал сердцебиение.
«Всё будет хорошо, — прошептал он, обращаясь к Алисе и сыну. — Я защищу вас».
Электричка миновала железнодорожный мост, хозяйственные постройки, заброшенный профилакторий на въезде в посёлок.
Компрачикосами Виктор Гюго в романе «Человек, который смеётся» окрестил членов клана, преступников, скупавших детей, чтобы уродовать их. Малышам резали лица, кроили конечности, черепа и позвоночники, превращая ангелов в животных, подобие Божье в дьявольское подобие. Люди-раки с вывалившимися глазными яблоками, русалки, ликантропы…
Дети, подвергшиеся операциям, считались ценным товаром. Их покупали охотники за диковинками для своих сайдшоу, они развлекали монархов или становились профессиональными попрошайками. Воры использовали ампутантов, чтобы проникать в дома через недоступные здоровому человеку щёлочки. А ещё были мода, желание угодить хромому от рождения правителю, аристократам с изысканными сексуальными предпочтениями.