Чувствуя, что теряю управление, я до боли вцепился в штурвал. Машина заваливалась на бок, с кормы орал Волгин:
— Либо грудь в орденах, либо говно в штанах!
Мне удалось выровнять самолёт. Я описал полукруг. Волгин тщетно тыкался в немца длинной очередью. Вёрткий «мессер» вилял и яростно решетил нас.
— Сейчас немного потрясёт, — предупредил я.
Задрав машине нос, я на крутом вираже ушёл вверх.
Полторы тысячи метров.
Фриц догонял.
От перегрузки по-бабьи визжали шпангоуты.
Почти вертикально ИЛ прошёл облака.
Под напором воздуха меня вдавило с сидение.
Когти царапали спинку с другой стороны, но у меня не было времени на эти игры воображения.
Самолёт миновал облачность, и я перевёл его в горизонтальное положение.
С винтов скалывались и разбивались о кабину сосульки.
— Костя, ты видишь его? Ко…
Я осёкся.
Шлычков полу свесился с кресла, удерживаемый ремнями. Голова его безвольно раскачивалась. На лице застыло умиротворённое выражение.
— Костя…
Волгин бросился к штурману, потрогал пульс. Посмотрел на меня с тоской:
— Точно в сердце.
— Чёрт!
Я стукнул кулаком по панели. Принял решение:
— Удирать не будем.
Волгин потёр ладони, свирепо оскалился.
Я развернул машину. В тот же миг из облака вылетел «мессер».
На огромной скорости мы понеслись друг к другу. ИЛ сотрясали прямые попадания. Дуло крупнокалиберного пулемёта плевалось свинцом. Пот застилал мне глаза, но я не моргал.
Нос к носу.
Я надеялся, что не ошибся, и действительно вижу страх в расширенных глазах фашиста. Он что-то вопил мне, или какому-нибудь кровожадному северному богу.
До лобового столкновения оставались секунды.
— Он мой! — воскликнул Волгин, ловя в перекрестие прицела немецкого аса и нажимая на гашетку. — Гуте нахт!
Застрочила стрелковая установка.
Пулемётная очередь проклевала «мессеру» «фонарь» и разнесла в клочья лицо пилота. Он задёргался, кровь обагрила стекло. Я нырнул под фюзеляж немца. Утративший возницу истребитель прогудел над нами и спикировал вниз. Облако поглотило его.
— Рано радуешься, Тарас, — сказал я ликующему пулемётчику. — Попробуй установить связь. Мы горим.
Он коротко взглянул на левое крыло, изрыгающий пламя мотор. Заколдовал над ПУ.
Я переключил баки. Давление масла упало до нуля. Мотор фыркал в предсмертных муках.
— То же ржание и улюлюканье, — доложил Волгин.
Мы мчались вперёд. Кабина наполнилась гарью.
— Экипаж, покинуть машину.
Волгин кивнул, прикоснулся к запястью Шлычкова:
— Прощай, Костя. Будем живы, помянём.
Потом улыбнулся мне из-под усов:
— Свидимся на земле, батя.
Я проследил, как распускается белый одуванчик его парашюта.
Четырнадцатый кометой прошил облака. Пламя шелестело по обшивке, лизало хвост.
Пора. Я отстегнул ремни, снял маску и краги.
Встал, цепляясь за стены, борясь с креном.
Открыл «фонарь» и в последний раз посмотрел на Шлычкова.
Ахнул.
Костя медленно повернул ко мне голову. Приподнял руку.
Жив!
Я был готов ринуться к нему, но тут заметил чёрную лапку, похожую на обезьянью. Она окольцевала кисть моего товарища и управляла ею. Вторая лапа, впившись в волосы, шевелила головой мертвеца. Будто кукольник в обнимку с безвольной марионеткой.
Из-за белой скулы Шлычкова выплыла тёмная морда.
Нет, нет, я же понимаю: переутомление, бессонная ночь, смерть бойца, гарь…
Я хочу сказать, мне померещилось, что она там была.
Видение, галлюцинация.
Звериная ухмыляющаяся рожица, алый рот, кривые зубы. Раскосые глазки с насмешливыми красными зрачками.
Не спеши, командир, — шептали глазки. — Останься. Давай узнаем, каково это, превратиться в искорёженный, прожаренный, впаянный в металл труп. Ведь ты думал об этом, командир, — летая, невозможно не думать о падении. Стань одним целым с самолётом, потому, что это единственная достойная пилота смерть. А если трусишь, тогда возьми свой пистолет и вышиби себе мозги, командир, вот так, да…
ИЛ провалился в воздушную яму и, стукнувшись лбом о стену, я обнаружил, что держу в руке ТТ. Не просто держу, но направляю себе в грудь. Я с ужасом убрал оружие в кобуру.
Существо хихикало и кривлялось, а я подтянулся и, не оглядываясь, кинулся в люк.
Меня подхватило, увлекло в свободном падении. Я был уверен, что парашют не раскроется, что оно перегрызло стропы кривыми жёлтыми зубами.
Но парашют сработал.
Секунду спустя четырнадцатый взорвался, обдав меня жаром и разметав осколки.
Мне повезло. Я избежал плена. Встретил Волгина, живого и здорового. На двоих мы получили четыре тысячи рублей за сбитый «мессер», купили хлеба и водки. Помянули штурмана Костю Шлычкова.
Я совершил ещё четырнадцать боевых. Потом была победа, работа в мирное время. Семья, дети, всё, как у всех.
Я постарался стереть из памяти подробности юбилейного вылета. Некоторые подробности.
Но недавно мне попалась газета из тех, что специализируются на высосанных из пальца сенсациях. Пришельцы, болотные церкви, псы-оборотни, прочий бред. Меня заинтересовала фотография, изображающая американский бомбардировщик.
В статье под названием «Призраки поднебесья» говорилось о канзасском музее авиации. Среди военной техники, представленной под открытым небом, есть самолёт-ветеран Б-25, и якобы по ночам, сторожа слышат крики, доносящиеся из задраенных навсегда люков машины.
Отсутствовала очевидная версия: пьянство сторожей, зато была одна, меня взволновавшая.
Речь шла о легенде, популярной у американских лётчиков. Байка о существах, живущих в самолётах и выводящих из строя оборудование. Гремлины, вот как называли потусторонних диверсантов.
Я прожил на земле и над землёй девяносто семь лет и не верю ни в бога, ни в чёрта.
Но порой мне кажется, что я и есть самолёт, списанный, отвоевавший, вставший на вечную стоянку. И в закупоренной кабине моей головы, никем не видимое, прячется существо с красными горящими глазами. И иногда, по ночам, оно кричит, что я должен был остаться.
Ничего сверх
Впервые доктор Дреянов увидел её в сентябре, не в метро, где обычно находил пациентов, а дома, поедая чипсы перед телевизором. На местном телеканале показывали репортаж про благоустройство города. Группе радостных жильцов вручали диплом за самую опрятную улицу. Она стояла слева в кадре, приятная блондинка с персидским котом на руках. Махала в камеру кошачьей лапкой.
В голове Дреянова щёлкнуло, и давний шрам зачесался под футболкой. С тех пор, как он вылечил пожилую супружескую пару, прошёл год, и ему не терпелось вновь взяться за инструменты.
Он выяснил, что блондинку зовут Яна Литкевич, тридцать шесть лет, живёт одна, работает начальником отдела кадров в престижной компании. Впрочем, особого значения это не имело. Главное, что она была больна и нуждалась в медицинском вмешательстве.
Операцию отложил на два месяца. Не хотел быть пойманным, ещё меньше хотел, чтобы блондинка судорогами испортила процесс. Консультировался на форумах с анестезиологами, подбирал медикаменты. Вечерами прогуливался мимо двухэтажного коттеджа Литкевич.
Наступил ноябрь. Снег запорошил черепичные крыши образцовой улицы, укутал детские площадки и газоны.
Пора — подсказывает ему Ассистент.
Дети вдоволь накатались на санках и отправились ужинать. Из свидетелей только снежная баба с морковным носом. Тихий уютный пригород.
Низкорослый человечек с саквояжем, шмыгнувший за чужую калитку. Скрип снега. Спокойная улыбка на неприметном лице.
Да, Паша Дреянов не настоящий врач, но и не безумец. Он встречал безумных людей, вроде того наркомана, помешанного на пришельцах. Парень клялся, что его похищали марсиане, и описывал, как именно выглядел межзвёздный анальный зонд. Забавными в историях торчка были и музыкальные пристрастия инопланетян: они якобы содомировали его под Бетховена, Луи Армстронга и грузинское хоровое пение. Ну не псих ли?
Дреянов не верит в пришельцев. И Ассистент в них не верит.
Доктор, конечно, не маньяк. Серийные убийцы приводят его в ужас. Когда летом из Тигриного озера выловили труп пятиклассника, Паша не сдержал слёз. Ребёнок был изнасилован мерзавцами и затоптан до смерти. Газеты смаковали подробности, Дреянов намеревался посетить с визитом каждого журналиста, но Ассистент отговорил. Лечить надо больных. Primuma gemente, deinde manuarmata. Сначала орудуй умом, затем вооруженной рукой.
Вооружённая рука греется в кармане пальто. Ботинки на три размера больше тех, что Дреянов носит в действительности, пропечатывают следы к порогу коттеджа. Тень растущей во дворе ёлки прячет от любопытных соседей. Существует опасность, что Литкевич изменила привычкам, и пригласила на ужин мужчину, всё же симпатичная молодая дама. Или подруг, или родителей. Но Дреянов доверяет собственному чутью. Она одна. Она готова к операции.
Хозяйка отворяет дверь ровно в девять. Розовый халатик, никакого макияжа, никаких мужчин. Она не смотрит во двор, не замечала мужчину в метре от себя. Нагнувшись, она треплет по шёрстке упитанного перса:
— Иди, маленький, пописай и сразу к ма…
Дреянов вылетает из укрытия. Молниеносно оказывается около блондинки. Она разгибается, а он жалит её в беззащитную ключицу. Удар электрошоком отбрасывает пациентку вглубь дома. Доктор входит, аккуратно отодвинув кота, и клацает замком. Неторопливо счищает снег с подошв, озирается.
Гостиная Литкевич соответствует статусу улицы. Просторная, в пастельных тонах, с кожаными креслами и искусственными камином. На каминной полке — фотографии в изящных рамочках. Родители, отдых в Европе. Стены увешаны репродукциями импрессионистов. Ноутбук на стеклянном столике, рядом — бокал вина. Запах печенья и мандаринов.
Живи он в такой красоте, купил бы цепного пса и нашпиговал дом сигнализацией. Разумная предосторожность в городе, где не продохнуть от психопатов.