Большая жара
И тополя уходят — но след их озерный светел
И тополя уходят, но нам оставляют ветер.
Глава 12
Роман въехал и Кантиску утром. Малахитовые ворота распахнули свои створки две оры назад, пропуская паломников и крестьян со снедью, стремящихся в город ни свет ни заря. Первый поток уже схлынул, а путешественники побогаче и серьезные степенные купцы, в это время только-только позавтракав, расплачивались с трактирщиками на окрестных постоялых дворах. Эльф подгадал таким образом, чтоб не продираться через толпу теток с корзинами, в которых сидели гуси, ободранных пилигримов и грустных осликов, принадлежащих молочникам и зеленщикам. Не хотел он сталкиваться и с аристократами, многие из которых хорошо знали Романа Ясного и наверняка стали бы навязывать ему свое общество.
Врать без необходимости бард не любил и считал занятием хлопотным и весьма опасным, а потому по возможности избегал ненужных встреч. Пока ему везло — ни в дороге, ни у городской черты к нему никто не привязался. Путь от Таяны до Кантиски Топаз покрыл за двадцать четыре дня, и, если б не тревога об оставленных друзьях, эльф был бы вполне доволен жизнью. Копыта звонко цокали по чистой мостовой — Святой город содержался в образцовом порядке, ибо, как наверняка заметил бы Жан-Флорентин, окажись он рядом, ничто так не роняет Бога в глазах верующих, как грязь и убожество служителей Его.
Архипастырь Филипп это понимал, и денег на процветание Святого града не жалели. Роман с интересом смотрел на новые храмы — он не был в Кантиске около сотни лет и не мог не заметить, как похорошела столица Церкви. Кантиска была расположена на невысоких холмах, ее узкие улочки были столь извилисты и замысловаты, что, проехав по какой-нибудь из них от начала до конца, не знающий города путешественник рисковал оказаться в исходной точке. Так как город рос вширь сразу от трех гнезд — монастыря святого Эрасти, в котором уже пять сотен лет была резиденция Архипастыря, набережной мелкой заболоченной речонки Рузи и обязательной в каждом арцийском городе площади ратуши, днем превращавшейся в рынок, толком разобраться в паутине улиц и переулков могли даже не все местные. А Роман некогда мог. Церковь Единая и Единственная[71] давно интересовала эльфа-разведчика, и он тщательно изучал все проходы и выходы из Святого города.
К сожалению, Кантиска сильно изменилась, и эльф не был уверен, что в случае необходимости быстро сумеет найти лазейку. Впрочем, что ему здесь могло грозить? Он сейчас не тайный лазутчик, а полномочный посол эландского герцога, его репутация либра столь безупречна, как она может быть лишь у живущего двойной жизнью и прилагающего немало усилий, чтоб его не разгадали. Отбросив сомнения, Рамиэрль из дома Розы направился прямиком к резиденции Архипастыря.
Монастырь святого Эрасти располагался на холме в излучине Рузи. Массивный храм с высоким куполом и почти крепостные стены, окружавшие обитель, были видны с любого места в городе. Храм Эрасти был велик и роскошен даже для Кантиски, в которой располагались подворья всех церковных орденов. Барда всегда забавляли препирательства святых отцов из-за местечка поближе к Святому Престолу, в Кантиске же это соперничество так и бросалось в глаза. Храмы, часовни и подворья лепились у Светлой горы, как придворные вокруг монарха. Якобы нищенствующие фабианцы отгрохали храм из драгоценного мрамора, закупленного у нечестивых язычников из Эр-Атэва. Воинствующие ласлийцы ограничились часовней, но на украшения для нее пошло столько ауров,[72] что можно было снарядить небольшую армию и отправить ее отвоевывать мощи Святого Эрасти, если б они вдруг отыскались. Циалианцы же возвели белоснежный монастырь на холме напротив главного храма, словно бы соперничая с ним. Странно, раньше этот орден вел себя скромнее, уступая тем же «господним гончим» из ордена святого Игнациуса и высокомерным последователям святого Веверлея, избравшим своим символом привидевшегося основателю ордена Белого Единорога, позволившего святому себя взнуздать. Да, циалианцы явно прибавили в силе, впрочем, Роману до этого нет никакого дела. Церковь — это дело людей, для которых вся жизнь есть подготовка к смерти. Пусть верят, если им так легче, тем более что за столь короткий срок познать, что есть Вечность, невозможно.
От раздумий в стиле Жана-Флорентина Романа отвлек одетый в черное с зеленой оторочкой воин, вежливо, но решительно пересекший эльфу дорогу.
— Стража Святого города Кантиски. Лейтенант Ирек че Лейбу-и-Майпо. Вы въехали на земли, принадлежащие Церкви Единой и Единственной. С какой целью и куда вы следуете?
— Роман-Александр че Вэла-и-Пантана, либр, добровольно давший клятву верности высокородному Рене-Аларику-Руису Аррою герцогу Рьего, с его личным посланием к Его Святейшеству Архипастырю Филиппу, — Роман говорил спокойно и доброжелательно. Стражник приложил ладонь к сердцу и дружелюбно улыбнулся:
— Счастлив приветствовать доверенное лицо Первого Паладина Эланда. Могу ли я увидеть ваши полномочные письма?
— Извольте, лейтенант!
— Все в порядке. Я провожу вас до приемной Его Святейшества.
Роману положительно везло. Не прошло и оры, как он беседовал с еще нестарым клириком, назвавшимся братом Феликсом, секретарем по особым поручениям при особе Архипастыря. Эльф узнал, что Его Святейшество примет посетителя сразу же после дневной службы, а пока он, Феликс, предлагает гостю переодеться с дороги и пообедать. Роман согласился.
Как и следовало ожидать, личный секретарь Архипастыря оказался человеком, предпочитающим слушать, а не говорить. Роман был таким же, но пауз в разговоре не возникало, так как клирик толково и интересно рассказывал о знаменитом монастыре святого Эрасти, а Роман-Александр — о дорожных впечатлениях и событиях в Таяне. Разумеется, собеседники незаметно прощупывали друг друга.
Эльф во время своих скитаний привык делать выводы о сильных мира сего по их окружению. Его Святейшество Филипп Одиннадцатый проверку выдержал с честью. Помощник Архипастыря казался человеком умным, наблюдательным, не лишенным своеобразного остроумия и стойко переживавшим личное несчастье. Довольно заметная хромота и перчатки на руках, несмотря на полуденный зной, заставляли думать о полученных увечьях, тем более что одна из перчаток оставалась девственно-гладкой, очевидно скрывая искусственную руку. Лицо Феликса внушало симпатию, возможно, потому, что на нем напрочь отсутствовало приторно-любезное выражение, столь характерное для холуев высокопоставленных лиц. В конце концов Роман решился на попытку разговора по душам:
— Святой отец, мне кажется, вы не всегда носили рясу…
— Я стал монахом после битвы под Авирой,[73] где потерял руку и получил рыцарские шпоры. Моя история стара как мир: рыцарь возвращается со славой в родовое гнездо и узнает, что невеста успела стать женой соседа, а младший брат с благословения матери и деда ведет себя в замке как хозяин… Возможно, это звучит нелепо, но сие прискорбное происшествие отвратило меня от мира.
— Простите…
— Нет, отчего же. Я, как видите, говорю об этом спокойно. Прошло немало лет, а время, как известно, лечит. К тому же Господь в своей справедливости, отняв одно, дарует другое. Мне посчастливилось обратить на себя внимание Его Святейшества.
Именно в этот момент Роман поверил в то, что добьется успеха у Филиппа. Тон, которым бывший рыцарь говорил об Архипастыре, свидетельствовал о бесконечной любви и уважении, а завоевать преданность такого человека, как Феликс, было непросто. Бард это оценил и, повинуясь внутреннему импульсу, заговорил с монахом почти откровенно. Потом он не раз вспоминал первую встречу с Феликсом и их разговор. Слукавь он тогда, и его миссия закончилась бы полным провалом.
Время аудиенции подошло незаметно. Эльф, с трудом сохраняя на лице отстраненное выражение, в сопровождении Феликса и нескольких монахов прошел в самое сердце главной Церкви, где до него в материальном воплощении никогда не бывал ни один нелюдь. Малый кабинет, в котором была назначена встреча, оказался той самой обшитой деревянными резными панелями мрачноватой комнатой с окнами на запад, которую Роману показал в Луже Уанн. Как и тогда, Его Святейшество сидел в глубоком, обитом фиолетовым бархатом кресле. Архипастырь, не стесняясь, рассматривал гостя, и Роман последовал его примеру. Филиппу XI было хорошо за шестьдесят, двадцать три года он возглавлял Церковь, которой прослужил в общей сложности около полувека. Для человека — целая жизнь, для эльфа — неделя в дороге. Первым нарушил молчание Архипастырь, заговорив неожиданно просто:
— Я рад, что тебя так быстро нашли, Роман-Александр, и расцениваю это как хорошее предзнаменование.
— Но это я искал вашей аудиенции, для чего сначала заручился поддержкой герцога Рьего Арроя и принца Таяны Стефана.
— Значит, мы искали друг друга… Что ж, в мире не бывает случайностей. Под благословение не подходи, знаю, что не веруешь. Эльфам Церковь благодарить не за что. Да и сам я который месяц не о Творце думаю, а о суетных делах, странных и нехороших. А то и вино по вечерам попиваю, чтоб дурные мысли хоть ненадолго отогнать. Так что грешен.
Надо было отдать Архипастырю должное, брать быка за рога он умел. Роман не нашелся, что ответить, клирик же как ни в чем не бывало продолжал:
— Что ты эльф, это я давно понял. Во-первых, в отличие от большинства человеков знаю, что ваш народ существовал и существует, только по понятным причинам не желает иметь с людьми ничего общего. Во-вторых, я, грешник, люблю стихи. Все, что ты сочинил, до последней строчки прочел. Для меня очевидно, что баллады, приписываемые твоим прадеду и деду, и романсы, от которых сходят с ума наши красотки, сотворил один и тот же поэт. Но никто из Смертных не проживет более двухсот лет, оставаясь тридцатилетним. Не знаю, что ты делаешь среди людей, но очень надеюсь, что ты связан с эльфийскими чародеями.
Надеюсь на это из-за страха, что скоро нам понадобится вся оставшаяся в этом мире магия, чтобы спастись от неведомого врага…
— И это я хотел вам осторожно поведать о нависшей угрозе, — горько усмехнулся Роман…
— Ты хотел только этого?
— Нет, сначала я хотел расспросить о Белом Олене и Пророчестве.
Роман мог бы быть доволен, так как Филипп не смог скрыть удивления:
— Что можешь знать об этом ты?
— Почти ничего. С помощью волшебства я и… один маг слышали ваш разговор с братом-библиотекарем. Этот маг (один из не пожелавших довольствоваться Дозволенным) считает случившееся очень важным, и … следы небывало крупного оленя видели в Таяне, где творятся странные и очень неприятные вещи.
— Так… Хотелось бы тебе не верить, но не стоит прятать голову под крыло. Хоть я вижу тебя первый раз, буду откровенен. Я покажу тебе гравюру — она хранится в надежном месте, а потом поговорим о том, до чего мы дошли своим умом. Только для начала вспомни, кто была единственная женщина, занимавшая архипастырский престол?
— К чему это?
— Потом поймешь. Отвечай!
— Циала Благословенная. Было это около тысячи…
— …тысяча сто двенадцать…
— …тысяча сто двенадцать лет назад. Примерно через тысячу лет после войн Монстров, в которых были уничтожены почти все маги и колдуны и определен первый порог Дозволенного. Тогда же было велено считать, что никаких гномов, эльфов, троллей не существует, а есть только выдумки досужих бродяг, скитавшихся по окраинам населенных земель, да злые колдуны.
Это их и спасло, так как перед началом войн Монстров нелюдей уничтожали повсеместно, пока жалкие остатки когда-то могучих рас не разбежались по укромным уголкам. Эльфы, впрочем, сделали это раньше и по собственной воле…
— Я все помню. Война Монстров — позор для людей, но я спрашивал тебя о Циале Благословенной.
— Я не думал о ней, да и вообще, уж простите, не думал о Церкви. Житие я знаю, разумеется. Циала была младшей дочерью двоюродного брата императрицы и отличалась красотой, благонравием, набожностью и прочими сопутствующими добродетелями. Дева намеревалась посвятить себя Церкви и наотрез отказывалась от самых выгодных партий, с кротостью снося упреки родителя, жаждущего мирской славы и, в глубине души, императорской короны, так как император Анхель Светлый был стар, а его наследник, напротив, слишком юн. Вы вправду хотите, чтоб я вам все это рассказывал?
— Да, хочу, — Филипп, словно придавая своим словам еще большую значимость, величественно кивнул большой головой. — Иначе ты не поймешь моих рассуждений, к тому же я давно хотел понять, что об этом знают и думают другие…
— Извольте. — Роман понимал, что Архипастырь ничего не делает зря, и честно пытался припомнить полузабытый священный текст: — Если мне не изменяет память, в то время объявился некий лжепророк. Он убил императора и начал искажать Святое писание, предрекая конец света… Постойте… Конец света?!
— Продолжай.
— Он предрекал конец света, если мы не подготовимся к защите, отрицая, что все в руце Творца. В подтверждение своих слов он творил разные чудеса. Победить его никто не мог, так как он оказался непревзойденным магом. В конце концов пришелец договорился до того, что ожидаемый Церковью Божественный Младенец принесет миру не Спасение, а гибель. Против лжепророка и его немногочисленных последователей был предпринят Святой поход, но маг одолел наизнатнейших рыцарей, с легкостью необыкновенной пережил анафему и атаки церковных магиков.
Святой Престол зашатался. И вот тогда-то на сцене появилась непорочная дева Циала, каким-то образом встретившаяся с лжепророком, очаровавшая его и узнавшая источник его силы. Как и следовало ожидать, его мощь питал лично Антипод,[74] к которому этот безродный маг проторил дорогу. Циала притворно согласилась на предложение обезумевшего от любви злодея предстать перед самим Властелином Тьмы, дабы тот их сочетал своим мерзким обрядом. Отступник открыл ей тайну прохода в Преисподнюю. Когда же перед ними разверзлась земля и открылся огненный зев, Циала попросила своего возлюбленного идти первым, указывая ей дорогу, и когда тот шагнул в бездну, воззвала к Творцу, и тот дал ей силу закрыть и запечатать адские врата, навсегда заточив колдуна, известного ныне как «Проклятый», в преисподней. После этого подвига Циала была провозглашена спасительницей мира и главой Церкви, правила лет сорок, затем тихо скончалась и была причислена к лику святых.
— А знаешь ли ты, откуда была родом Циала Благословенная?
— Мне кажется, откуда-то отсюда…
— Нет. Это почему-то тщательно скрывается, но она была дочерью тогдашнего господаря Тарского. Подожди. Не перебивай. Сначала вспомни, что знаешь об императоре Анхеле?
— Двоюродном дядюшке Циалы, известном так же как Анхель Светлый?
— Да.
— Примечательная личность. Я в юности увлекался его историей. Он родился в Таяне, бывшей тогда полудикой окраиной Арции. О Трижды светлые Звезды! Теперь Таяна!
— Мы к этому вернемся. Продолжай.
— Тогда империей правил отвратительный и жестокий император Пурина, окруживший себя продажной и прожорливой знатью, развлекавшейся, когда вокруг люди умирали с голода. Процветало рабство, тайно приносились человеческие жертвы, причем эта участь грозила в первую очередь недовольным. Церковь не могла прекратить это зло, а запуганные люди безмолвствовали и позволяли обращаться с собой как со скотиной.
И вот тогда несколько молодых аристократов, среди которых были братья Анхель и Даэль, решили захватить крепость Лагу, что недалеко от столицы, рассчитывая этим разбудить империю. Попытка потерпела неудачу. Большинство заговорщиков погибло при штурме, а вожаков схватили. Так как они принадлежали к самым знатным фамилиям империи, их не казнили немедля, а, получив богатые подношения от родственников, устроили подобие суда. Анхель наговорил судьям таких вещей, что, казалось, плаха ему обеспечена, но тут неожиданно вмешалась Церковь, попросившая императора помиловать заговорщиков. С такой же просьбой обратился король тогда могущественной Мирии, женатый на родственнице Анхеля. Мятежников приговорили к пожизненному изгнанию с немедленной казнью, буде они вернутся в Империю.
Их богатство было отобрано в казну, а Анхеля с братом и еще нескольких человек одели в рубище и посадили на мирийское судно.
Однако будущий император не успокоился. В Мирии он разжился деньгами и сторонниками, среди которых был Эрасти Церна, принадлежащий к одной из знатнейших мирийских семей. Эрасти интересовался магией, более всего занимаясь целительством, был очень набожен и милосерден. Рассказывают, что еще мальчиком он бросился в ледяную воду, спасая щенят-ублюдков, которых топил псарь. С тех пор Эрасти всю жизнь болел грудью, но страдания переносил на редкость мужественно. Тем не менее ему пришлось уехать из болотистой Лагины к морю, где случай свел его с Анхелем. Вскоре они стали почти что братьями.
Именно Анхель и Эрасти стояли во главе отряда, однажды ночью тайно высадившегося на имперском берегу. При высадке их вновь постигла неудача, но двенадцать человек из сотни сумели вырваться из окружения и уйти в леса. Именно они стали ядром повстанческой армии, которая через два года смела окровавленный трон Пурины. Власть перешла в руки повстанцев. Очень долго Анхель не хотел принимать корону, но Церковь настояла. Анхель был провозглашен императором и правил долго и милостиво, основав нынешнюю династию и присоединив к империи много земель. Он отменил рабство, запретил жертвоприношения, ввел указ о предоставлении веских доказательств в делах о колдовстве.
По его настоянию Церковь пересмотрела границы Дозволенного в магии, дабы волшебники получали право лечить, исправлять погоду, предсказывать людям судьбу и так далее, но не могли забрать слишком много власти в свои руки.
Люди прозвали императора Анхелем Светлым, под этим именем он и вошел в историю… Погиб он от руки Проклятого. Его семья уцелела чудом.
— А Эрасти?
— Вы опять предлагаете мне пересказывать житие святых. На шестой год правления Анхеля Эрасти покинул империю, так как почитал своим долгом вступить в борьбу с жестоким и безбожным королем Эртруда Товиусом. Там он и погиб. Король Эртруда, дабы унизить императора Арции, прислал ему отрезанные руки Эрасти, на одной из которых был перстень, подаренный Анхелем другу на прощание и который невозможно было снять с руки. Эрасти оплакивали все Благодатные земли. Руки его выставили в соборе того монастыря, в котором мы находимся. Через некоторое время сначала клирики, а затем и прихожане убедились, что руки нетленны. Церковь сочла это знамением и провозгласила Эрасти святым. Вот и все.
— Все? — переспросил Архипастырь. — Ну если все, то идем.
Роман в полном недоумении последовал за Его Святейшеством в узкий проход, открывшийся между деревянными панелями. Эльф даже не успел заметить, каким образом Филипп привел в действие механизм. Лестница была крутой и узкой, но пожилой Архипастырь шел уверенно, так что не оставалось сомнений — дорога эта ему хорошо знакома. Что до Романа, то он, как и все эльфы и кошки, прекрасно видел в темноте, и спуск для него трудностей не представлял.
Лестница закончилась перед небольшой дверью, открывшейся с мелодичным звоном. Как понял Роман, колокольчик был подвешен для того, чтобы предупредить находящегося внутри о неожиданном визите. Они оказались в сухом небольшом помещении, пахнущем травами и воском.
— Зажечь свечи, или ты располагаешь другим светильником?
Роман усмехнулся и произнес несколько слов. Комната окуталась мягким серебристым светом, похожим на лунный.
— А теперь смотри, эльф, — сказал Архипастырь, указывая на два висящих на стене портрета. — Это — Циала Тарская, еще до того, как она свершила свой беспримерный подвиг. А это — Эрасти Церна в бытность свою другом и советником императора Анхеля. Портреты прижизненные, послужившие образцами для канонических изображений, но по понятным причинам скрытые от глаз непосвященных.
Иными словами, нимбы и опущенные долу очи появились уже потом, а были они при жизни вот такими… — Филипп сдернул закрывающую изображения ткань и отступил назад, предоставив Роману любоваться наиболее почитаемыми в Благодатных землях святыми. Портреты были нарисованы на тонких листах серебра. Менестрель легко определил новоарцийскую школу, на самом деле бывшую староэльфийской — очевидно, художник был один и тот же, хотя разделяло портреты около тридцати лет.
…На Романа смотрело нежное женское лицо, надменное и прекрасное. Очень белая кожа, высокий лоб, обрамленный темными, но не черными волосами — на изгибах они отливают лисьей рыжиной. Огромные темные глаза под соболиными бровями, маленький чувственный рот… Циала напоминала принцессу Ланку, но была много прекрасней и холодней.
Вишневый бархат платья, золотое шитье и горящие тревожными огнями на шее и в волосах рубины создавали ореол таинственности, окутывающий юную женщину. Только сейчас Роман понял, как могут лгать иконы, сохраняя черты лица, но перекраивая, переиначивая характеры живших, любивших и ненавидевших людей в соответствии с отведенной им в Писании ролью. Истинную Циалу можно было назвать по-разному: Царственной, Прекрасной, Несравненной, но никак не Благословенной.
«Она любила власть, эта женщина, — подумал Роман, — власть и себя, а никак не Творца». И все же от нее нельзя было отвести взгляд.
С большим трудом эльф отвернулся от единственной женщины-Архипастыря в истории Церкви и тут же встретил взгляд Великомученика Эрасти. Такие лица не бросаются в глаза, но если каким-то образом на них обратишь внимание, они запоминаются навсегда. Нервные черты поражали почти эльфийской правильностью. Темные, коротко остриженные волосы, глаза цвета зеленоватого янтаря…
Эрасти стоял у открытого окна, откуда открывался вид на закат Черные шпили башен вырисовывались на фоне пылающего неба. Стройный темноволосый человек то ли надевал, то ли снимал кольцо с большим черно-фиолетовым камнем, но мысли его витали где-то далеко. Портрет оставлял странное щемящее чувство — изображенный был обречен и знал это. Он шел на осознанную жертву, но это не имело никакого отношения к исступлению религиозного фанатика. Лицо на портрете казалось смутно-знакомым, и эльфу это не нравилось. Разумеется, изображения Эрасти он видал и раньше, но это было бы слишком простым объяснением.
— Сколько ему тут лет? — услышал Роман свой голос.
— Тридцать пять. Портрет нарисован за год до ухода и за два до гибели…
— Потрясающее лицо, но все же я не понимаю, какое отношение все это имеет к Пророчеству…
— Ах да, молодому человеку нужен Белый Олень, — усмехнулся умудренный жизнью Архипастырь, — появившийся на свет тогда, когда Роман разменял свою пятую сотню, вы хотите Белого Оленя, что ж, любуйтесь, — Филипп указал на стоящий у стенки столик красного дерева, прикрытый тонким стеклом, — если вы поймете, что сей сон означает, вы намного умнее меня.
Роман с непривычным душевным трепетом нагнулся над гравюрой. Он сразу же узнал чудовищного оленя, разрывающего на куски свои жертвы, но картину дополняло множество других малопонятных деталей, которые он не рассмотрел в первый раз. Особенно поражало небо — оно прогибалось внутрь, словно его пыталась взломать извне неведомая угрожающая сила, представившаяся художнику в виде клубящихся облаков, в которых угадывались какие-то злобные безликие сущности. Всюду рушились дома, вскипали реки, во множестве гибли люди, а над умирающей землей закручивался небывалый вихрь, уносящий к далекой звезде, единственной и одинокой, неясную женскую фигурку, протягивающую руки к покидаемому ей миру.
С другой стороны, держа курс на ту же звезду, по бурному морю несся корабль, над которым были занесены хищные птичьи лапы, вырывающиеся из пылающих облаков, а в морских глубинах темнело нечто еще более черное, чем наплывающая чернота.
— Чудовищно… — прошептал Роман.
— А теперь посмотри на звезду!
Роман-Александр послушно уперся взглядом в маленькое пятнышко надежды. Сначала он ничего не заметил, но, вглядевшись внимательнее, увидел, что звезда вписана в некую серебристую строенную руну. Ту же, что… на шкатулке, подаренной Рене Аррою Темными эльфами. Эльф рывком повернулся к портретам.
— Правильно, — подтвердил Архипастырь. — Той же руной подписаны оба портрета.
— Звезда. Странное место для подписи.
— Если это подпись, то да. Но руна повторена трижды, возможно, она означает нечто другое…
— Кто художник? — вырвалось у Романа.
— Неизвестно. С твоего позволения… — Архипастырь набросил покров на надменную красавицу в рубинах и столик с чудовищным предсказанием. — Предлагаю сесть и подумать.
— Этот мастер пробыл при дворе не менее тридцати лет, иначе он никогда не смог бы изобразить и Эрасти, и Циалу…
— Но нам известны только две картины и эта гравюра. Где остальные?
— А где нашли это?
— У Церкви свои секреты… Нет, я не о тебе. Довольно долго я пытался выяснить происхождение этих и… еще некоторых вешей, но безуспешно. Единственным открытием было то, что в свое время считалось, что один портрет нарисовал сам Эрасти Церна, глядя на себя в зеркало.
— Но тогда получается…
— Тогда ничего не получается. Даже если он не погиб в Эстербуре, он не смог бы рисовать Циалу, не имея рук…
Глава 13
Рене Рьего герцог Аррой возвращался с очередной конной прогулки раньше обычного. За последний месяц у него вошло в привычку по утрам уезжать из Высокого Замка. Были эти поездки бесцельны и беспорядочны и служили, видимо, одной-единственной цели — собраться с мыслями и побыть наедине с самим собой. Дядю часто сопровождал почти поправившийся Стефан со своей рысью. Преданный невозмутимо восседал на лошади впереди принца, и жители Гелани успели привыкнуть к диковинному зрелищу. Наследник чувствовал себя хорошо, Михай Годой, запертый на верхнем этаже Полуночной башни, к сожалению, тоже.
Рене предпочел бы, чтоб тарскийский господарь с большими потерями пережил удар кинжалом, но вел себя Годой тише воды ниже травы. Часами молча просиживал у окна, подкупать охранников не пытался, ничего для себя не просил, но и раскрывать тайну болезни Зенона не торопился. Средний принц все еще пребывал в состоянии пойманного, но не смирившегося животного. Он не узнавал никого — ни отца, ни братьев, ни бывшую невесту. Единственной надеждой был Роман, до возвращения которого оставалось около двух месяцев. А пока в Таяне царила жара.
С утра солнце вставало в сизоватом мареве, а к полудню яростные лучи загоняли все живое в спасительную тень. К счастью, по вечерам часто собирались грозы, так что урожай ожидался неплохой. Герцог Аррой переносил зной легче, чем таянцы. Возможно, сказывались годы, проведенные в южных морях, впрочем, и там Рене отчего-то было легче, чем его товарищам. Нынешний день выдался еще жарче, чем вчерашний, и Стефан остался в замке. Рене отправился в одиночку. Выехав через северные ворота, он миновал раскаленную Гелань и пустил коня шагом по пустому тракту. Люди сейчас предпочитали путешествовать по ночам, и герцог мог смело рассчитывать на одиночество. Впрочем, полным назвать его было нельзя. Жан-Флорентин не преминул воспользоваться возможностью завязать философскую беседу.
Герцог время от времени поддакивал, слушая его болтовню. Жаба такой собеседник вполне устраивал, и он с вдохновением разворачивал перед покорным слушателем систему доказательств того, что любое мыслящее существо не может быть беспристрастным, так как находится под сильнейшим воздействием окружающего мира. Герцог думал о своем, но Жан-Флорентин неожиданно сменил тон, и Рене вынужденно прислушался.
— …таким образом можно считать, что бытие определяет сознание, — трубил жаб, — этот закон, открытый мною, можно считать абсолютной истиной, не требующей доказательств!
— Погоди-погоди, — Аррой решил внести свою лепту в беседу. — Почему твои рассуждения не требуют доказательств?
— Мое учение не требует доказательств потому, что оно верно, — нашел убийственный аргумент Флорентин Рене, как всегда в таких случаях, опешил и, чтобы скрыть это, сделал вид, что очень заинтересован окрестностями.
Только поэтому он и увидел среди порыжевшей травы странное пятнышко, при ближайшем рассмотрении оказавшееся валявшимся без сознания пожилым монахом. Привести святого отца в чувство удалось довольно быстро. Старик, совершавший паломничество в эрастианский монастырь, в религиозном рвении отправился в путь с непокрытой головой, за что и был наказан летним солнцем.
О продолжении прогулки не могло быть и речи, Рене пристроил полуживого монаха впереди себя и погнал коня назад. Ссадив беднягу у первого попавшегося иглезия и тут же позабыв о нем, адмирал вернулся в замок, где и был встречен юным принцем.
Не успел дядя сойти с коня, как Марко атаковал его просьбой поучить его фехтованию шпагой и кинжалом одновременно.
— Ну, хорошо, Марко, готовься, я покажу тебе пару приемов, — сдался герцог, поддавшись искушению тряхнуть стариной.
Воспоминания о чудесных днях, когда он отвечал перед Богами и людьми только за себя, продолжали тревожить душу герцога. Аррой боялся сам себе в этом признаться, но искать неведомые земли, бросать вызов океану, оставлять в дураках эскадры ортодоксов, плыть куда глаза глядят в надежде встретить то, чего никто не видел, ему нравилось куда больше, чем командовать флотами или, упаси боже, править государством. При жизни отца и братьев он мог себе это позволить, с неистовым упорством пытаясь найти сказочные страны, куда еще не ступала нога человека.
Наслушавшись в портовых кабаках о землях великанов и карликов, где можно добыть черный жемчуг, о морских чудищах и гигантской Белой Птице, увидеть которую означает обрести бессмертие, юный герцог, известный буйным товарищам под именем Счастливчик Рене, уходил в океан. Удача сопутствовала ему. В двадцать с небольшим он впервые поднялся на капитанский мостик и вскоре стал известен как самый удачливый и отважный маринер Благодатных земель. Многие корабли исчезали без следа, но «Созвездие Рыси» всегда возвращался с удачей. Куда бы добрался Счастливчик на своем «Созвездии», неизвестно. Возможно, он и нашел бы пресловутую страну Алых роз, но жизнь рассудила по-своему, заставив отчаянного капитана взяться за дела государственные.
Разумеется, Арция не преминула воспользоваться случаем, дабы покончить с амбициями Гнезда Альбатроса, оставшегося без вождей. Но имперская армада, пойдя за шерстью, вернулась хорошо остриженной, если не обритой. Рене воевал по собственным правилам, которым имперские флотоводцы ничего не могли противопоставить. Вскоре был заключен мир, опять же на очень выгодных для Эланда условиях — Рене проявил себя столь же толковым политиком, как до этого непревзойденным адмиралом. С тех пор его жизнь состояла из государственных дел, изредка перемежаемых приграничными военными стычками.
Проклиная про себя нынешнее положение, герцог Аррой выполнял свой долг, но по ночам ему продолжали сниться золотые пески неведомых берегов и отчаянные абордажи, в которых он первым прыгал на борт вражеских кораблей. Просьба Марко разбередила буйную душу приговоренного к власти флибустьера, и Рене с энтузиазмом взялся за дело, благо в полуночном дворе, окруженном высокими толстыми стенами, было относительно прохладно. Впрочем, через половину оры Марко так не казалось. Юноша запыхался, белая рубашка насквозь промокла, а дядюшка, казалось, почти не шевелился, одним небрежным движением кисти отводя самые хитрые удары племянника.
До этого дня принц считал себя хорошим фехтовальщиком. Он, конечно, уступал братьям и Шандеру да и, что греха таить, и Ланке тоже, но даже для них он был достаточно серьезным противником. Рене же все выпады отражал с такой легкостью, что юноша был готов разрыдаться. Если бы не опрометчиво собранные им зрители, среди которых находилась и Марита, Марко давно бы опустил шпагу, но теперь приходилось держаться, несмотря на то, что сердце было готово выскочить из груди, а слипшиеся волосы то и дело закрывали глаза.
— Ты совсем загонял мальчишку, — наконец не выдержала Ланка, с восхищением наблюдавшая за адмиралом. — Жаль, что моим мужем будет всего-навсего твой племянник.
— Погоди, рыжая, вот доживу до дядюшкиных лет, и я так же буду драться, — хрипло выкрикнул Марко.
— Ты доживи сначала, — хмыкнула Ланка, прикусив губку. — И вообще, ты бы лучше отдохнул, а я пока потренируюсь. Ну, пожалуйста, брат, поимей великодушие…
Будь Марко в состоянии продолжать, он бы с негодованием отказался — Бог знает, когда снова выпадет удача пофехтовать с Рене, но принц понимал — еще немного, и, под сочувственные улыбочки «Серебряных» и родной сестрицы, он в изнеможении рухнет на землю на глазах у несравненной Мариты. Ланка, не думая об этом, давала ему возможность почетного отступления. Марко, приняв вид святого Урса,[75] — который, как известно, отдал нищему единственную миску с похлебкой, не успев даже зачерпнуть из нее, — передал сестре шпагу и кинжал и присоединился к зрителям.
Илана встала в позицию, глаза ее стали серьезными. Серия стремительных выпадов, свист воздуха и звон столкнувшихся клинков… Движения девушки были быстрыми, точными, грациозными; казалось, вокруг неподвижного адмирала взвихрился маленький смерч. Зрители затаили дыхание, только звон металла о металл, резкие выдохи и топот подкованных сапожек нарушали тишину, отражаясь от стен двора. Однако натиск пропал втуне — Илана лишь сбилась с дыхания, так и не пробив выверенной до мелочей защиты человека, привыкшего измерять свою жизнь длиной шпаги. Он почти не двигался, лишь иногда плавно меняя позицию; все ее атаки — мощные, сильные, когда в каждое движение вкладываешь всего себя — останавливались едва заметным движением кисти. Будь она среди зрителей, она была бы вне себя от восторга; сейчас же мастерство Рене ее бесило, заставляя раз за разом совершать все новые ошибки.
Принцесса владела оружием очень неплохо, во всяком случае, заметно лучше Марко, и тот наблюдал за неудачами сестры с известным удовлетворением. Из последних сил Ланка попыталась двигаться быстрее — не помогло. Ну, что ж… ложное отступление, уход с линии атаки… сейчас, сейчас она окажется сбоку, в «мертвой зоне»… Неожиданного резкого движения Рене она попросту не заметила — и вот он адмирал поднял ее шпагу, зазвеневшую на плитах двора после двойного кульбита, и с вежливым поклоном вернул владелице.
Принцесса раскраснелась, волосы выбились из-под сетки, глаза блестели. Она была чудо как хороша, но ей было не до того, как она выглядит. Да кем бы он ни был, она не позволит играть с ней в кошки-мышки! Вопросом жизни и смерти стало проникнуть внутрь круга, очерченного шпагой герцога. Зрители своими смешками, советами и азартными выкриками лишь раззадоривали ее, да и Рене больше не мог сохранять приличествующее случаю серьезное выражение.
Наконец, видя, что у Ланки вот-вот польются слезы, адмирал внезапно отбросил оружие, ловко увернулся от очередного выпада, уйдя чуть в сторону с линии удара, и со смехом прижал племянницу к себе, расцеловав в обе щеки. Оторванная от земли, Ланка от неожиданности чисто по-женски взвизгнула, затем выронила клинки и замолотила по спине герцога кулачками. Он что-то ей сказал, и принцесса неожиданно звонко рассмеялась, запрокинув голову.
Вскоре они оба стояли рядом с Марко, она — тяжело дыша и утирая принесенным служанкой шелковым платком выступивший на лбу пот, он — как ни в чем не бывало, только голубые глаза горели ярче обычного. На счастье, мимо проходил слуга с подносом, на котором были фрукты и два высоких запотевших кубка. Ланка, недолго думая, цапнула один из них, — заметив, что, кому бы они ни предназначались, вряд ли тот испытывает большую жажду, чем она. Марко, воспользовавшись случаем, схватил второй. Красное терпкое вино приятно освежало.
— Друзья мои, вы не правы, — укоризненно заметил Рене. — Нет чтобы уважить старость и поделиться с дядей.
— Старость! — хмыкнула Ланка. — Когда вы ее почувствуете, то забудете это слово. Вот как граф Кодор. Сколько помню его, все говорил о себе «старик Кодор». Это когда у него по любовнице на каждой мельнице было… А как дела под горку покатились, так сейчас и сам себя Никол называет, и от других того же требует… И ты такой же. И вообще все мужчины…
— Верно, потому, что женщины даже в двадцать лет стараются показать, что им пятнадцать, — парировал Рене.
— Э, дядюшка, — Марко решил присоединиться к общей беседе, — да вы и языком не хуже, чем шпагой, орудуете.
— Стараюсь, мой друг. Хотя язык — оружие не самое честное. А словом убитых поболе будет, чем кинжалом. Особенно из-за угла…
Глава 14
— Вообще-то у нас есть комнаты для гостей. Вы можете остановиться и в «Счастливом паломнике», это очень неплохая гостиница недалеко от монастыря, но я буду рад видеть вас своим гостем, — заметил Феликс. Эльф с готовностью согласился. Он доверял этому человеку, который к тому же был посвящен во многие тайны.
Секретарь привел Романа в свое обиталище, предложив чувствовать себя как дома, и вернулся к своим обязанностям, сказав, что придет сразу же по окончании вечерней службы. Роман остался один, чему был несказанно рад. После откровений Архипастыря голова барда шла кругом. Он не мог отогнать ощущение, что Филипп подводил его к какой-то мысли, мысли столь невероятной и кощунственной, что Архипастырь не мог произнести ее вслух первым. Интересно, знает ли об этом Феликс?
Роман открыл окно. Комнаты секретаря находились в угловой части массивного высокого здания, откуда открывался изумительный вид на город, тонувший в пышной летней зелени. Монастыри и храмы выглядели островами и островками, разделенными узкими извилистыми улочками, мощенными серовато-серебристым камнем. Высокие башни и купола заставляли думать о величии Творца и ничтожности человеческой жизни. Резиденция Архипастыря располагалась на единственном по-настоящему высоком холме Кантиски, и с высоты все просматривалось как на ладони. Взгляд Романа скользил все дальше, пока не уперся в широкий тракт, по которому он несколько часов назад въехал в святой город. Там, на северо-западе, в трех неделях конного пути (если ехать на Топазе, и в месяце, если у тебя обычная, пусть и очень хорошая лошадь) осталась Таяна с ее странными обитателями. Таяна, подарившая Арции Анхеля Светлого…
Роман вспомнил оставленных им людей, которые умудрились за несколько дней стать ему близкими, — несгибаемый Стефан, бесшабашная Ланка, желчный и быстрый король Марко, добрый и простодушный младший принц, Герика Годойя с ее бессильной покорностью и, конечно же, Рене, каким-то образом причастившийся магии Темных эльфов, — уж в этом-то у Романа сомнений не было.
До разговора с герцогом о родичах, пошедших по пути Зла, Рамиэрль не задумывался и был уверен, что мало кто из них пережил войну Монстров, каковых именно они и спустили с цепи. Они ли? Оторвавшись от окна, Роман окинул взглядом жилище Феликса. Ничего лишнего. Только кувшин с колючей веткой, усыпанной какими-то красными ягодами, и несколько икон в углу. Бард отыскал Циалу и Эрасти. Монастырский живописец, безусловно, свое дело знал, изображения были выполнены превосходно, но после прогулки в потайную комнату канонические лики воспринимались как чучело льва в сравнении с живым царем зверей.
Скользнув равнодушным взглядом по Циале Благословенной, целомудренно одетой в темное строгое платье с прикрытыми белым прозрачным покрывалом волосами и кротким отрешенным взглядом (с трудом верилось, что подобная ледышка могла покорить Проклятого), эльф принялся рассматривать Эрасти. Тут «подправили» только выражение лица. На Романа смотрел типичный мученик, с восторгом сбирающийся на пытки во имя вящей славы Божией. Всмотревшись, менестрель отметил еще одну деталь. Изменилось положение рук. Если на прижизненном портрете Эрасти в явном раздумье снимал с пальца перстень, то на иконе кольцо прочно сидело на руке. Художник, умело воспользовавшись игрой света и тени, сделал черно-лиловый камень чуть ли не центром картины. Ах да, конечно, именно это кольцо не снималось с отрубленной руки, присланной Анхелю безбожным королем чего-то-там…
Внезапно в голове Романа всплыла старая эльфийская баллада, в которой говорилось о том, как один брат предал другого… Запомнил ее Роман только благодаря какой-то странной ритм-мелодии, попадавшей в такт ударам сердца. Нельзя сказать, чтобы она безумно нравилась менестрелю, в ней не было ни легкости, ни изысканности, но забыть ее было невозможно. Услышал он эту балладу от одного из Преступивших магов, в качестве примера творчества Темных эльфов. Спорили тогда об искусстве, и речь, насколько помнилось барду, шла о том, можно ли почитать таковым вещи, не соответствующие канонам красоты.
Роман не вспоминал о старой песне добрых две сотни лет, а вот сегодня странный рваный ритм буквально бился и гремел в ушах. Менестрель в изнеможении опустился на узкую койку, пытаясь в точности вспомнить единожды слышанные слова. Почему-то это стало очень важным. Наконец в мозгу всплыло несколько строф:
«…И тут Император слышит посла:
Ярче, Луна, свети!
«О сир! избавьте нас ото зла!»
Ветер в кронах затих…
«Мой брат ко Тьме повернул лицо,
Ярче, Луна, свети!
Но он припомнит свое кольцо.
Ветер в кронах затих…
Скажи ему — я на помощь лечу,
Ярче, Луна, свети!
И он пойдет за тобой к палачу,
Ветер в кронах затих…
А твой король за столь щедрый дар,
Ярче, Луна, свети!
Отдаст мне герцогства Достарбар.
Ветер в кронах затих.
Но это тайною быть должно,
Ярче, Луна, свети,
И да исполнится, что суждено.
Ветер в кронах затих» …
«— С условием мой согласен король.
Ярче, Луна, свети!
За брата получите полной ценой»,
Ветер в кронах затих…
И вот посол торопит коня,
Ярче, Луна, свети…
«И вот посол торопит коня…» — нет, дальше не вспомнить. Вернее, дальше он просто не слышал. Помнится, тогда что-то помешало. Ах да, был готов пунш, и все с радостью прервали художественные изыскания. Понадобилось несколько стаканов каждому, чтоб поднять настроение, испорченное балладой. Странно. Не вспоминал, не вспоминал, а сейчас душу б заложил, чтобы узнать, чем кончилось… «Ярче, Луна, свети…»
— О чем задумался мой гость? — весело спросил Феликс, входя в комнату. — Сейчас нам подадут ужин. Устав у нас достаточно строг, но гостей это не касается. Как вы относитесь к мясу ягненка, ирским маслинам и выдержанному вину?
— Хорошо отношусь. Брат Феликс, вы должны знать, когда герцогство Достарбар перешло к Империи.
— В 1078 году нашей эры в девятый год царствования Анхеля Светлого. Там случилось восстание против тирании Товиуса Кранга, и тот почел за благо не вмешиваться — опасался распространения смуты на войска. Достарбарцы просили Анхеля принять их под руку Справедливой империи, и их просьба была удовлетворена. А зачем это вам? Что случилось?
— Ничего. Просто я, кажется, схожу с ума! Скажите, это кольцо на самом деле выглядит так?
— Какое кольцо? А, перстень Эрасти… Да, все точно. Он и сейчас на его руке. Завтра можно будет посмотреть. Сегодня главный храм уж закрыт, а беспокоить отца-хранителя мне не хочется, он не состоит в числе моих друзей. Теперь я не удивляюсь, что Его Святейшество искал именно вас. Вы говорите точно такими же загадками, как и он…
— Просто мы говорим об одном и том же, но боимся назвать кошку кошкой. Как дети, которые не произносят слово «волк» из боязни, что тот окажется у них под кроватью… Когда я смогу увидеть Его Святейшество?
— Завтра. Я провожу вас к нему.
— Я хотел бы поговорить с ним немедленно!
— Увы! Это невозможно. Сейчас он председательствует на малом конклаве кардиналов, созванном по настоянию кардинала Кусского. Совет скорее всего затянется за полночь.
Обычно Архипастырь пренебрегает условностями, но, когда съезжаются знатнейшие клирики, ему приходится подчиняться этикету.
После окончания два кардинала поведут Архипастыря в его покои и лягут один у окна, другой — у порога охранять сон Его Святейшества. В таких условиях вести серьезный разговор, согласитесь, трудно. Только после утренней трапезы и общего молебна Великомученику Эрасти Архипастырь сможет остаться один для молитв и размышлений. Я тотчас же отведу вас к нему. А пока предлагаю поужинать…
— Это единственное, что нам остается.
— И, уверяю, не самое худшее…
Шандер и Рене заканчивали партию в эрмет,[76] когда в дверь бешено забарабанили. Белка бросилась отворять, и в кабинет, оттолкнув девочку, ворвалась Ланка и с криком «Скорее, умирает!» вцепилась в руку Рене, потащив его к выходу. Шандер с Белкой бросились следом. Сомнений в том, кто умирает, у них не было, однако принцесса промчалась мимо покоев Стефана и понеслась вверх по боковой лестнице.
«Кто?!» — на бегу бросил Рене, и девушка со слезами выкрикнула имя младшего брата. Спустя мгновенье они стояли у распахнутой настежь двери. Адмирал узнал короля, Лукиана, Стефана с Герикой и старого лекаря Шаму. По каменному лицу медикуса было понятно, что принц обречен.
Марко били судороги. Тонкое тело выгибалось дугой, лицо было искажено до неузнаваемости. Двое здоровенных «Золотых» с трудом удерживали хрипящее, извивающееся существо, еще недавно бывшее милым юношей.
— Надо уметь перенести то, что ты не в силах изменить, — разумеется, скрипучий шепот, раздавшийся под ухом Арроя, мог принадлежать только Жану-Флорентину, сообщившему, что трансформация зашла слишком далеко и стала необратимой.
— Агва Закта?
— Естественно…
— Ланка, Герика, Белка, — нечего вам здесь делать. Лукиан, уведите девушек и пошлите гонца к Местоблюстителю кардинала, — распоряжался Стефан. Наследник был очень бледен, но держался на ногах твердо, а его тон не допускал возражений. Адмирал непроизвольно отметил неуместную радость, мелькнувшую в глазах Лукиана. Да, младший принц умирает, но зато старший, надежда Таяны, выздоравливает. Ланка коротко, по-девчоночьи, всхлипнула и прижалась к брату, который молча обнял ее и тут же оттолкнул к капитану «Золотых», продолжая смотреть в лицо умирающего.
— Да сделайте хоть что-нибудь! — Король закричал срывающимся, неожиданно тонким голосом и закрыл лицо руками.
Шама коротко велел гвардейцам держать сильнее, схватил бьющуюся руку и полоснул по ней ножом. Хлынула темно-красная кровь. Марко затих и опустился на подушки.
— Ему лучше? — король подался вперед.
— Только в том смысле, Ваше Величество, что прекратились судороги. Он умирает. Это яд!
— Но Михай же в башне!
— Мы знаем, что Михай был не один, — Рене положил руку на плечо королю. — Все еще только начинается. Мне кажется, яд предназначался не ему.
Марко-старший ответить не успел. Умирающий открыл глаза и сел, протянув вперед окровавленную руку. Нет, он звал не отца и не брата. Принц обращался к дяде, называя его всеми титулами. Даже теми, которых не знал. Гулкий, звонкий голос был слышен далеко за пределами комнаты: «Рене-Аларик-Руис рэ Аррой и Рьего сегнор че Вьяхе, Первый Паладин Зеленого Храма Осейны, рыцарь Рыси! Надежда Тарры! Знай, что не успеют облететь последние листья, как в Таяне взойдет Темная Звезда. Готовься!»
Мертвый принц упал на подушки. Незаметно вернувшаяся Ланка вцепилась в руку Рене, молча гладившего девушку по растрепанным волосам. Король прошел сквозь расступившихся «Золотых», по таянским традициям сам накрыл тело сына парадным плащом и быстро вышел.
— Руи, Ланка, пойдем, тут больше нечего делать, — прошептал Стефан.
Ночь выдалась душной и липкой от влаги. Именно такими ночами снятся кошмары. Феликсу каким-то образом удалось уснуть, но спал он беспокойно. Роман, куда меньше нуждавшийся в отдыхе, вертелся в постели, вздрагивая каждую четверть оры, когда ударяли в сигнальный колокол. Иногда за окном мелькала быстрая тень — летучие мыши вышли на охоту. Комнату заливал лунный свет. «Ярче, Луна, свети», — вспомнились навязчивые строки. Куда уж ярче…
Эльф тихонько, чтоб не разбудить Феликса, встал и перебрался в кресло у окна. Колокол отзвонил три четверти. Знать бы еще чего. Неожиданно в окно скользнул черный комок. Летучая мышь! Роман без особого интереса наблюдал за зверьком. Ночной охотник за комарами, как и положено, бросился на белое — вцепился в портьеру. Но дальше стало твориться что-то вовсе невозможное. Нетопырь начал стремительно увеличиваться в размерах, при этом меняя свой облик и все больше и больше обретая сходство с человеком, пока не превратился в кого-то высокого с кожистыми крыльями и уродливой, приплюснутой мордой.
Монстр устроился в кресле напротив Романа и выжидательно на него уставился. Глаза у нелюдя горели адским пламенем, из пасти лезли чудовищные клыки. Тварь окутывал едкий серный дым. Эльф как-то отстраненно отметил, что на чешуйчатой башке ночного урода немыслимым образом держались преострые козлиные рога. Страха Роман не чувствовал, скорее интерес. Урод продолжал молча сверлить Романа взглядом, и бард не выдержал:
— Кто ты?
Молчание.
— Кто ты такой? Ты меня понимаешь?
Радостный кивок.
— Тебе что-то нужно?
Чудище энергично затрясло башкой, распространяя запах серы. Роману происходящее казалось нелепым маскарадом. Впрочем, крылан, несмотря на все атрибуты исчадия ада, ему нравился, а в том, что чудо-юдо никому не собирается причинять зла, бард отчего-то был твердо убежден. Эльф попробовал прощупать мысли гостя, но неожиданно наткнулся на мощный барьер, в глазах у него потемнело, замелькали обычные в таком случае разноцветные мерцающие круги. С трудом придя в себя, Рамиэрль взглянул на чудище и понял, что тому тоже не сладко. Очевидно, их контакту кто-то мешал, причем умело и откровенно.
Происходящее становилось любопытным. Бард решил во что бы то ни стало выяснить, чего в святом месте забыл посланец преисподней.
— Давай так. Я задаю вопросы. Если «да», ты киваешь, если «нет» — молчишь.
— Да.
— Мы не враги?
— Да, да, да!
— Я могу тебе чем-то помочь?
— Да!
— Чего же тебе нужно, приятель? — Роман осекся, так как монстр, судя по всему, мог издавать только хриплое урчание. Однако чудише немедленно отреагировало, вытянув жутковатую лапу с кривыми когтями в сторону висящих икон. Роман на какое-то время утратил дар речи. Потом с трудом обрел его:
— Тебе нужна икона? Тебе, дьяволу?!
— Нет!
Однако лапу чудище не опускало, настойчиво тыкая в сторону образа Эрасти. Роман вгляделся и понял, что в изображении что-то неуловимо изменилось. Не веря своим глазам, эльф подошел вплотнуюк иконе. Она оставалось прежней во всем, кроме одного Рука святого словно бы ожила, обрела живую плоть; вырвавшись из рамы, она тянулась к… пахнущему серой монстру Роман оглянулся на чудище — огненные глаза о чем-то умоляли.
Лицо на портрете оставалось мертвенно-бесстрастным, только рука с тонкими пальцами отчаянно тянулась к окну. Сам не понимая, что делает, Роман дотронулся до призрачной ладони. Она показалась живой и теплой. Бард от неожиданности отдернул руку и почувствовал, что сжимает какой-то предмет. Разжав кулак, он с удивлением обнаружил на ладони пресловутое кольцо императора. Поднял глаза на портрет. Изображение вновь стало прежним, только на пальце не хватало перстня. Роман повернулся — чудище у окна по-прежнему тянуло к нему лапы.
— А, — понял эльф, — ты пришел за кольцом…
Энергичный кивок.
Роман задумался, рассматривая добычу. Это было простое металлическое кольцо с узким прямоугольным камнем, казавшимся черным и одновременно вмещающим в себя все существующие цвета и оттенки. Камень был тяжелым и теплым. Подчиняясь какому-то непонятному чувству, эльф шагнул к монстру.
— Ну, раз это твое, забирай.
Чудо-юдо протянуло когтистую лапищу.
— Я еще и надеть его на тебя должен?
— ДА! ДА! ДА!
— Подрядился я всяких чертей ублажать.
Умоляющий взгляд.
— Ну, ладно, я пошутил.
И эльф Рамиэрль из Дома Розы клана Лебедя надел перстень святого на лапу монстра. В глазах вспыхнули и замелькали неприятные бриллиантовые брызги, голову накрыла тяжелая, горячая волна, бешено колотящееся сердце подпрыгнуло к горлу… Когда эльф пришел в себя, напротив него стоял темноволосый мужчина с ясными золотыми глазами. Эрасти Церна! Словно сошедший с портрета. Того, настоящего! Роман непроизвольно глянул на икону и остолбенел: изображение святого исчезло. Он вновь повернулся к пришельцу. Их глаза встретились. Навстречу друг другу они шагнули одновременно. Руки Эрасти — живые, не отрубленные — легли на плечи ошеломленному Роману, и хриплый голос произнес: «Поверь мне! Пожалуйста! Поверь мне. Пойми, сам ты ничего не сможешь сделать. Поверь мне!..»
И все исчезло. Кто-то тряс Романа за плечи. Он с трудом открыл глаза, все еще не приходя в себя. Над ним стоял бледный Феликс.
Рассветало. Значит, он все-таки спал и ему снился кошмар. Роман украдкой взглянул в угол c иконами. Все как положено, огонек лампадки ярко освещает руку святого с черно-лиловым перстнем. Запаха серы в спальне не ощущалось. Роман окончательно пришел в себя и с недоумением воззрился на монаха. Тому было не до разговоров.
— Собирайся и идем за мной. С Божьей помощью я выведу тебя отсюда. На, надень эту рясу. Надеюсь, ты еще успеешь уйти.
— Но что случилось?
— Убит Архипастырь. Я знаю, чьих это рук дело. Но свалят на неизвестного чужака. Если тебе дорога жизнь, беги и постарайся изменить внешность. Пока о случившемся никто не знает. Но все обнаружится с минуты на минуту.
— Подожди, а как же кардиналы, которые ночевали с ним в одной комнате?
— Все мертвы. Отравленное масло в лампаде, но объявят, что колдовство. Бросятся ловить ведьм, и первой ведьмой станешь ты. Уходи! Немедленно!
Феликс схватился здоровой рукой за горло, глухо вскрикнул и, корчась, упал на ковер. Роман склонился над умирающим. Тот изо всех сил пытался преодолеть судороги и что-то сказать. Наконец ему это удалось: «Кольцо… Кольцо Эрасти… Унеси его… Оно не должно достаться…»
Больше Феликс ничего сказать не мог. Эльф положил его на кровать, накрыл своим плащом, мимоходом скорбя о несостоявшейся дружбе, торопливо натянул монашеский балахон, препоясался веревкой и выскользнул за дверь. Не прошло и нескольких минут, как послышались торопливые шаги и бряцание оружием. Навстречу, предводительствуемый низеньким пузатым человечком в зеленом кардинальском одеянии, шел отряд церковной стражи. Роман торопливо скользнул в первую попавшуюся нишу. Стражники протопали мимо, он успел услышать, как толстяк, отдуваясь, произнес: «…очень сильный колдун… убить на месте!»
— Ну, это мы еще посмотрим, — прошептал либр. Эльфы известны тем, что не любят зря забирать ничьи жизни, тем они и отличаются от своих былых сородичей, ставших на темный путь и обнаживших оружие, но Роман рос и жил среди людей, и людские привычки все чаще брали верх над голосом крови.
Зеленый коротышка явно был одним из тех, кто погубил двоих хороших и умных людей, вчера вошедших в жизнь Романа. И эльф отступил перед разгневанным человеком. Сплетенное бардом заклятие было простым и надежным. Зеленый как раз проходил мимо лестничного проема. Внезапно он словно бы налетел на невидимую преграду, оступился и рухнул на деревянные перила.
Мореный дуб мог выдержать и не такую тяжесть, но любое дерево подчинится приказу эльфа. Роман приказал «сломайся». Туша в церковной одежде и деревянные обломки рухнули в глубокий каменный колодец. Раздался дикий крик и отвратительный, чавкающий звук. Все было кончено. Стражники бестолково толкались на месте.
— Чего это он?
— Сам видишь!
— Как же его угораздило?
— Видать, перила сгнили…
— А может, колдун?
— Может, и колдун. — На бородатых физиономиях отразился неподдельный страх и явное нежелание идти дальше. Наконец старший принял решение:
— Доложим, что кардинал мертв.
— А что мы приказ его не выполнили?
— Да кто ж знал, что он нам приказал?! Скажем, велел идти с ним, ничего не объяснил, а потом взял да и свалился. Что дальше делать, мы не знаем. — Стражники с восхищением воззрились на своего начальника. Повернулись и пошли. Несмотря на пиковое положение, в котором он оказался, Роман коротко нервно засмеялся… И проснулся.
Он лежал в комнате Феликса, который, живой и здоровый, спал на соседней кровати и даже слегка похрапывал во сне. За окном ярко светила луна. Часы пробили четыре раза. Через ору с небольшим будет светать. Святой Эрасти смирно висел в своем углу, на руке его было кольцо. Жить бы да радоваться!
Роман встал, напился воды. Сердце все еще колотилось от пережитых кошмаров. Помаленьку либр приходил в себя, но тревога его не оставляла. Четверть оры он мужественно боролся со своими страхами, называя себя суеверным дурнем и клянясь не поддаваться более на предложения выпить на ночь выдержанного монастырского. Тревога не проходила. Наоборот, давящее чувство росло с каждой минутой. И Роман решился. Он наклонился над спящим Феликсом и положил руку ему на плеча. Тот сразу же вскочил — сказалась воинская привычка.
Монах смотрел на Романа с неподдельной благодарностью.
— Я кричал, да? Со мной иногда случается. Сны…
— Не знаю, что тебе снилось, может быть, я сошел с ума. Может быть, я нарушу сейчас все этикеты, но пока не увижу Филиппа живым и невредимым, я от тебя не отстану.
Феликс был ошарашен. Но не наглостью гостя, а тем, что им снилось одно и то же. Он не стал причитать и молиться, надеясь, что пронесет. В мгновение ока оделся, причем под рясой Роман с удовольствием увидел кольчугу и пару кинжалов. Вытащив из прикрытой иконами ниши небольшой мешок, очевидно, лежавший там на всякий случай, Феликс окинул взглядом свою келью, видимо, вполне допуская, что сюда больше не вернется.
— Идем!
Глава 15
— Что такое Темная Звезда? — в лоб спросил Стефан.
— Значит, ты не думаешь, что это был бред умирающего? — Шандер Гардани задавал свой вопрос, прекрасно зная ответ.
— Не думаю, — измученный Стефан все же не утратил способность логически мыслить, — умирающий, даже если он бредит, не будет говорить о том, чего не видел или не знал. А Марко никогда ничем, кроме оружия и охоты, не увлекался, разве что начал посматривать на красивых служанок… Да и то не успел… Нет, это не бред. Это пророчество!
— Да, Агва Закта есть Агва Закта. — Рене подвинул кувшин вина: — Флорентин, друг мой, сделай милость, посмотри, что там такое.
Философский жаб, приняв свой обычный вид, перебрался с браслета на край кувшина и сунул лапу внутрь. Помолчал, затем авторитетно объявил:
— Обыкновенное вино. Даже водой не разбавлено, — после чего спрыгнул на стол и пристроился возле герцога, который молча разлил красную жидкость в три кубка.
— Пусть к нему будут милостивы Последние Судьи, — прошептал Стефан.
— Пусть, — эхом откликнулись Рьего и Гардани. После короткого молчания принц посмотрел в глаза герцогу:
— Я не знаю, что такое Темная Звезда, и не представляю, почему Марко или некто его устами обратился к тебе. Но ты, Руи? Твоя невозмутимость сведет с ума кого угодно.
Герцог молчал, опустив белую голову и машинально крутя Черную Цепь.
— Темная Звезда… — повторил Шандер. — Может, что-то из Писания?
— Очень даже может быть. — Аррой оставил маринерскую реликвию в покое и поднял глаза. — Сами знаете, сколько раз переписывали Святую Книгу. Возможно, первоначально что-то там такое и было, но теперь звучит иначе хотя порыться в церковных писаниях не помешает. Как бы то ни было, я уже слышал о Темной Звезде. От умирающего Иннокентия. Почти слово в слово. Нет, — Рене предвосхитил вопрос Гардани, — подслушать нас никто не мог. Шепот Инко понял только я, умирая, бедняга заговорил по-староидаконски.
— В любом случае надо поискать, — Стефан откинул темную прядь со лба. — Мне делать все равно нечего, попробую почитать священные тексты.
— Может, лучше спросить богословов? Марко слышали многие, и никого не удивит, что Рене пытается разобраться, о чем его предупреждают.
— Согласен, только Иннокентия больше нет, а другие клирики не шибко утруждали себя изучением Писания.
— «Темная Звезда взойдет в Таяне!» — Принц скрипнул зубами. — Проклятье! Мы без Романа, как слепые щенки!
— Не стоит позволять эмоциям брать верх над разумом, — назидательно произнес Жан-Флорентин. Шандер и Стефан в изумлении воззрились на философского жаба, но Рене, как видно, свыкся с его максимами и лишь спросил:
— Друг мой, может быть, ты что-то слышал?
— Слышал, — невозмутимо ответствовал жаб. — Я немного интересуюсь поэзией. Конечно, болото, где я провел детство, отрочество и юность, было не лучшим местом для изучения изящной словесности, но и туда время от времени забредали интересующие меня существа. Помню, очень давно мимо нас прошли Перворожденные. Они шли к морю. Туда они следовали во множестве, обратно вернулось лишь несколько. Они задержались в наших краях на ночь. Помню, как они сидели у огня и пели.
Сумеречная их не тронула, и они ушли вниз по Пепельному ручью. Так вот, — голос жаба обрел характерные для поэтов завывающие интонации, — в одной песне говорилось о Темной Звезде… Во всяком случае, я понял ее именно так.
— Ты не помнишь слов?
— Я запоминаю все, что было когда-то сказано или спето в моем присутствии, — в словах жаба чувствовалось наигранное возмущение, смешанное с изрядной долей самолюбования. — Песня написана на Старой речи. Я попробую перевести ее на арцийский, но предупреждаю, получится не очень складно. Некоторым словам нет соответствующих в современном человеческом языке.
Темная Звезда восходит, и вскипает белей море!
Это дверь в миры познанья, одиночества и горя,
Это вечный ветер странствий, без конца и без начала,
Это память о далеком, что навеки отзвучало.
Темная Звезда восходит, дочь слезы и океана.
Это голос Высшей Воли в царстве бледного тумана,
Это муки возвращенья через годы и дороги,
Запоздавшее прозренье, смерть у цели на пороге.
Темная Звезда восходит, и в огне не будет брода, —
Ждите ту, чью жизнь отметит трижды страшная свобода.
— Непонятно. И жутко, — прошептал Шандер Гардани.
— В этом есть что-то нечеловеческое, — Стефан с досадой оттолкнул пустой кувшин. — Эту песню надо запить.
— Верно, — кивнул Шандер. — Проклятый побери! Вино кончилось. Пойду принесу…
— Это нерационально. — Жан-Флорентин выглядел возмущенным. — Я полагаю, вот в этой вазе вода.
— Конечно…
— Тогда гораздо логичнее и экономнее пойти по пути трансформации. Какое вино представляется вам наиболее подходящим? И уберите эти розы! Они мне мешают.
Жаб не подкачал. Напиток, в который он превратил воду из-под цветов, был поистине королевским. Главное же, очередная выходка болотного философа разрядила обстановку. Конечно, собравшимся, особенно потерявшему брата Стефану, было невесело, но способность спокойно мыслить мало-помалу возвращалась. Принц и Шандер не сговариваясь признали главенство Рене. Адмирал не споря повел беседу.
— Если мы до сих пор не можем понять суть несчастья с Зеноном… — Аррой поколебался, но добавил: — И подлинную природу твоей болезни, Стефан, то с Марко и Иннокентием никакой чертовщины не произошло. Обычное убийство.
Давайте рассуждать, может, что и надумаем. Пытались отравить меня. Погиб эркард. Попробовали отравить тебя. Погиб Марко. Хотели отравить Иннокентия — получилось. Никаких чудес, никакой магии, не правда ли?.. — Он выжидательно посмотрел на Шандера. Граф не заставил себя долго ждать.
— Возможно, Марко действительно по ошибке выпил вино, предназначенное Стефану. Но на том же подносе был и другой кубок, из которого пили Ланка и вы. И ничего не произошло.
— И не могло произойти, — возмутился Жан-Флорентин. — Я был начеку и принял бы меры. Но вино не было ядовитым.
— Остается предположить, что либо отраву положили только в один кубок, либо принц принял яд каким-то другим способом. В таком случае убийца целил именно в него. Я не представляю, кому мальчик мог помешать, разве что стал свидетелем чему-то или о чем-то догадался.
В тот день, насколько мне удалось выяснить, Марко весь день провел с сестрой. С утра тренировали коней, потом ходили смотреть собак, там же и перекусили у дядюшки Стаха. Затем — «разминка» на оружейном дворе, после чего все разошлись переодеться к обеду и приему послов, куда Марко уже не вышел. Ланка сказала, что его дядя «загонял», все посмеялись, и только. А яд уже начал действовать. Сведений о том, что Марко чем-то угощался в одиночестве, нет. Если верить Ланке.
— Если верить? — быстро переспросил Рене.
— Если б я не знал ее еще девчонкой, я бы сказал, что у нее была великолепная возможность и вполне вероятный повод отравить брата. — Гардани выпил вина и, заметно колеблясь, продолжал: — Она вполне могла что-то подсунуть Марко утром.
— Это понятно. Но причины, причины???
— Смерть Марко в случае… несчастья со Стефаном должна привести или к смене династии, или к изменению закона. Зная, как относится к королю Марко Архипастырь, как в Таяне любят принцессу и, давай уж начистоту, твою щепетильность, девять против одного, что ее бы короновали после смерти отца и братьев. Не забывайте и то, что она не хотела уезжать в Эланд, но не так давно в корне изменила свое мнение.
— Но это-то как раз понятно, — заметил молчавший до сих пор Стефан, на которого все воззрились с явным удивлением.
— Неужели не ясно? — Принц смущенно улыбнулся. — Девочка влюблена. В кого, обсуждать не будем. Вот и вся разгадка.
— Ланка не из тех, кто хватается за яд, — откликнулся Рене. — А насчет ее чувств… Я ничего такого не заметил, но тебе, конечно, виднее. — Рьего явно не стремился продолжать разговор. — И я никогда не поверю, чтобы она могла кого-то отравить. Кинжал еще туда-сюда, да и то не из-за угла, а при всем честном народе.
— Я же сказал, что «если бы мы не знали принцессу Ланку». Но мы ее знаем, значит, должны считать, что Марко отравился где-то в другом месте или что яд был лишь в одном кубке из двух и взял он его по чистой случайности. Тогда второй жертвой могла оказаться Герика, которая часто обедает со Стефаном, или… я.
— Но ты-то каким боком?
— Я почти каждый день тренируюсь на сабельном дворе и довольно часто останавливаю слуг с подносами. В конце концов, не я, так Стефан, не Стефан, так Герика или кто-то из воинов. Ясно лишь одно, на сей раз целили не в Рене, так как он в это время обычно разъезжает по окрестностям и в этот день вернулся по чистой случайности.
— Вернулся и… этим убил мальчишку.
— И кого-то, безусловно, спас! Вероятнее всех, меня.
— Эти мерзавцы опять принялись за яд. Спасибо, Флорентин, ты превзошел сам себя. — Аррой вновь наполнил кубки и поставил вазу на каминную полку. — Лучше б они занялись мной, мы бы с Жаном-Флорентином их разочаровали.
— …А при этом вымерло бы еще ползамка. К тому же уважаемый Жан-Флорентин спасти-то тебя спасет, но выяснить, кто подсунул яд, вряд ли сможет.
— Мы не о том говорим! — Рене оттолкнул от себя полупустой кубок и встал, опираясь руками о стол. — Главное, что и в отсутствие герцога Михая здесь продолжает твориться Проклятый знает что! Убийство Марко — это предупреждение всем нам.
Глава 16
— Погоди, — Роман остановил Феликса. — Мы удираем, как перепуганные зайцы. Это не дело. Надо выяснить, что произошло и кто за всем стоит. Кроме того, у меня дело в монастыре.
— У тебя?!
— Да! Я тебе расскажу позже. Короче, вот подходящая тропинка, нам надо выиграть пять минут, а потом нам никто не опасен.
Они въехали в лес и спрыгнули с лошадей. Гнедой жеребец Феликса тяжело поводил боками, роняя с губ хлопья пены. Еще немного, и он пал бы. Топаз был свеж и бодр. Он мог скакать и скакать, хоть до вечера. Феликсу показалось, что он понял, что двигало его новым другом.
— Ценю твое благородство, но кто-то из нас должен вырваться из ловушки и предупредить хотя бы Рьего и короля Таяны о предательстве. Сейчас не время для сантиментов.
— Нет, ты все-таки не церковник, а рыцарь и обо всех судишь по себе. Да, я имел возможность ускакать и, если бы это был единственный выход, уверяю тебя, так бы и поступил. Проклинал бы себя, но удрал, потому что от того, что я узнал, зависит судьба этого мира. Но у нас есть шанс спастись обоим и спутать карты нашим врагам. Мы вернемся и заберем кольцо Эрасти.
— Ты рехнулся?
— Нет! Наоборот, я наконец пришел в себя и понял то, что давно следовало понять. Но об этом потом, за нами все-таки погоня. Постой-ка минуту смирно. Надеюсь, ты не откажешься пару дней выглядеть лет на двадцать постарше.
Вопрос был чисто риторическим, так как, доканчивая фразу, либр уже творил какие-то пасы. Не успели отколыхаться потревоженные конями листья, как дело было сделано. Они еще успели вернуться на тракт и проехать шагом с четверть весы, когда из-за поворота вылетела погоня.
Рыжий офицер на караковом жеребце резко осадил коня, увидев дородного пожилого господина, одетого по моде двадцатилетней давности, и сопровождавшего его высокого молодого человека, как две капли воды похожего на первого, каким тот был лет тридцать назад. Всадники ехали на гнедых белоногих дрыгантах.[77] Судя по всему, они никуда не спешили. Офицер по возможности спокойно поинтересовался у проезжих, не встречали ли они двух скачущих всадников. Пожилой как-то хитро и многозначительно молчал, но молодой радостно сообщил, что видели, и совсем недавно. Те съезжали с тракта в лес у переломанного клена, причем у одного конь совсем заморился, едва шел.
— А что, собственно говоря, случилось? — поинтересовался старик.
Рыжий наскоро сообщил, что они преследуют двух государственных преступников, обвиненных в убийстве самого Архипастыря. Путники разохались, заинтересовались подробностями, а молодой стал набиваться в помощь. Офицер, елико возможно вежливо, отказал, и погоня унеслась прочь.
— Что же теперь будет? — недоуменно вопросил старик. — Ведь там никого не найдут.
— Как это не найдут? А Благословение Хозяев на что? А, ты об этом и не знаешь. Дело в том, что в любом лесу есть свои Хозяева, и они настроены нам помочь. Так что стражники будут гоняться по кустам за зайцами, думая, что за нами. Лесные силы их так запутают, что они забудут, как их зовут. Нам, правда, тоже отдыхать не придется.
Феликс промолчал. Сейчас, когда необходимость думать о спасении отпала и они могли немного отдохнуть, боль от потери единственного близкого человека захлестнула калеку-рыцаря со страшной силой. Роман все понимал и не лез к новообретенному товарищу с разговорами, тем более что и у него было о чем поразмыслить. Они молча потрусили в Кантиску. У самого города им встретился еще один отряд, посланный в помощь первому. Путники с готовностью ответили на все вопросы. Им повезло — приворотная стража видела, как они разговаривали с офицером, возглавлявшим отряд, и не стала расспрашивать еще раз. Зато приезжие обрушили на стражников град вопросов, подкрепив их золотой монетой старой чеканки. Поскольку больше никого на тракте не было, а из города было ведено никого без особого разрешения не выпускать, охрана с готовностью пересказала местные новости двум щедрым провинциалам, неожиданно угодившим в кипящий столичный котел. Тем более старик когда-то служил в Церковной страже под командованием самого Роя Датто и даже дослужился до пятидесятника, а теперь привез определять на службу среднего сына.
Причина эта вызвала у бравых вояк искреннюю симпатию, начальник же, караула, вступивший в службу шестнадцатилетним сержантом и еще заставший командора Датто, и вовсе растрогался и выложил гостям все, что знал сам. По официальной версии, прошлой ночью доверенный секретарь Его Святейшества по наущению и при помощи некоего приезжего колдуна отравил Филиппа Одиннадцатого и бежал, убив двоих кардиналов. Однако, добавил разоткровенничавшийся начальник стражи, лично ему, капитану Габору Добори, ясно не все, ибо убитые кардиналы не числились в друзьях покойного Архипастыря, а беглый секретарь был хорошим парнем. Видно, его заколдовали, или же все было совсем не так, как объявили. Впрочем, его дело — служба, только он, Добо, очень рад, что ловить беглецов выпало не ему. Он лучше проведет вечерок со старшим товарищем. В какой гостинице лучше остановиться? Сейчас покажем.
Харчевню Роману и Феликсу указали не очень дорогую и удобно расположенную, капитан даже отрядил одного из стражников проводить гостей, так как за время отсутствия барона город сильно изменился. К тому же можно было нарваться на дурацкий храмовый патруль, от которого честным воинам надо держаться подальше. Барон поблагодарил бывшего сослуживца и, безошибочно разгадав нехитрый намек, пригласил ветерана вечером помянуть покойного Архипастыря. Приглашение было с благодарностью принято.
Герика сосредоточенно смотрела в чугунок с остро пахнущим зельем. Снимать варево с огня нужно было точно в то мгновение, когда оно закипит, если промедлить, половина целебных свойств червонника пропадет. Эта простая на вид травка очень помогала Стефану, и Роман, уезжая, научил Герику и Белку готовить целебный напиток. Для тарскийки эти минуты превратились в священнодействие. Герика думала только о том, как помочь Стефану.
Год назад девушка со всем нерастраченным пылом одинокого и забитого существа привязалась к наследнику таянской короны. Впрочем, будь Стефан простым воином, это нисколько бы не повлияло на отношение к нему наследницы Тарски. Ей не было никакого дела до короны, все, чего жаждала и не имела все свои девятнадцать лет единственная дочь Михая Годоя, — это покоя и человеческого тепла. Первый, кто одарил ее этим, стал для Герики всем. Она любила Стефана по-собачьи, беззаветно, ни о чем не задумываясь. Любила его, когда он был здоров и женат, любила, когда он стал калекой. Герика не пыталась внести ясность в их отношения, не говорила о своих чувствах, а возможно, даже не осознавала их. Быть рядом со Стефаном, смотреть ему в глаза, иногда выполнять его просьбы — вот в чем был смысл ее существования.
Ранение и заточение отца, смерть Марко, дворцовые интриги и пересуды проходили мимо девушки, она ничего не понимала и не старалась понять.
Конечно, разоблачение Михая ее взволновало, постольку поскольку она испугалась разлуки со Стефаном, но все повернулось к лучшему. Теперь отец не мог в очередной раз навязать ей жениха, а таянский принц стал еще заботливее и нежнее, а здоровье его, спасибо заезжему либру, пошло на поправку. Уже несколько дней Герика позволяла себе мечтать о том, как они смогут гулять в садах Высокого Замка, как было в год ее приезда. Дальше она не загадывала, хоть неуемная Белка всячески намекала ей на то, что Стефан на ней женится и она после смерти Марко станет королевой.
Короны тарскийка боялась еще больше, чем отца, но ради близости с дорогим ей человекам согласилась бы и на нее. Но это потом, сейчас же главным было вовремя снять варево с огня. И она успела.
Оставалось еще процедить отвар и смешать с экстрактом рысьих ушек и обманихи, а затем прибавить несколько капель из хрустального флакона, оставленного ей уехавшим бардом. Этот флакон составлял главное богатство и тайну девушки, она всегда носила его при себе, панически боясь, что орудующий при дворе отравитель сумеет завладеть ее сокровищем.
То, что жертвой убийцы должен стать Стефан, Герика не сомневалась, так как все остальные в сравнении с ним были ничтожествами. Оставался, конечно, еще эландец, к которому Герика испытывала горячую признательность как за исцеление Стефана, ведь именно он привез лекаря, так и за дружеское участие к ней, но голубоглазый герцог казался существом высшего порядка, которому никто не может причинить вред. Иначе он никогда бы не справился с ее чудовищным отцом.
Герика открыла заветный флакон и, как всегда, замирая от собственной причастности к чуду, с трепетом смотрела, как прозрачная капля вспенила бурую смесь, превратив ее в прозрачнейшую жидкость красивого золотистого цвета, пахнущую горьковатым медом. Напиток был готов. Герика бережно взяла кувшинчик и тихонько вышла из изящно обставленной кухоньки, где когда-то священнодействовала жена Шандера, предпочитавшая готовить обожаемому мужу собственными руками. Другая на месте Герики, торопясь на встречу с любимым, наверняка бы постаралась принарядиться и не прошла бы мимо зеркала. Тарскийка об этом даже не подумала.
Она вообще никогда не думала о своей внешности, с детства привыкнув к своим недостаткам, о которых ей постоянно напоминали отец и его быстро сменявшиеся фаворитки. Герика совершенно точно знала, что некрасива, неуклюжа и неумна, а раз так, зачем лишний раз расстраиваться, глядя на собственное отражение. После того, как она поняла, что дорога Стефану, ей и вовсе не стало дела до того, как она выглядит, что, по мнению симпатизировавшего ей Шандера, и составляло ее главное очарование Впрочем, большинство обитателей Высокого Замка были снисходительны к недостаткам подруги больного принца. Пользовалась она и симпатией придворных дам, искренне пытавшихся приучить ее одеваться и причесываться так, чтобы выставить себя в выгодном свете. Увы! Проще было бы выучить кошку играть на виолине.[78]
Вот и теперь Герика даже не подумала переплести так красящие ее тяжелые светлые косы и сменить пестренькое домашнее платье на более изысканный наряд. Осторожно сжимая руками горячий, скользкий кувшинчик, девушка бегом пробежала по потайной лесенке и вошла в покои Стефана.
Принц был не один, и Герика, поставив свою ношу на покрытый жемчужным бархатом стол, затаилась в спальне Нет, подслушивать она не собиралась, но из-за врожденной стеснительности хотела, чтобы гость Стефана, если это только не эландский герцог или Шани, ее не увидел. Голос она узнала не сразу, а узнав — растерялась. Это был король Марко, и он явственно назвал ее имя. Речь шла о свадьбе, о ее свадьбе.
Сердце Герики сжалось, она сама боялась себе признаться, как хотела и стыдилась такого разговора. То, что принц мог остаться калекой, ее не пугало, так же как и то, что здоровье могло помешать ему стать королем Таяны. Она любила человека по имени Стефан и готова была ему простить даже то, что он был сыном короля. Замирая от волнения, она стала слушать.
— …Герика согласится, отец. Ты же знаешь, что она никогда никому не сказала «нет!».
— И все равно не стоит решать ее судьбу в ее отсутствие, — в голосе короля читалось сомнение. — Девочка, конечно, к тебе очень привязана, но именно поэтому я не уверен, что все… м-м-м… пройдет хорошо.
Дочь Михая не сразу поняла, что они имеют в виду, а когда до нее дошло, она в первый раз за свою жизнь потеряла сознание. Шум за занавеской привлек внимание короля. Марко выхватил меч и рывком отдернул полог.
— Она все слышала, Стефко, — голос короля был непривычно взволнован. — И, как видишь, это ее не обрадовало.
— Это и меня не радует, отец, — Стефан говорил тихо, но твердо, — однако мы не можем рисковать. Ты выполнишь свой долг, и она тоже. Я поговорю с ней, когда она придет в себя.
Принц подошел к лежащей на ковре девушке и с трудом опустился на колени перед ней.
— Прости, отец, но мне хотелось бы поговорить с ней наедине. Я постараюсь объяснить… Что смогу.
— Делай как считаешь нужным. — Король неловко положил сухую твердую руку на темную голову сына, а затем вышел.
Глава 17
Новая обитель Романа и Феликса называлась «Роза и Лилия». Вывеску с одной стороны поддерживала томная златовласая дева в белом, на голове которой красовался венок из лилий. С другой стороны красовалась чернокудрая куртизанка в алом вызывающе декольтированном платье и с розой в зубах. Очевидно, с помощью подобного щедевра хозяин таверны давал понять посетителям, что у него каждый найдет то, что хочет.
Новых постояльцев, производивших впечатление денежных и неискушенных, трактирщик встретил с неподдельной радостью, многократно усилившейся, когда старик объявил о своем решении прожить в «Лилии и Розе» не меньше месяца и щедро уплатил вперед за две недели. Они были голодны и очень устали, а потому не стали сразу же затевать задушевный разговор. Но спустя несколько часов Феликс постучал в комнату к «сыну» и, войдя, немедленно взял быка за рога.
— Ну и что вы намерены делать? — поинтересовался он, устроившись в пятнистом и несколько потертом, но удобном кресле. Роман только диву давался скорости, с которой секретарь Архипастыря вновь превращался в воина. Что ж, могло бы быть и хуже, если бы судьба послала ему в спутники всамделишного монаха из озорной баллады, каковых баллад он лично написал десятки. Но и толстые ленивые пьяницы-монахи, и рыцари без страха и упрека, и немыслимо прекрасные и добродетельные девы, сплошь и рядом встречающиеся в легендах, в жизни оказываются вовсе не такими.
Роман молчал, глядя на подаренного судьбой спутника, нет, пожалуй, уже друга, и не решался сказать вещь, кощунственную даже для самого терпимого служителя Церкви. Врать, однако, хотелось еще меньше, и эльф решился.
— Понимаете, Феликс, я уверен, что святой Эрасти и Проклятый — это одно и то же лицо.
Начало было положено. Феликс сумел удержать свои эмоции при себе и нарочито спокойным голосом произнес:
— Почему вы так думаете?
— Предпосылок множество. Во-первых, портреты. Если первый нарисован Эрасти (а об этом прямо говорится в ваших же хрониках), остается предположить, что он же нарисовал и Циалу, причем Циалу — светскую красавицу, а не святую. Но кто был влюблен в Циалу? Проклятый! Этот же художник создал гравюру «Пророчество», но такой кошмар не пришел бы в голову ни одному из светских художников, живших при дворе, не говоря уж об иконописцах. А вот Проклятый вполне мог нарисовать все эти ужасы — насколько мне известно, он проповедовал как раз о конце света, только вразрез с учением Церкви. Вы согласны?
— Я слушаю.
— Далее. На картине, написанной в год исчезновения Эрасти, он изображен СНИМАЮЩИМ кольцо. Возможно, он так нарисовал себя случайно. Но это вряд ли. Судя по изображению, этот человек к решению оставить Анхеля шел долго и мучительно, и было это решение окончательным и бесповоротным. То, что он снимал перстень, подаренный ему императором, подтверждает решение покинуть старого друга и уйти в никуда. Разве не логично предположить, что Эрасти имел прощальный разговор с Анхелем и вернул ему кольцо?
— Но кольцо оказалось на отрубленной руке Эрасти. Оно вросло в палец, иначе мародеры наверняка его бы сняли. И как, даже если предположить на мгновение, что он выжил и стал Проклятым, он смог потом рисовать?
— Однако в то, что он оставил кольцо Анхелю, вы можете поверить? Если не знать продолжения?
— Если не знать продолжения, то именно это он и должен был сделать.
— Идем дальше. Вчера я припомнил одну балладу, приписываемую Темным эльфам. Сам я с ними не сталкивался, о чем искренне сожалею, особенно сейчас, но, похоже, Рье… Один человек прожил с ними несколько лет и был отпущен… под честное слово никому не рассказывать о том, что видел.
— И свое слово он, разумеется, нарушил…
— Нет. Он хранил его больше двадцати лет и только сейчас, когда знамения конца света становятся все явственнее, рассказал мне то, что, по его мнению, может быть полезным. Маловато рассказал, кстати говоря…
— Балладу, о которой ты говоришь, ты узнал от него? — В волнении Феликс не заметил, что перешел на «ты». Роман решил, что и ему позволительно сделать то же.
— Нет. Это было… достаточно давно. Я слышал только отрывки, причем в переводе на обычный эльфийский (Темные теперь вроде бы говорят на другом языке, хотя корни общие). Так вот, в этой балладе говорится о том, как некий император купил герцогство Достарбар за голову своего брата. Он передал послу одной державы кольцо, которое брат императора прекрасно знал, а значит, податель кольца — посланец императора (в сущности, так оно и было). Обладая этой вещью, можно было заманить беднягу куда угодно. В частности, в руки палача. Когда и как Достарбар вошел в состав Империи, ты мне вчера рассказал.
Прибавь к этому, что император Анхель погиб от руки Проклятого, а Анхель и Эрасти считались почти что братьями. При этом императрица и дети не пострадали, хотя сил у колдуна хватило бы на то, чтобы смести с лица земли пол-империи. Он же ограничился единственной жертвой — императором, которого преспокойно похоронили в роскошном склепе. На лице покойника застыло выражение глубокого ужаса, но никаких ран и увечий не нашли.
Поскольку император был человеком редкой отваги, всем было очевидно, что его убила магия. Но если ты вдруг встретишь того, кого двадцать лет считаешь мертвым и которого ты лично послал на смерть… Согласись, от такого можно умереть. Внезапно. Молчишь? Слушай дальше! Если бы Проклятый хотел власти и дрался за власть, то, вне всякого сомнения, получил бы ее. Он же предупреждал людей о грядущих бедствиях. Отсюда и картина. Будучи потрясающим художником, он пытался убедить людей с помощью своего таланта.
— А Циала?
— Хорошо. Теперь о Циале. Думаю, ты согласишься, что в жизни она была редкостной стервой. Портрет не лжет. Это расчетливая, властолюбивая женщина. Уверяю тебя, что с Проклятым она сошлась по собственной воле, желая стать властительницей мира. Лучшим доказательством его бескорыстия является именно предательство (а это было предательство) Циалы. Она добилась того, чего хотела. За голову возлюбленного получила власть над Церковью…
— Бедный Эрасти… Сначала — друг, потом — любимая. Но как он мог рисовать без рук и где он был тридцать лет?
— У Темных эльфов. Если они спасли человека в наши дни, могли это сделать и тысячу лет назад. А баллада доказывает, что они знали эту историю. Вероятно, из первых рук. Среди Темных эльфов были искусные волшебники, они вполне могли выходить умирающего. Полагаю, одним из условий, поставленных Анхелем королю Эртруда, была абсолютная тайна, ведь Церну в Империи обожали.
— Да, узнай люди про сговор, Анхель бы утратил ореол героя, да что там, его бы возненавидели.
— Думаю, исполнители бросили Эрасти умирать там, откуда, по их мнению, человек, да еще с отрубленными руками, не выберется. Темных эльфов они не предусмотрели. Я знаком с начатками эльфийской магии и… Прости, Феликс, но сейчас никто не скажет, что у тебя нет руки. Эрасти же попал к куда более сильным магам, которые могли не только создать видимость, но и дать возможность делать все, что делает здоровый человек. То, что у него когда-то не было рук, помнил только он, и важно это было только для него. Судя по всему, в Эрасти текла непростая кровь, и он смог сам стать волшебником. И очень сильным волшебникам. Легенды рассказывают, что маги Темных эльфов достигали небывалых высот, причем, умирая, могли целенаправленно передать свою силу тому, кого считали достойным. Возможно, в Эрасти они увидели орудие мести, не предполагая, что он простит и захочет спасти. Человек, в детстве рисковавший жизнью ради слепых щенят, не станет мстить невинным за предательство одного мерзавца.
А может, Темные эльфы — такие же «исчадия зла», как и Проклятый, и все ужасы, приписываемые им, — дурацкие сказки рассорившихся с ними родичей. Мой друг рассказывал, что они опасаются конца света. Может быть, Непримиримые дали Эрасти силы и знания, чтобы отвести беду…
— А он унес свои знания в Преисподнюю.
— Значит, мы должны пойти за ним.
— Ты шутишь!
— Разумеется. Можешь смеяться. Но если Циала сумела закрыть этот проход (а я ни на грош не верю, что ее сподобил Господь), значит, это было не так уж трудно. Я уверен, что это никакая не Преисподняя, а нечто другое, попроще. Житие святой не говорит о смерти Проклятого. Только о его заточении, а потом пугает людей возможным возвращением этого «исчадия Зла». Значит, у нас есть шанс. Я намерен пройти по стопам Циалы, но для начала мне нужно кольцо императора.
— Зачем?
— Пока не знаю. Но меня об этом просил… Проклятый.
— Что ты сказал?!
— Прежде чем мне приснился сон про Филиппа (оказавшийся пророческим), я видел Проклятого. Возможно, мне просто-напросто привиделась отгадка на вопросы, которые меня мучили, и которая была слишком чудовищной, чтобы я нашел ее в здравом уме и твердой памяти. Но мне кажется, это было нечто большее. Я видел чудище, выглядящее страшным, но не страшное. Затем я снял кольцо с ожившей руки твоей иконы и надел его на монстра. Исчезли оба, и святой, и монстр, а на их месте оказался Эрасти, несколько раз повторивший фразу: «Верь мне!» И… я только сейчас об этом вспомнил. Я же видел Эрасти Церну совсем недавно! Одна болотная колдунья мне его показала в… в особенном зеркале! Это был он. Точно. Умирающий под гранитной скалой. Но он выжил и вернулся. Это не случайность, просто не может быть случайностью!
— Ты думаешь…
— Думаю, что Эрасти как-то сумел обратиться ко мне. Я должен поверить, что он хотел всех нас, дураков, спасти и догадался как… Там, во сне, нужно было кольцо. И я заберу его.
— Мы заберем!
— Ты хочешь сказать…
— Да! Проклятый меня побери…
— Хорошо бы, чтоб побрал… Но боюсь, нам до него добираться и добираться. Для начала мы отправимся в Таяну. Оттуда родом Анхель. Там остался герцог Рене.
— Это он был у Темных?
— Как ты догадался?
— Ты начал произносить его имя, но осекся. А о скитаниях Счастливчика сложены легенды. Где он пропадал несколько лет, неведомо, ты недавно с ним общался, от него пришло письмо Филиппу. Все один к одному. Значит, ты, я, Рене Аррой…
— Стефан тоже с нами, а он человек умный и отважный. Есть и другие, скажем так, друзья. Будем искать ответ вместе…
Воздух комнаты еще хранил запах горького меда — запах снадобья, которое Герика варила для Стефана. Жан-Флорентин как-то пытался объяснить адмиралу, что именно там намешано и почему Роман использовал именно эти ингредиенты, но Аррой ничего не понял. Он вообще никогда не пытался понять то, что ему было не нужно или неинтересно. Такой вот тайной за семью печатями для герцога оставалась медицина… И еще некоторые люди.
Рене никогда не восторгался женщинами типа Герики — слишком покорными, слишком податливыми, слишком тихими. Отдавая должное ее неяркой красоте, которую герцог, будучи истинным ценителем, разглядел вопреки дурацким платьям и нелепым прическам, он приходил в уныние от абсолютного безволия и отсутствия жизни в этой девушке. Однако Аррой жалел ее, как жалеют бестолковую собаку, с которой хозяева обращаются не лучшим образом. К тому же он никогда не осуждал выбор, сделанный другими. Стефан влюблен в эту телушку — его право. После светской красотки Митты племянника вполне могло потянуть на это кроткое, привязчивое создание. Митту же Аррой не терпел, возможно, потому, что та слишком явно намекала о своем желании познакомиться со знаменитым родичем поближе. Нет, Аррой не хранил верность законной супруге, и, будь Митта женой человека, к которому он не испытывал привязанности, герцог вряд ли бы упустил такой случай. Но Митте не повезло — племянника Рене искренне любил и наставлять ему рога не собирался.
Арцийская вертихвостка была оскорблена в лучших чувствах, но у нее хватили ума не объявлять Рене войну. Тем не менее развод супругов эландец воспринял с удовлетворением, а зная тщательно скрываемую сентиментальность и привязчивость Стефана, счел его встречу с дочерью Михая величайшим благом. В тарскийке принц мог быть уверен больше, чем в себе самом. Дело шло к свадьбе, и вдруг….
Известие о том, что король женится на Герике, а Стефан его чуть ли не сватает, подействовало на Рене как ведро ледяной воды на спящего. Он не мог ничего понять. Когда герцог увидел невесту, то поразился муке, застывшей в серых глазах. Она не кричала, не плакала, не умоляла. Она согласилась со всем, но…
— Проклятый меня забери, если я кому-то причиню такую боль, — слова, сорвавшиеся у Рене с языка, мог слышать только Жан-Флорентин, который не преминул откликнуться:
— Странная вещь сердце человеческое вообще и сердце женское в частности. Она может отказаться, но не отказывается.
— И не откажется. Не та натура. Я Стефана не понимаю! Он же любит ее. Если бы я любил…
— Ты еще полюбишь, — утешил жаб. — Матушка сказала, так и будет. Так что не делай необоснованных предварительных заявлений…
Рене скрипнул зубами.
Глава 18
Военный совет прервали некстати нагрянувшие гости. Феликс, превратившийся в своего давнишнего соседа по имению барона Шаду, и его «сын» Александр, для удобства ставший просто Александром-Отто-Майсимилианом-Иоганном-Альбертом, с готовностью поспешили навстречу бравому Добори и его товарищам. Ветеран прибыл с плохо скрытым желанием напиться, дабы в воспоминаниях о боевой молодости и военных подвигах отвлечься от дня сегодняшнего. Хозяин гостиницы не подкачал. Вино было хорошим, мясо прожаренным. Первую кружку выпили чинно-благородно под разговоры о том, что все течет, все меняется. Затем помянули командора. Крут был покойник, но справедлив. Знал толк и в боях, и в попойках, и в женщинах. Как-то само собой пришли к выводу, что нынешний командор и в подметки не годится прежнему, а новый Архипастырь, и к астрологу не ходи, будет куда хуже Филиппа.
Филипп, тот был умница. Понимал, что человеку не только молиться, но и жить надо и что живем один раз. Как оно на том свете обернется, никто не знает, так что на этом можно и нужно как следует погулять. Сейчас же в Кантиске невесть что творится. Проклятому и тому тошно.
Чем больше пили, тем меньше Добори одобрял действия конклава и кардинала Амброзия Фальского, которого прочили в преемники покойному Архипастырю (в Кантиске шепотом поговаривали, что Амброзий устал ждать смерти Его Святейшества и каким-то способом ее ускорил). Молоденький аюдант Добори Ласло подлил масла в огонь, рассказав, что Амброзий и его клевреты додумались до того, что обвинили в ереси безобидного библиотекаря, который жил только книгами. Вся вина бедняги была в том, что к нему благоволил покойный Филипп.
К этому времени выпили уже изрядно и с готовностью восприняли высказанную «Александром» мысль, что хорошо бы, назло зловредному Амброзию, украсть библиотекаря. Его можно отправить в Шаду, где вроде бы есть библиотека. Правда, он, «Александр», туда носа не казал, но тем лучше. Наверняка ее надо привести в порядок. Аюдант с готовностью согласился, а Добори и Шада снисходительно обменялись репликами в том смысле, что молодежи надо предоставлять определенную самостоятельность, но при этом за ними нужен глаз да глаз. Вызвалось идти пятеро — приятель юного Ласло, коронный лейтенант Рафал, не мог отказать себе в удовольствии напакостить Амброзию. Оставшиеся же были готовы объявить, что никто из пирующих не выходил из-за стола надольше, чем нужно, чтобы, скажем, выйти во двор, полюбоваться звездным небом и вернуться обратно…
«Век сытого лета» наложил свой отпечаток на все. Несмотря на объявленный Амброзием запрет выходить на улицу по ночам и страшные угрозы, пятеро вооруженных до зубов людей преспокойно добрались до обители. Феликс «вспомнил» о потайном ходе, который вроде был тут двадцать лет назад и который ему показала одна «знакомая» монахиня-госпитальерка, иногда позволявшая себе маленькие плотские радости. Добори вроде бы поверил. Ход, разумеется, оказался на месте и привел куда нужно. А именно, к монастырской тюрьме. Разбуженный сонный клирик-надзиратель безропотно подчинился приказу ночных гостей. Последние лет двадцать его «постояльцами» были лишь злостные нарушители постов и прелюбодеи, каковых держали на хлебе и воде недели по две-три в воспитательных целях.
Может быть, Роману показалось, но, похоже, тюремщик был даже рад похищению старого библиотекаря — в его глазах не читалось тупой жестокости, присущей тем, кто зарабатывает себе на хлеб, издеваясь над ближними. Камера брата Парамона была большой и пыльной. Толстяк-библиотекарь съежился в углу — груда тряпья на охапке окровавленной соломы. Над ним хорошо «потрудились» — лицо превратилось в сплошной кровоподтек, один глаз совсем заплыл, очков не было и в помине.
Не переносивший, как и большинство эльфов, бессмысленную жестокость, Роман выругался сквозь зубы очень по-человечески. Добори с уважением взглянул на «сына» якобы барона — столь сложная комбинация даже в пору молодости славного вояки (а с той поры, как известно, все измельчало) была под силу лишь самым опытным ветеранам.
Феликс подошел к забившемуся в угол библиотекарю, прошептал ему несколько слов, тот сначала изумленно уставился на пришедших единственным глазом, а потом не очень успешно попытался встать. К сожалению, Роман не рискнул применить свои лекарские таланты — сын провинциального барона мог оказаться сведущ в оружии, но уж никак не в целительстве. Пришлось тащить спасенного чуть ли не на руках. К счастью, тот был хоть и упитан, но невысок, а Рафал и Ласло были ребята крепкие. Добори, довольный вылазкой, крепко связал с готовностью подставившего руки ключаря, и компания направилась назад.
Роман лихорадочно думал, как отделаться от новоявленных приятелей и свернуть к храму, но тут застонал Парамон, и Феликс предложил передохнуть и на первый случай обработать раны. Хотя бы вином из фляги. Процедура была болезненной, но толстенький клирик терпел, заглушая боль рассказом о своих злоключениях. О том, как именно был убит Филипп, он не знал. Среди ночи его выдернули из постели, избили и бросили в темницу. Спрашивали о знаменитой гравюре, но, поскольку бедняга ведать не ведал, куда она делась, выдать тайну он не мог при всем своем желании. Больше ни о чем библиотекаря не расспрашивали. А зря. В его ведении находились не только книги и рукописи, но и реликвии неизвестного назначения, принадлежащие почившим иерархам и по причине своей непонятности или излишней отдаленности от дел церковных не выставляемые на глаза верующих.
Внезапно Парамон прервал сам себя, глухо вскрикнув и указав дрожащей рукой в сторону темнеющей громады главного храма. Величественное здание было полностью погружено во тьму, выделяясь черным силуэтом на фоне темного же неба. И уже не виделись, а лишь угадывались еще более темные провалы окон. И на фоне этой черноты двигалась светящаяся точка — кто-то шел с фонарем. Сын заезжего барона метнулся в темноту.
Эльфийские глаза позволили Роману рассмотреть ночных гостей довольно четко. Один — худой, сутуловатый, в кардинальской мантии — не мог быть не кем иным, как будущим Архипастырем Амброзием Первым, второй — низенький горожанин — был барду неизвестен.
Парочка затерялась среди скульптур, стоящих на ведущей к входу в храм пышной лестнице, послышалось позвякивание ключей и скрип петель. Роман бросился назад. Его ждали с нетерпением, он же, как и положено деревенщине, хриплым шепотом выпалил:
— Двое — горожанин и какой-то ваш церковник. Из важных, по-моему. Вошли в храм.
— Чего им там делать? — деланно удивился барон.
— Кощунство! — пискнул библиотекарь. — После тушения огней в дни траура этот храм неприкосновенен.
— Надо посмотреть, — отрезал Добори. Это было к лучшему — Роман не собирался до времени демонстрировать свои магические навыки и кощунственные намерения. Для славного капитана они должны были как можно дольше оставаться провинциальными дворянами, ввязавшимися в ночную авантюру исключительно из-за выпитого за ужином вина и неприязни к новым властям. Войти в храм труда не составило — ночные гости даже не удосужились закрыть за собой дверь, но скрип створок мог привлечь внимание Амброзия, потащившегося среди ночи туда, куда ему никак не следовало бы заходить. Если, разумеется, он чтил каноны.
К счастью, можно было пойти в обход. Кроме парадного входа, замкнутого тяжелыми дверями с коваными изображениями религиозных сцен, в храм великомученика Эрасти можно было войти еще двумя путями — через каменный ход из покоев Архипастыря, где сейчас лежало тело, над которым читало молитвы девятнадцать епископов, и через маленькую дверцу, которой пользовались служки и рабочие. К ней и привел своих спутников Добори, хорошо знавший все проходы и выходы аббатства. Феликс их знал еще лучше, и «Александр» все время волновался, что «барон» выдаст себя. Обошлось. Зато «взломать» замок провинциальный барчук вполне мог себе позволить, что и проделал с видимым блеском. Они прокрались по узкой винтовой лестнице, и шедший впереди Добори замер, а потом отступил назад, прошептав одно слово: «Там…»
— Осторожно, спугнем, — откликнулся Роман.
— Не пойму, что им тут делать в такое время, — фыркнул Рафал.
А вот Роман понимал. Интуиция подсказывала — те, кто проник среди ночи в храм, пришли за кольцом. Что ж, прекрасно, теперь он не будет церковным вором. Наоборот, это они отберут похищенное у преступников. Убедить после этого Добори, что Кантиска сейчас не лучшее место для реликвии, и увезти ее в Таяну или, еще лучше, в Идакону, будет несложно. Нет, Эланд, к сожалению, считается гнездом ереси. Ладно, посмотрим…
В храме было темно, но впереди в алтаре маячил слабый свет. Именно там хранилось кольцо, и оттуда же раздавались звуки, отчетливо слышимые в гулкой храмовой тишине.
Хороший воин должен уметь ходить бесшумно, а все собравшиеся, за исключением маленького библиотекаря, которого усадили на скамью у входа, были опытными вояками. Не колеблясь, они двинулись вперед. Роман видел в темноте не хуже кошки и сразу же нашел то, что искал. Фигура святого, выполненная в человеческий рост, опиралась на мозаичный стол. На правой руке темнел знаменитый перстень. Все было забрано голубоватым хрусталем. Роман тщательно пригляделся, но не увидел никакой трещины. Изваяние было заключено в прозрачный куб так искусно, что заметить, где воск переходил в плоть Эрасти, было невозможно. На мгновение эльфа охватила паника. Как и все представители Дивного народа, он высоко ценил красоту и искусство, теперь же ему предстояло совершить святотатственный поступок — разбить хрустальный футляр и разрушить изваяние. Не говоря уж о том, что предстоит сделать то, что не смог сотворить неведомый убийца, — снять кольцо с мертвой руки.
Только бы эту миссию взял на себя Амброзий… Тогда ни Добори, ни брат Парамон не узнают, что они шли осквернять святыню. Феликс будет молчать, видимо, он уже смирился с очевидным. К тому же смерть Архипастыря убила в нем монаха и разбудила воина, для которого допустимы многие средства во имя победы над врагом. Пожалуй, будь они одни, можно было бы пустить в ход магию, но что-то заставило Романа тащить с собой новоявленных приятелей. Возможно, сон, в котором кольцо доверил ему сам Святой Эрасти, заставил эльфа подспудно ждать чуда, возможно, дело было в другом, но к алтарю они подошли все вместе.
Стоящий на полу потайной фонарь бросал узкий луч света на прозрачный куб, в который была заключена фигура Эрасти. Горный хрусталь тоже мерцал в темноте мягким серебряным светом, и Роман удивился, что ворам (а что это были воры, он не сомневался, хотя один из них носил кардинальскую шапку и примеривался к изумрудному венцу Архипастыря) вообще понадобился источник света. Однако они двигались как в потемках, да и спутники Романа выглядели так, слово все не попавшее в луч фонаря погружено во мрак. Похоже, только эльфийские глаза позволяли видеть магический свет, недоступный глазам смертных.
За спиной барда что-то скрипнуло. Он напрягся, ожидая, что воры обратят на это внимание. Не обратили. То ли не отличались наблюдательностью, то ли были уверены в том, что одни. Света им явно не хватало, и Амброзий зажег свечи. Мужчину, пришедшего с претендентом на архипастырскую корону, Роман не знал. Внешне человек как человек. Небольшого росточка, остроморденький, с невзрачным, очень бледным личиком, одет как богатый горожанин, желающий выглядеть аристократом. Одним словом, смешной человечишко. Только вот что-то в нем не то. Заурядный меняла или торгаш не мог вызвать у эльфа такого отвращения.
В этом надо было разобраться. Роман сделал знак своим спутникам и крадущейся походкой эльфийского охотника, буквально вжимаясь в стены и припадая к тяжелым гранитным колоннам, стал продвигаться к странной парочке у алтаря. Внимания на него не обращали, предполагать присутствие чужаков в центральном храме наследник Филиппа не мог. Вскоре эльф успешно укрылся в нише на расстоянии вытянутой руки от Амброзия, впившегося взглядом в серебристый куб.
— Ну же, я жду! — Скрежещущий шепот невзрачного горожанина заставил кардинала сначала вздрогнуть, а затем взвизгнуть.
— Нет! Нет! Я не могу! Оно меня сожжет!
— Глупости! Ты получил что хотел. Если ты откажешься выполнить условия, то завтра все узнают, что ты еретик и убийца.
— Но, господин Поррак. Я… Я боюсь. Может быть, церковное золото? Я отдам все! У Филиппа есть вещи, которые любого короля сделают вашим рабом.
— Они и так будут моими рабами. Кольцо!
— А… А может быть, вы возьмете его сами?
— Я не могу, ты же это знаешь. Только глава Церкви может прикасаться к реликвии. Никто ничего не узнает. Поддельное кольцо не отличимо от настоящего. А если ты его не возьмешь, то…
На лице будущего Архипастыря застыло ощущение безумного ужаса. Медленно-медленно, словно боясь обжечься, он протянул пухлую руку в серебряное сияние. И ничего не произошло. Господин Поррак внимательно наблюдал за происходящим, не выказывая более никаких попыток подхлестнуть Амброзия. А тот уже дотянулся до руки Эрасти и дотронулся до кольца. И вновь ничего.
Роман и раньше подозревал, что Амброзий принадлежал к многочисленной когорте самовлюбленных трусов, для которых нет ничего святого. Как только он убедился, что страх ложный, он утратил всякое почтение к рукам святого и повел себя именно так, как и должен вести себя наглый трус, которого видели во время приступа страха. Трусу обязательно надо показать, что все это было шуткой, а на деле он ух какой храбрый. И Амброзий, выругавшись так, что нежные уши городских стражников, услышав сей пассаж, немедленно бы увяли, небрежно бросил кольцо господину Порраку, который тут же надел его себе на руку. Однако новоявленный Архипастырь счел уместным немножко побогохульствовать. С мерзкой усмешечкой, вполне соответствующей его кабаньей физиономии, он бросил святому:
— Спасибо за подарочек, Эрасти. Я буду к тебе заходить. А вот это носи на здоровье. — Амброзии вытащил из кармана кольцо, очень похожее на украденное, и надел на отрубленную руку.
Три крика прозвучали одновременно. Кричал брат Парамон, не в силах далее выносить надругательство над святыней. В ужасе взвыл Амброзий, схваченный отрубленной рукой.
Страшным, нечеловеческим воем зашелся господин Поррак, корчащийся в охватившем его странном черном пламени.
Происходило что-то немыслимое. В храме стало так светло, что можно было бы собирать иголки или вышивать бисером, хотя за окнами по-прежнему чернела непроглядная южная ночь. Казалось, свет исходит из древних стен. Странный свет этот словно бы сдернул полог наваждений: у алтаря стоял настоящий Роман, Рамиэрль, золотоволосый эльф в черном монашеском плаще. Исчез и седоватый упитанный барон — прислонясь к колонне, положив ЗДОРОВУЮ руку на эфес меча, застыл Феликс. Рыцарь Феликс из воинственного рода Остергази.
Поррак больше не кричал, его совсем скрыло черное пламя, постепенно принимавшее очертание человеческой фигуры. Вот начали проявляться черты лица. Сомнений больше не было — на Романа смотрел Эрасти Церна, такой, каким он был на портрете и в Болотном Камне. Нет, все же не совсем такой — старше и спокойнее. Эрасти Церна, снимающий кольцо, был готов ко всему. Эрасти Церна, умирающий в скалах, ни на что не надеялся, хоть и боролся. Эрасти Церна, явившийся в алтаре своего собственного храма, прошел через все муки преисподней. Или почти через все.
Мир куда-то отступил и исчез. Их было только двое во Вселенной — эльф Рамиэрль из Дома Розы и великий маг, все равно святой ли, проклятый ли.
Эрасти заговорил неожиданно. Негромкий, бесконечно уставший голос вызывал куда больший отклик, чем бархатная витиеватая речь, обычно звучащая под этими сводами. Говорил Эрасти на неподвластном времени классическом эльфийском, и был прав — человеческие наречия за века так изменились, что прежний говор понимали далеко не все церковники и академические умники, не говоря об обычных людях.
«Если ты слышишь меня, ныне живущий, значит, последыши Ройгу[79] вышли на охоту, ибо только их магия, столкнувшись с волей Ангеза, даст тебе услышать то, что я скажу. Уповаю на единственную милость, которую могут оказать нашему несчастному миру Двое Великих, — направить нить судьбы так, чтобы сюда пришел тот, кто способен понять.
— Не буду говорить о себе, это не так уж важно, а у нас слишком мало времени. Прошу тебя, моя неведомая надежда, поверить. Я хочу спасти всех живых с теплой кровью и разумом от опасности, самой отвратительной и неотвратимой из существовавших когда-либо. Даже в рабстве можно надеяться, можно быть свободным хотя бы в мыслях и снах, можно ненавидеть, любить, чувствовать. Значит, жить. С ними же…
Поверь мне, незнакомец, этого нельзя допустить. Прошу тебя, поверь мне. Доказать я ничего не могу, мое единственное доказательство — грядущий ужас, который накроет мир, если ты не сможешь пройти моей тропой, но дальше меня…»
Роман не слышал, как осторожно к нему подошел Феликс, как в немом благоговении рядом застыли Добори и его люди. Взгляд эльфа не мог оторваться от тонкого лица с янтарными глазами. Он понимал, что Эрасти далеко, что их разделяет без малого тысяча лет, что он не ждет ответа, и… ответил. На древнеэльфийском.
— Я верю тебе, Эрасти Церна, прозванный «Проклятым», и я сделаю то, что от меня требуется.
Странно, но Эрасти ждал именно этих слов.
— Ты понял меня, ты ответил, значит, я могу говорить дальше. Значит, моя жизнь не была бессмысленной. Если бы ты промолчал, разговор уже был бы кончен. А теперь слушай, эмико.[80]
Много веков чудовищные, перерожденные посланцы могучих, но абсолютно не схожих с нами сил ждут своего часа. Они хотят на руинах рухнувшего от собственной пустоты обиталища Ушедших Богов основать свое царство. В разных мирах их называют по-разному. Они по-разному действуют, по-разному выглядят, но цель у них одна. Там, где им противостоят равные, они отступают. Но Тарру некому защитить! Не стану говорить, что они сотворят, дорвавшись до живой плоти, ум человеческий этого постичь не в состоянии. Я ВИДЕЛ ЭТО в своих скитаниях. Но чтобы Чужие добились своего, им нужны подручные. Они долго искали тех, кто будет их руками, и нашли. Это Изначальное Зло, порожденное этим миром в годы его юности. Когда сюда пришли Светозарные, Зло это было побеждено и сковано прежними богами Подзвездного. Чужаки разбудили Его, Оно проснулось и набирает силу. Каким Оно было и каким станет, я не знаю, но в действие приведены чудовищные силы, и их чаянья сошлись клином здесь, в Тарре.
Рано или поздно Старое Зло это обретет способность на короткое время принимать материальную форму и подчинять себе чужие души и тела. К счастью, всей его силы недостаточно, чтобы проторить путь Чужим. Но есть способ обойти древний запрет.
Должно родиться существо — ребенок женщины, наследницы великих рас, некогда владевших Таррой, и «Его», овладевшего на краткий миг телом мужчины. Это создание, соединившее в себе тысячелетнюю злобу и великую силу, сможет с помощью Чужих стать повелителем Преисподней, в которую превратится этот мир.
Ты должен узнать еще одно. Носящая под сердцем чудовищное дитя обретет невероятную силу. Она будет не подвластна магии своего супруга, ибо станет плотью от плоти этой магии. Она сможет противостоять самым сильным заклятьям и творить невозможное. И еще. Только одна, рожденная смертным, может быть Избранницей древней магии. Если чудовище, порожденное Избранницей, погибнет, то новое, пока она жива, может появиться лишь из ее чрева. Это наш единственный шанс.
Есть предел любому рабству. Если Избранница Преисподней восстанет, она спасет мир. Если она будет послушным орудием в руках адептов своего супруга, надежд останется мало, но они все равно есть.
Знай, что пока Избранница бесплодна и не доступна ее супругу, он не может обрести устойчивое тело и выполнить договор с Чужими. Поэтому его адепты начнут охоту за Избранницей. Они будут порабощать все больше и больше существ, заставляя служить их своей цели, но, пока ребенок не рожден, остается надежда!
Это все, что знаю я. Теперь судьба мира зависит от тебя. Сегодня, в начале третьей кварты 1524 года по завершении Великого Исхода, я, Эрасти Церна, ученик Ларэна Лунного, отправляюсь туда, где, может быть, найду ответ на оставшиеся вопросы. За Большим Корбутом должно быть место, где сходятся в узел пути Силы, Судьбы и Воли. Наш разговор означает, что я оттуда не вернулся, но это не значит, что туда нельзя дойти. Кольцо это — благословение и талисман, доставшееся от тех, кто хотел защитить Тарру. Я не беру его с собой, ибо слишком ценно оно, а у меня есть иной ключ.
Когда ты наденешь кольцо, сам поймешь, что с ним делать. Если посланец «Его» посмел явиться сюда, значит, Древнее Зло окрепло настолько, что его адепты готовы к бою. Времени почти не осталось. Ты должен отыскать Избранницу до рождения монстра, уничтожить его и надежно укрыть мать.
Еще лучше, если она станет твоей союзницей. Вместе вы проторите путь к сердцу силы, который не нашел я. И да сопутствует тебе удача. Прощай, мой неведомый друг и преемник. Возьми!
Призрак (но как же он реален!) протянул Роману руку. Бард, сам не понимая того, что творит, сделал шаг вперед. Он снова ощутил пожатие живых, горячих пальцев и тяжесть какого-то предмета. И опять, как в давешнем сне, те же умоляющие слова, слышные только ему: «Верь мне. Прошу тебя, верь!» Затем ослепительная вспышка — и все. Наваждение исчезло.
Вот он, храм, тускло озаренный несколькими догорающими свечами. Черное выгоревшее пятно на полу, где упал господин Поррак, и скорчившаяся фигура Амброзия, стиснутого мертвыми руками.
Эльф медленно приходил в себя. Рядом стояли соратники. Мелькнула мысль, как-то он будет объяснять случившееся. Объяснения не потребовалось. Феликс, Добори, Парамон и Ласло с Рафалом молча преклонили перед ним колени.
— Что вы? — оторопело прошептал Роман.
— Мы не поняли, что говорил тебе Великомученик Эрасти, — отозвался Добори, — но мы видели, как он надел тебе на палец свое кольцо. Мы видели, как сгорел один святотатец, а другой, — он кивнул в сторону Амброзия, — будет судим Высоким Судом. Даже жабе понятно, что такова воля Эрасти. Мы, в конце концов, видели чудо исцеления!
Теперь и Роман заметил, что Парамон совершенно здоров, а у Феликса были обе руки.
— Но мы обманывали вас…
— Не так уж и долго. Догадаться, что именно вас разыскивает Амброзий, было несложно. А внешность… Что ж, вы ее изменяли удачнее, чем другие. Феликс не мог убить Архипастыря, это знала вся Кантиска, — Добори усмехнулся. — Вот чего я не предполагал, так это того, что и святые могут за себя постоять. Доказательство налицо. Что будем делать?
— Вы поднимете тревогу и скажете, что вас привлек шум и огонь. Вы ворвались в храм, желая захватить на месте преступления святотатцев (возможно, даже убийц Филиппа), и увидели то, что увидели. Вам не смогут не поверить. Но меня здесь не было! Я должен немедленно мчаться в… одно место.
— Мы с тобой.
— Нет. Вы нужны здесь. Церковь не должна стать орудием врагов. Если бы не предусмотрительность Эрасти, мир был бы обречен уже сегодня, но и так у нас мало времени. Я должен выполнить поручение Пр… святого, а вы — готовиться к войне. Не добившись своего сразу, они возьмутся за дело по частям.
— Я еду с тобой, — встрепенулся Феликс.
— Нет! Ты теперь Архипастырь, избранный самим Эрасти в присутствии брата Парамона и капитана стражи города Кантиски. Ты, и только ты, можешь и должен довести до конца задуманное Филиппом. Следует ждать войны. И надеждой, единственной, между прочим, надеждой этого мира станут Церковь и герцог Рене Аррой Эландский.
— Когда начнется война?
— Не знаю. Но не начаться она не может. Существа, способные порабощать души, в ближайшее время соберут армии и бросятся на нас. Только мы стоим на их пути. Остальные ошалели за столетие покоя, разжирели, перегрызлись между собой и не верят, что на свете есть что-то ужаснее преуспевающего соседа, затмившего тебя в количестве золотых побрякушек и красивых любовниц.
Церковь должна объяснить людям, что надо быть готовым ко всему. Надо начать охоту за оборотнями, пока те не вышли на охоту сами. А меня ждет дорога.
«Не дорога, а дороги, — мысленно поправил себя эльф, — по меньшей мере, три. Убежище. Таяна. Последние горы».
Пока Добори отдавал приказания стражам, Роман попытался рассмотреть кольцо и замер, завороженный темными глубинами камня. Эльф не мог понять, что собой представляет эта вещь и на каких тропах своих немыслимых странствий обрел ее Эрасти Церна. Возможно, ему еще предстоит открыть тайну кольца…
Открылась дверь, и вошел Добори.
— Все в порядке. У ворот тебя никто «не увидит».
— Ну что ж, еду….
Глава 19
Епископ Коатский и Никрийский Тиверий, исполняющий обязанности главы Церкви в Таяне, со вздохом украсил объемистый живот наперсным Знаком Церкви Единой и Единственной и водрузил на голову осыпанную аметистами и белыми карнеолами митру. Настроение у Его Преподобия было мерзкое. Во-первых, кто бы ни был назначен новым таянским кардиналом, он наверняка затаит злобу на него, Тиверия, который осмелился обвенчать короля в обход Его Преосвященства. Попробуй докажи, что Марко не пожелал слушать никаких оправданий и настоял на немедленной свадьбе.
Не успев похоронить младшего сына, отец решил воссоединиться с невестой среднего и, как поговаривали, возлюбленной старшего. Такого Тиверий не одобрял. Нет, не потому, что считал грехом. За свою длинную и не всегда праведную жизнь епископ насмотрелся всякого и пришел к выводу, что если ты достаточно умен и силен, то можешь делать все. Божий гнев, равно, как и милосердие, Тиверий считал выдумкой, впрочем, весьма полезной.
Брак таянского короля волновал епископа потому, что был непонятен, а запутанность родственных и любовных отношений в делах государственных никогда ни к чему хорошему не приводила. И уж, во всяком случае, он бы предпочел, чтобы «молодых» соединил кто-то другой. Но увы!
— Ваше Преподобие, пора, — младший клирик с поклоном подал Тиверию серебряный Посох, и святой отец, тяжело ступая, вышел через открывшиеся перед ним Врата в храм.
Королевская свадьба должна быть роскошной. За полгода рассылаются гонцы ко всем потомкам великого Воля, со всех сторон Благодатных земель свозят вина, ткани, драгоценности и добытые маринерами редкости. Венчание проводит в главном храме в присутствии множества гостей сам кардинал, которому прислуживают девять епископов. Празднества длятся от полнолуния до полнолуния. А тут….
Тиберий осмотрел небольшой домовый иглеций. Хоть и освещенный восковыми факелами, и украшенный цветами шиповника, он производил гнетущее впечатление. Маленький, с низкими тяжелыми сводами, храм этот был одним из первых каменных зданий, построенных на Замковой горе, и никак не подходил для роскошного свадебного обряда. Народу здесь помещалось всего ничего, а Возвышение[81] было столь близко от амвона, что пока трое священников пели Хвалу Творцу, епископ успел рассмотреть всех членов королевского дома.
Марко, затянутый в темно-красный бархат, с золотой короной на седых волосах и в пышной королевской мантии, казался маленьким, усталым и старым. Друзьями жениха были исхудавший и бледный принц Стефан, упрямо изучающий ничем не примечательный серый каменный пол, и эландский герцог, сменивший ради такого случая привычный черный колет на синий, расшитый серебром. На фоне зятя и племянника Аррой, несмотря на седину, казался молодым и удивительно живым. Тиверий встретил взгляд эландца и немного успокоился: хоть один человек в этом королевстве, кажется, сохранил голову на плечах.
Молитва закончилась, и епископ спустился к жениху. Ритуальная фраза: «Где та женщина, с которой ты хочешь связать себя, сын мой?» — гулко отозвалась под прохладными сводами.
«Она здесь, о слуга Творца!» — запел хор, и из боковой двери вышли три женщины, за которыми следовали двенадцать детей с увитыми лентами свечами в руках.
Герику вели под руки принцесса Илана, в первый раз в жизни накрасившая лицо, как советовала «Книга прелести»,[82] и невыносимо прекрасная Марита с сапфировыми цветами в распущенных иссиня-черных волосах. Драгоценный букетик, подарок дочери эркарда от Рене и Жана-Флорентина, казалось, привлекал внимание принцессы Иланы больше, чем ее обязанности подруги.
Сама Герика шла медленно, словно боясь наступить на подол роскошного, но совершенно не идущего ей белого платья. Тяжелые тройные юбки, широкие рукава, обилие цветов и кружев на груди превращали любую женщину в копну сена, но обычай требовал от будущей королевы, чтобы она была одета именно так. Даже роскошные светлые волосы, единственное, что в Герике было безупречным, исчезли под многослойной вуалью, украшенной жемчугом и серебряными цветами. На лице невесты читалась тупая покорность, отнюдь ее не красившая. Тиверию даже показалось, что тарскийку чем-то опоили. Однако на вопрос клирика: «Не раскаешься ли ты, дочь моя, что отдаешь себя этому человеку?» — она отчетливо произнесла: «Не раскаюсь, отец мой!»
Феликс взошел по одиннадцати застеленным зеленым бархатом ступеням и опустился в роскошное кресло гномьей работы, верой и правдой служившее четырнадцати Архипастырям. Еще несколько дней назад сама мысль об этом показалась бы ему чудовищной, но с тех пор произошло слишком много событий. Оставаясь в душе воином, Феликс перенес свалившиеся на его голову приключения с истинно рыцарским стоицизмом. Он знал одно — ему предстоит заменить Филиппа, заменить в те дни, когда на свободу вырываются какие-то странные и страшные силы. Страдать и сомневаться было некогда, надо было действовать. В Кантиску проникло предательство, и предстояло узнать, кто, кроме Амброзия, был замешан в убийстве Архипастыря.
Надо было принять меры предосторожности, чтобы убийство не повторилось. Надо было назначить нового командора Церковной Стражи, удалить в провинцию ненадежных кардиналов, доискаться, откуда же взялся господин Поррак, выявить единомышленников, разослать множество писем и, самое главное, довести до конца дело своего предшественника. Феликс знал, что может доверять Марко и Стефану в Таяне, Рене в Эланде, Добори с его людьми и Парамону в Кантиске. Всех остальных предстояло проверить…
Зал Розовых Птиц, в котором вот уже четыре века пировали в честь венценосных новобрачных, был ярко освещен. Каким бы ни было настроение короля и гостей, слуги сделали все, чтобы церемония прошла в полном соответствии с этикетом. Огромный стол на возвышении ломился от яств, цветов и золотой и серебряной утвари, в мраморных вазах по углам умирали белые лилии и красные розы, музыканты на хорах играли торжественно и нежно.
За Большим столом сидели члены королевской семьи и венценосные гости. Последних, впрочем, почти не было — не успели пригласить. Присутствовали только Рене Аррой и господарь Лах, сюзерен карликового горного княжества.
Тарскийский господарь сидел под замком и на свадьбу единственной дочери не попал. Вопреки мнению медикусов, Михай не умер, но это его, похоже, не радовало. Кровавый герцог, как втихаря стали его называть, часами молча простаивал у забранного решеткой окна и смотрел на далекие горы. Разговаривать с кем бы то ни было он не желал, но пищу принимал исправно и, похоже, рассчитывал в будущем вырваться из мышеловки.
Герика Годойя об отце не вспоминала или, по крайней мере, не говорила. С тех пор, как ей сказали о предстоящем замужестве, она вообще произнесла всего несколько слов. Больше всего тарскийка походила на заведенную куклу. Дрессировка, которой ее подвергали с детства, заставляла девушку правильно выполнить все стадии сложного свадебного ритуала. Она ни разу не ошиблась и ни разу не улыбнулась. Стефан выглядел немногим лучше. Бледный как смерть (что особенно подчеркивал роскошный зеленый колет), принц молча смотрел в свою тарелку, иногда отрывисто отвечая на неожиданные вопросы отца. Единственный, кто говорил громко и оживленно, был Рене. Не то чтобы адмирал был весел, просто он, как всегда, подставлял плечо друзьям.
Рассказы эландца о его былых похождениях, иногда страшные, иногда смешные, заставляли гостей то напрягаться, то от души хохотать. Иногда герцога сменял граф Гардани, вовремя задававший вопросы или припоминавший забавный случай. Невесте и ее подругам строгий этикет предписывал молчать, и молодую королеву это, похоже, радовало. Марита, мечтательно смотрела куда-то вдаль, видимо, вспоминая своего барда, зато Ланка откровенно страдала от вынужденного безмолвия. Не будь девушка связана обычаем, она не преминула бы выспросить у Рене подробности его путешествия к Острову Лиловой Скалы в обществе двух переодетых мужчинами дам и одного мужчины, изображавшего из себя женщину.
Приключения троицы на корабле Счастливчика Рене были весьма забавны, но принцесса так и не поняла, кого из двух красоток предпочел капитан. Если рыжую и веселую, то у нее, Ланки, есть шансы, но если темноволосую, робкую малышку… Принцесса почти с ненавистью взглянула на точеный профиль и бездонные глаза сидевшей рядом Мариты. Ланка никогда не завидовала чужой красоте. До последнего времени….
Музыканты закончили играть длинную мелодичную пьесу и разом подняли смычки. Все встали. Король поднялся последним и подал руку новобрачной. Герика вздрогнула, неловко зацепив пышным, трижды перехваченным жемчужной нитью рукавом высокий бокал. Нет, она все-таки не смогла до конца овладеть собой, ее прежняя покорная бесстрастность растаяла, как льдинка в горячей воде. Губы девушки побелели, из ставших вдруг огромными глаз рвался ужас.
Царственная чета покидала Зал Розовых Птиц.
— Бедняжка, — Рене сказал это, ни к кому не обращаясь, но Ланка услышала и неожиданно зло обронила:
— Сама виновата! Нельзя предавать свою любовь!
— Нельзя? — Аррой неожиданно резко повернулся к племяннице. — Мы всегда горазды судить других и оправдывать себя. Хуже, чем оправдывать, — жалеть…
— Нет, конечно, Стефан тоже виноват, но в таких делах решает женщина…
— В таких делах решает тот, кто сильнее.
Ланка не ответила.
Глава 20
Астен Кленовая Ветвь увидел во сне своего сына. Рамиэрль ехал по обсаженной с двух сторон высокими стройными деревьями дороге. Топаз и Перла бежали той легкой, неутомимой иноходью, которая позволяла им покрывать в день полторы, а то и две диа.
Рамиэрль спешил и был чем-то очень озабочен, Астен чувствовал это так ясно, словно бы сын сам ему об этом сказал. Вечерело. Над дорогой, крича, кружились большие темные птицы, чьи гнезда находились на деревьях. Других путников не было. Впереди показался небольшой городок. Уютный трактир с яркой вывеской гостеприимно подмигивал чистенькими окошками, но Рамиэрль даже не обернулся. Он торопился.
Астен проснулся сразу, как бывало всегда, когда он видел во сне то, что происходило на самом деле. Ему никогда не снились пророческие сны, впрочем, привыкшие полагаться на богов эльфы никогда не были сильны в предсказательной магии, не овладели они этим искусством и остались без высочайших покровителей. Зато они всегда чувствовали близких, оказавшихся вдали.
Связь между отцом и выросшим среди людей сыном оказалась на удивление крепкой. Астен всегда мог сказать, все ли в порядке у его отпрыска, находящегося в вечной дороге, а иногда даже мог его видеть. Роману тоже порой снился отец, правда, поговорить им во сне пока не удавалось, но Астен совершенно точно знал, что сын едет домой, что он очень озабочен и что впереди их всех ждут неприятные известия.
Лебединый принц легко соскочил с постели и вышел в сад, где в просторном вольере под навесом, защищавшим от дождя и северного ветра, сидело несколько серых птиц с длинными острыми крыльями.
Луна светила так ярко, что эльфу не понадобилось даже свечи, чтобы набросать записку в несколько строк. Скатав ее в трубочку и вложив в футляр из лебединого пера, Астен вынул одну из летуний и умело приладил записку. Когда он разжал руки, крылатая вестница встряхнулась, что-то прощебетала и взмыла вверх.
Глядя за удаляющейся серебристой точкой, Астен прикидывал, когда его записка найдет Уанна и как скоро тот сможет достичь Убежища. В том, что его сыну понадобится совет странноватого мага, так и не нашедшего общего языка с себе подобными, Астен не сомневался. Эльф не стал возвращаться в пустой дом, а прилег прямо на залитой лунным светом поляне. В который раз он клял себя за то, что пошел на поводу у Светлого Совета, связав себя с абсолютно чужим существом. Хотя не будь Нанниэль, не было бы и Рамиэрля…
Когда-то Астен Кленовая Ветвь преступил неписаный закон Бессмертных — не любить тех, чей век короток, как век бабочки. Ибо любовь, пережившая ее источник, превращает жизнь в ад. Астен Кленовая Ветвь был слишком беспечен и нарушил заповедь. Влюбленные были счастливы около двадцати лет. Потом его подруга, жившая в лесу на краю болота, исчезла. Женщина поняла, что ее красота тает, как весенний снег, и не стала ожидать конца любви. Астен ее больше никогда не видел. Сколько она прожила, каков был ее конец, не знал никто.
Эльф остался со своим народом, равнодушно приняв решение Светлого Совета, отдавшего ему в жены Нанниэль Водяную Лилию. Через несколько десятилетий на свет появились близнецы, столь редкие у эльфов. О дочери Астен старался не думать, но был еще и сын, получивший от отца дар Слова и чувство благоговения перед Жизнью и Знанием.
Отданный на воспитание людям вопреки воле матери и многие годы не представлявший, кто он на самом деле, Рамиэрль успешно прокладывал себе дорогу в мире людей. Бродяга по натуре, он с юношеских лет пустился в приключения. Скоро песни светловолосого менестреля запели на разных краях Благодатных земель, и немало красавиц видели во сне синие глаза с поволокой. Шли годы. Наконец «случайная» встреча с Уанном открыла барду глаза на то, что он — эльф. И жизнь ему предстоит, нравится ему это или нет, по-эльфийски бесконечная и наполненная всяческими сложностями.
Роман согласился вернуться в родные края к соплеменникам. Астен сразу же нашел с сыном общий язык, чего нельзя было сказать о матери и особенно о сестре-близнеце.
Душа барда оставалась в большом мире, но он честно несколько десятков лет постигал новые для него премудрости, налету схватывая колдовские приемы. Но вечно оставаться на заповедном острове Роман не собирался (на что и надеялись вожди клана). В один прекрасный день сын Астена покинул Убежище, добровольно приняв на себя звание разведчика.
Роман пробродил около пяти лет, вернулся, рассказав островным затворникам об увиденном. Так он стал глазами и ушами остатков Дивного народа и Преступивших. Теперь бард знал, чего ищет, — он прислушивался к сплетням и легендам, вникал в россказни пьяниц и бред деревенских дурачков, вчитывался в старинные трактаты. Еще лет через тридцать эти усилия были вознаграждены. Роман не только нашел в Южных горах поселение гномов, но даже сумел войти в доверие к его обитателям.
Гномы в отличие от эльфов поддерживали связь с себе подобными и по крайней мере знали, где те когда-либо жили и почему ушли. Южане к тому же довольно успешно торговали с людьми из племени атэвоф, выдавая себя за малорослое человеческое племя, чтоб не привлекать лишнего внимания, Роман затащил нескольких гномьих вожаков в Убежище. Находящиеся на грани исчезновения расы забыли прошлые обиды и взаимные претензии, так что встреча окончилась мирно и даже с объятиями и слезопролитием. Частыми визиты не стали, но раз в полсотни лет предводители гномов и Перворожденные встречались и неспешно обсуждали несовершенство мира.
Нашел Роман и троллей. Большинство из них окончательно утратили облик разумных существ, превратившись в опасных чудовищ. Разговор о троллях и помог ему окончательно сдружиться с Уанном, некогда поселившимся невдалеке от логова чудища, обоснованно полагая, что туда вряд ли кто сунется.
От мага-одиночки Роман перенял немало интересного. Преступивший не собирался тратить жизнь и способности на то, чтобы под присмотром клириков лечить коров, прогонять зерноедку с полей и разбойников с караванных троп, ловить преступников и способствовать успешному деторождению у коронованных особ. Уанн охотно захаживал на эльфийский остров, корпел над древними рукописями, любовался эльфийской магией и снова уходил, хотя и Эмзар Снежное Крыло, и Астен Кленовая Ветвь предпочли бы иметь дело с ним, а не с чванливым вожаком Преступивших Примеро. Да и сам Уанн не слишком сошелся с соплеменниками, и хотя во время нечастых встреч маги терпели друг друга, теплоты в их отношениях не было. Примеро, обретший благодаря магии жизнь, сопоставимую по длине с бессмертием, откровенно упивался своей властью и силой. Уанна же отличала жажда знаний и привычка смотреть правде в глаза. Роман был таким же бродягой и гордецом, и вскоре эльф и Преступивший стали помогать друг другу. Разузнав о чем-то необычном, Уанн всегда присылал весточку, эльф-разведчик платил ему тем же. Куда удивительней выглядела дружба грубоватого мага-одиночки и утонченного Астена. Кленовая Ветвь неплохо ладил с магами-людьми, но с Уанном его связали особые отношения.
Отец Рамиэрля видел, что маг все время чего-то опасался, хоть и не говорил об этом открыто. Все больше и больше странных вопросов задавал он Роману, когда тот пускался в путь. Последние годы сын и вовсе путешествовал исключительно по поручениям своего знакомца, впрочем, это ему нравилось. А этой весной Уанн и Примеро постарались забыть взаимную неприязнь и рассказали друг другу о своих тревогах. Итогом стал поход Романа по следам Белого Оленя, так странно завершающийся.
…Эльфийский принц Астен Кленовая Ветвь глядел в ночное небо и впервые в своей длинной-длинной жизни думал о том, что и это небо, и этот мир, возможно, нуждаются в его защите.
«Золотой» лихо ударил пикой об пол и отступил на шаг, давая дорогу. Рене Аррой кивнув гвардейцу — он так и не воспринял арцийскую привычку смотреть на слуг и охрану как на предмет меблировки, — прошел к королю. Неожиданное приглашение несколько удивляло: Марко был старше эландца на шестнадцать лет, всегда держался несколько замкнуто и близости ни с кем, в том числе и с младшим братом покойной жены, не искал, стараясь ограничиваться неизбежными беседами о делах государственных и полагающимися по этикету встречами на пирах и приемах. Их заметно сблизила болезнь Стефана, но король и тут не стремился излить свою душу. Рене его понимал — он и сам был из тех, кто предпочитает свои горести таскать с собой, не перекладывая на чужие плечи. Именно поэтому сегодняшнее приглашение вызвало у эландца настороженное удивление. Марко казался подавленным и смущенным, а таким Рене его не видел ни разу. Адмирал долго думал, зачем хочет видеть его король и стоит ли ему, Рене, в конце концов высказать то, что он думает о таянских делах.
Искренне привязанный к племяннику и племяннице и обеспокоенный странными событиями последнего года, герцог давно собирался серьезно поговорить с Марко, но не был уверен, что тот пожелает его понять. Сейчас, в ожидании возвращения Романа и последующего отъезда в Эланд, Аррой почти решился раскрыть карты перед зятем, но тот опередил родича.
— Руи, я хочу поговорить откровенно. Какое вино будешь пить?
— Красное. Разве все так серьезно, что надо начинать с выпивки?
— Да, вряд ли я смогу изложить тебе все толково на трезвую голову. Руи, ты помнишь, когда мы впервые встретились?
— Разумеется, тридцать четыре года назад я привез сюда Акме — отец и братья не могли оставить Идакону — ожидалось нападение Ортодоксов. Мы с нашей ересью и лучшим флотом Благодатных земель всегда были им как кость в горле.
— Ты уже тогда произвел небывалое впечатление на наших дам, — несколько натянуто улыбнулся король.
— Для четырнадцати лет я действительно выглядел сносно, — кивнул Рене, не понимая, куда клонит собеседник. Марко замолчал, смакуя вино. Рьего его не торопил, вспоминая события давней таянской осени. Он и сам не ожидал, что тот ясный ветреный день так врезался ему в память. Горящая всеми оттенками желтого и красного замковая гора, яркое синее небо, серебристые крепостные стены… Рене, росший в краях сосен, гранита и серого моря, упивался этим великолепием, а Акме, Акме была ошеломлена и перепугана. Она не видела раньше своего жениха, знала только, что он наследник Таянского престола и старше ее на четырнадцать лет, то есть ему целых тридцать три года! Старик! Сорокавосьмилетний герцог неожиданно рассмеялся. Марко поднял на него удивленный взгляд.
— Что с тобой?
— Просто вспомнился первый приезд в Таяну и то, каким я был молодым и удивленным.
— А я безумно боялся не понравиться невесте, ведь я был намного ее старше и никогда не считал себя красавцем.
То, что думала Акме о муже, умерло вместе с ней. Рене вспомнил, что ни разу и ни с кем она не поделилась тем, что у нее было на душе. Сестра как живая стояла у него перед глазами. Не исхудавшая, смертельно больная женщина, какой адмирал видел ее за несколько месяцев до смерти… Первой из череды таянских смертей. Он помнил темноглазую невысокую девушку с очень спокойными жестами. Единственный раз самообладание ей изменило в день въезда в Таяну, когда она ожидала своего жениха. Акме вцепилась в руку младшего брата, как в последнюю надежду. Но, когда впереди появился кортеж наследника, нашла в себе силы принять надлежащую дочери эландских повелителей позу.
— Поверишь ли, Рене, что у меня не было других женщин, кроме нее?
Рене верил. Во-первых, об этом же доносили наблюдатели. А во-вторых, Марко никак нельзя было отнести к достопочтенному братству юбочников. Сам Рене позволял себе куда больше таянского владыки. Тем не менее Марко до сих пор оставался интересным мужчиной — среднего роста, худощавый, с красивой сединой и умным волевым лицом. Пожалуй, годы даже пошли ему на пользу, он выглядел сейчас куда внушительней, чем тридцать лет назад.
Рене понимал, что главным в жизни Марко была власть. Он мечтал поднять Таяну так, чтоб стареющая Арция признала окраинное королевство равным себе, и почти добился этого. Не затевая ссор с соседями, король расширял границы Таяны, продвигаясь в Запретный край к Последним горам. Селившиеся там с королевского дозволения десять лет не платили никаких налогов, их никто не смел спрашивать о прошлом. Этого было достаточно, чтобы в Таяну потянулись те, кто по тем или иным причинам не мог обрести покоя в своих странах. Марко раздвинул границы королевства и на северо-восток, присоединив несколько мелких герцогств. Король носился от одной границы к другой, заводил новые ремесла, проверял таможенников, проводил маневры. Случались в его царствование и мятежи… Короче, до личной жизни руки не доходили.
Жену, впрочем, Марко искренне любил, после ее смерти как-то сразу постарел, и никому даже в голову не приходило, что он женится второй раз. Если честно, Рене не считал второй брак родича достойным поступком. Что ни говори, сорок с лишним лет разницы — это слишком даже для королей. К тому же была еще и очевидная для всех любовь калеки Стефана к безответной и тихой наследнице Тарски. Рене был достаточно жестким человеком и понимал, что цель и средства взаимосвязаны. Но Стефану в последнее время стало намного лучше, и, кто знает, возможно, Роман, который должен вернуться со дня на день, окончательно поставит принца на ноги.
Прегрешения взбалмошной Митты были слишком очевидны, и Церковь за умеренную плату, безусловно, дала бы благословение на повторный брак. Женитьба же Марко буквально сломала Стефана, хотя тот и старался не показывать виду. О том, что творилось у него на душе, не знал ни сам Рене, ни Шандер, с которым адмирал выпил не один кувшин вина, гадая, что же заставило Стефана отказаться от Герики. Герика же вновь выказала коровью покорность.
Правду сказать, Рене был изрядно зол на эту безмозглую девицу, послушно соглашавшуюся с каждым новым женихом. Достаточно суровый со своими сыновьями, адмирал был бы вне себя, добейся он вдруг от них подобного послушания. Беспокоил Рене и отец невесты. Если Марко и Стефан умрут (а в Таяне в последнее время можно ждать чего угодно), «кровавый герцог» не только найдет способ выйти из башни, но и попробует при своей бессловесной дочери и ее ребенке стать полновластным владельцем Таяны. От размышлений Рене оторвал Марко. Король сказал, как в воду прыгнул:
— Руис, мне нужен наследник. Ланку я отдаю Эланду и жду от тебя равной услуги.
Про Рене часто говорили, что он видит собеседника насквозь, но на сей раз он ничего не понял. Король торопливо пояснил:
— К несчастью, я переоценил свои силы, так что мой брак с Герикой по сути не состоялся. Открыть эту тайну я никому не могу. С другой стороны, надеяться на чудо, на то, что твой Роман-Александр излечит Стефана или меня, опасно. Ты — мой родич и, надеюсь, мой друг. Я тебя прошу об услуге…
Рене оторопело уставился на Марко.
— Ты понимаешь, чего ты от меня ждешь?!
— Да, Проклятый меня побери! Герика не станет спорить. Этот ребенок понимает, что значит слово «надо». В конце концов, в тебе течет та же кровь, что и в Акме, и мне будет легче, если власть перейдет в руки моего двоюродного племянника, а не какого-нибудь выскочки.
— Марко, но надо ли гнать лошадей? Ты завтра умирать не собираешься. Скоро вернется Роман. Поговори с ним — он творит чудеса. Стефан уже начал вставать. Представляешь, что будет, если я выполню твою просьбу, а потом бастард встанет на пути твоего законного сына…
— Нет, Рене. Что-то говорит мне, что я не увижу следующей весны. А Стефан, что ж, если он выздоровеет, я возблагодарю Творца и всех ваших эландских богов. Стефан и так старший, ему ребенок не помеха… Я прошу тебя, Рене…
— Хорошо, но давай подождем до приезда Романа, а потом я задержусь на пару недель.
— Нет. Ждать некогда!
— Марко, подожди! Почему ты так спешишь? Я понимаю твою заботу, но мне кажется, ты чего-то недоговариваешь.
— Ты сочтешь меня сумасшедшим.
— Я скорее это сделаю, если ты ничего не скажешь.
— Изволь. Последние несколько месяцев меня по ночам преследует один и тот же сон. Я еду по осеннему лесу по дороге в Тарску, и вдруг моя лошадь бесится, встает на дыбы и сбрасывает меня с седла. Я боли не чувствую, но подняться не могу, хотя твердо знаю, что скоро по дороге кто-то проедет. Я лежу и жду. Наконец раздается стук копыт, но это не всадники — на поляну выбегает огромный олень. Совершенно белый! И вот тут-то я понимаю, что мне конец. А олень идет ко мне, медленно, медленно, и я вдруг вижу, что у него чудовищные волчьи клыки… Не знаю, что ты обо мне подумаешь…
— Я это потом скажу, но такого оленя я увидеть бы не хотел…
— Наконец я не выдержал. Ты знаешь, особой набожностью я не отличаюсь, но тут отслужил молебен святому Эрасти. Я не то чтоб надеялся, но это было хоть какое-то действие. Я привык встречать врага с мечом в руке, но как воевать со снами, не знаю…
— Не надо извиняться, Марко, я понимаю тебя, — адмирал положил руку на плечо короля. — Рассказывай дальше. Если ты упомянул о мессе, надо полагать, она помогла…
— Не так, как ты думаешь. Ночью мне опять приснилось чудовище, но на пути его встала невидимая преграда. Олень бесновался, вставал на дыбы, кричал… Не знаю, как описать тебе эти звуки. Эту пылающую пасть, глаза… Какие-то жуткие клубящиеся провалы. Но подойти ко мне он не мог. А потом я увидел самого Эрасти. Я знаю, что это был он, хотя он был совсем не таким, как его изображают. Просто уставший человек в темном плаще.
— Он тебе что-то сказал?
— Да. Что грядет беда. Что у него нет сил и возможностей ее предотвратить и что это должен сделать я. Нужно, чтобы до конца месяца вереска молодая Годойя понесла ребенка. От кого угодно, только не от Стефана. И тогда зло отступит. Пусть на время, но отступит. Я проснулся в холодном поту.
— И женился…
— Да! Можешь считать меня кем угодно, но я уверен, что со мной говорил именно Эрасти Церна. Я уверен, что нам действительно грозит беда.
— Может быть, ты и прав. Я плохо знаю ваш древний календарь, сейчас все считают по циалианскому, а мы, эландцы, и вовсе по-своему — от дня зимнего солнцестояния.
— Месяц вереска начался два дня назад…
— Что ж, время еще есть. Я попробую… Хотя не представляю, как я буду после всего смотреть в глаза Стефану.
— Он не должен ничего знать.
— Согласен. Но Герика…
— Она не скажет. Странная девочка. Иногда она мне кажется какой-то полумертвой, хотя сердце у нее доброе.
— Будем надеяться. Хотел бы я знать, где сейчас Роман…
Солнечные зайчики то весело носились друг за другом, то замирали, устав от бесконечной пляски, и, отдохнув, вновь пускались наперегонки. Роман лениво следил за ними, лежа на мягкой траве под стволами гигантских буков. Сквозь золотистые листья просвечивала синева. Бежали легкие облака, казавшиеся то причудливыми башнями, то фантастическими зверями… Тишину нарушало лишь гудение одинокого шмеля и шорох листвы. Сонное блаженство позднего лета пронизывало все. Роман ждал. Ничего другого ему и не оставалось. Переправиться через болото летом можно было единственным способом. Не считая магии, конечно. Но сейчас, более чем когда-либо, ее применение требовало осторожности.
Остров. Убежище. Таинственное пристанище эльфов и магов, шагнувших за грань Дозволенного, должно оставаться тайной. Любое самое невинное волшебство оставляет след в эфире, который в старину умели очень ловко находить. Владел этим искусством и сам Роман, а эльф-либр не был столь самонадеян, чтобы полагать собственные магические таланты единственными в своем роде. Сегодня или завтра, но Стражи его заметят и переправят на остров.
Конечно, время работает не на них, но пока оно еще терпит. Бард расслабленно следил взглядом за огненно-рыжей белкой, суетящейся на ближайшем стволе. От созерцания изящного зверька его отвлекло тяжелое сопенье.
Стоящая на тропе зверюга могла повергнуть в ужас самого закаленного воина. Более всего она смахивала на медведя, но ростом была с сохатого и к тому же с ног до головы заросла косматой зеленой шерстью — на спине яркой, как мох на северной стороне дерева, на боках — буро-зеленой, а на брюхе — желтоватой. Перепончатые лапы зверя, если бы не огромные когти, напоминали бы утиные, вместительную пасть украшали тупые загнутые клыки. Желтые маленькие глазки хитро осматривали Романа, шишкоподобный нос шумно вбирал запах пришельца. Удовлетворившись результатом, страхолюдина вперевалку подошла к барду и разинула пасть.
Вместо того чтобы выхватить оружие, пуститься наутек или, на худой конец, притвориться мертвым, Роман лениво потянулся к сумке и вытащил оттуда прихваченную на последнем постоялом дворе коврижку, которую и предложил чудовищу. Зверь угощением не побрезговал. После коврижки зеленая страшила слопала несколько яблок и полголовки сыра, после чего ткнула Рамиэрля носом на предмет новой подачки. Синеглазый менестрель со смехом оттолкнул зубастую пасть, ничуть не озаботившись тем, что зубки болотного лакомки свободно могли перекусить ему руку.
— Ну нет у меня больше ничего, дорогой. Ты и так слопал мой обед и ужин. Остается надеяться, что они мне не понадобятся. А сейчас мы поедем домой. Там я тебя и угощу. Ну, вперед!
Страхолюд безропотно позволил на себя взобраться. Перекинув через спину чудища сумки, Роман тронул коленями трясинника. Неуклюжий на сухом месте, в болоте этот зверь двигался уверенной размашистой рысью. Лапищи бодро шлепали по жидкой грязи там, где провалился бы даже лось. Мимо проплывали заросли камыша, шарахались и взлетали отъевшиеся утки и болотные курочки, где-то гулко ухала выпь. Трясинник, не обращая внимания на окружающие красоты, бойко бежал в глубину Старых топей. Дорогу он знал отменно, равно как и то, что в конце ее ему перепадет что-то вкусное, причем чем быстрее он придет на место, тем скорее получит вожделенное лакомство.
Никаких понуканий не требовалось. Зверь свою выгоду понимал и спешил изо всех сил, эльф же мысленно готовился к встрече с обитателями сердца Пантаны. Никогда еще разведчик не приносил столь тревожных и странных новостей. За Перлу и Топаза он не беспокоился, им не впервой ожидать его в этом лесу, пока он обретается в Убежище.
Обычно, вернувшись, Роман попадал в гостеприимные руки сородичей, сутками отсыпался и наслаждался красотой и гармонией зачарованного острова. На этот раз все было иначе. Он должен рассказать отцу и дяде обо всем, получить совет Преступивших (если они смогут его дать) и немедля двигаться в обратный путь. Роман думал об этом с откровенным ужасом, но знал, что не проведет в Убежище ни одного лишнего часа.
Последние месяцы он вообще не отдыхал, добираясь сначала в Кантиску, а затем сюда, а в краткие часы привалов пытался придумать план спасения. Увы! Роман, несмотря на свою многократно возросшую силу, все еще слишком мало знал и умел, а опасность была у порога. Надеяться на Примеро и его компанию, как раньше, Роман уже не мог. То, что он видел в Кантиске и Таяне, вероятно, окажется для них такой же новостью, как и для него.
Конечно, были еще шкатулка Рене и кольцо Эрасти, но менестрель хорошо знал предел своих возможностей, а он теперь, похоже, превосходил и эльфийских заклинателей, и всех Преступивших, кроме разве что Уанна. При желании либр смог бы остановить или вызвать бурю или землетрясение, уничтожить целое войско, сцепиться на равных с большинством магов древности, но понять, что же все-таки происходит, и выбрать единственное верное решение…
Роман усилием воли отогнал неприятные мысли. Успеется. Топи кончались. Трясинник с шумом проламывался сквозь кусты ивняка, почва еще оставалась сырой и раскисшей, но единственное, что грозило здесь путникам, это измазать сапоги. К ивняку стали примешиваться серебристые осинки. Замолк лягушачий хор, чье могучее пение гремело весь заключительный отрезок пути. Земноводных певунов сменили пернатые — подлесок просто кишел птицами, и Роман с удовольствием узнавал знакомые, все еще звучащие по-весеннему, голоса. Вот иволга, вот сизоворонка. А это варакушка… Почти соловей, но не соловей. Наконец зверь остановился.
Путешествие окончилось на небольшой круглой полянке. Стройный светловолосый красавец шагнул навстречу гостю, они обнялись. Радость встречи подпортил трясинник, боднувший шишковатой башкой Романа, который, разведя руками, указал на вышедшего их встречать эльфа. Тот ярко улыбнулся, исчез в кустах и через мгновение вернулся, развязывая на ходу бархатную сумку. Изнывавший от нетерпения болотный скакун выхватил угощение и скрылся в ивняке, откуда незамедлительно раздалось чавканье, похрюкивание и треск веток. Зверь устраивался на заслуженный отдых.
Роман и встречавший его эльф остались вдвоем — оба высокие, с тонкими правильными чертами лица и невероятно синими огромными глазами. Обитатель болот, однако, казался чуть моложе, был тоньше в кости и по силе, видимо, также уступал Роману. Сторонний наблюдатель легко мог принять его за младшего брата барда, но двое мужчин, встретившиеся в разгар осени на потаенном острове, не были братьями. Это были отец и сын.
Астен коротко сообщил, что Правитель ждет его в Чертоге Лебедя и что Уанна на острове нет, но он извещен.
Глава 21
— Я вовсе не полагаю предложение Его Величества таким уж безнравственным, — уверенно заявил Жан-Флорентин, — он заботится о благе государства и обеспокоен будущим династии. Для короля это вполне естественно. Кроме того, насколько я знаю человеческую породу, вы довольно часто вступаете в связь с себе подобными то во имя какой-то серьезной, с вашей точки зрения цели, то просто ради удовольствия.
— Хоть ты не говори мне, что цель оправдывает средства, я об этом и так наслышан.
— Не оправдывает, но накладывает свой отпечаток. Кроме того, твоя репутация в отношении женщин далеко не безупречна…
— Ну это-то ты откуда знаешь? — простонал Рене.
— Это все знают. А Герика, в конце концов, совсем недурна.
— Ценитель выискался!
— Я тщательно изучил эстетические пристрастия различных рас, в том числе и вашей. Представляется совершенно очевидным, что среди тебе подобных молодая королева выделяется в положительную сторону. У тебя же, насколько я владею ситуацией, были интимные связи с разными дамами. Я лично слышал, как ты сказал Роману, что нет некрасивых женщин, есть мало вина.
— Замолчи ради всего святого…
— И не подумаю. Ты сам хочешь обсудить возникшую проблему, но со Стефаном ее обсуждать неэтично. Роман уехал. Лупе — женщина, а они подобные вещи воспринимают специфически, — жаб назидательно поднял правую переднюю лапу, — а король и так все сказал. Остаюсь я. И мой долг доказать тебе, что в предложении короля нет ничего противоестественного и бесчестного.
— Ты это уже говорил.
— Истина стоит того, чтобы ее повторить, но я готов замолчать, если ты подтвердишь, что пойдешь ночью к королеве.
— Пойду, только уймись…
— Вот и все, что я знаю, — закончил Роман.
Его собеседники молчали, переваривая услышанное. В янтарной комнате собралось пятеро эльфов и семеро людей — все, кто знал о путешествиях Рамиэрля. Недоставало лишь Уанна, но маг-одиночка мог появиться с минуты на минуту, а мог не прийти вообще. Ему никогда не удивлялись, но его никогда не дожидались.
Роман с трудом заставлял себя вникать в то, что говорят собравшиеся. Казалось, в глаза кто-то насыпал даже не песка, а тончайшей алмазной пыли. Голоса мудрых норовили слиться в какой-то невразумительный гул, напоминающий то ли шум дождя, то ли шорох листвы, назойливо навевающий сон. Роман хотел только одного — упасть и уснуть. Никакие Белые Олени, Пророчества, Избранницы и Чужие не способны были его сейчас не только испугать, но даже привлечь его внимание. Последние дни бард держался лишь на присущем некоторым мыслящим существам чувстве долга — он должен был добраться до Пантаны. Добравшись же, эльф с горечью понял, что, как он и подозревал, помощи ему ждать нечего. И его сородичи, и Преступившие понимают в происходящем еще меньше его. Более того, он как-то сразу понял, что стал сильнее их всех, что ему подвластны такие силы, о которых не мечтали ни Примеро, ни чудом пережившие Войну Монстров и Ночь Магов два эльфийских волшебника. В сущности, Роман зря потратил драгоценное время, лучше бы ему было, отдохнув пару дней в Кантиске, повернуть коней в Таяну. Старая болотница, медикус Симон и маринер Рене казались куда более мудрыми советчиками, чем растерявшиеся эльфы.
Роман потряс золотистой головой, отгоняя навязчивый сон — в последний раз он нормально спал в Высоком Замке почти два месяца назад, а это слишком даже для Перворожденного. Проще всего было встать и уйти, но сил не хватало даже для этого. А они все говорили и говорили.
Затем Эмзар, дядя Рамиэрля и местоблюститель Лебединого трона, так и не принявший отцовскую корону — нет королевства, зачем же король? — молча встал, вышел из комнаты и через минуту вернулся с кубком, наполненным чем-то похожим на родниковую воду.
— Пей. Времена, когда ты рассказывал о виденном и шел отдыхать, похоже, миновали навсегда. Мы не можем решать без тебя.
Рамиэрль послушно осушил кубок. Холодная, чуть отдававшая полынной горечью влага отогнала усталость, и он смог сосредоточиться.
— Видимо, то, что постиг Эрасти, и стало причиной того, что Циала запретила магам преступать определенную черту, — говорила Иллиэль, Старейшая из Лебедей, — предательница боялась, что кто-то сравняется по силе с Эрасти.
— Или же нащупает ту тропинку, по которой он прошел, — откликнулся Астен. Младший сын последнего эльфийского короля был на удивление серьезен и сосредоточен. Привычная мягкая рассеянная улыбка исчезла, черты лица обрели спокойствие и силу, достойную древних властителей. Эмзар с удивлением взглянул на брата:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что Рамиэрля ждут Последние горы. Эрасти ясно сказал, куда и зачем уходит. Найти Место Силы, про которое он говорит, — наша единственная надежда.
— Да, но он не сказал, как достичь его, — откликнулся один из магов-людей по имени Ультим.
— Он и не мог сказать, — возразила Старейшая, — ведь он не вернулся. Мы так и не знаем, дошел ли он и что случилось потом. Церна оставил свое завещание, но не ложный ли это след? Ведь если величайший из магов не смог решить эту задачу… — эльфийская кудесница грустно покачала серебряной головой.
Маленький Примеро недовольно поморщился, но промолчал. Он весьма ревниво относился к своему титулу «Первого из Преступивших», и слова «величайший из магов» по отношению к кому-то другому были для него как нож острый. Тем не менее ввязываться в спор о первородстве он не стал. Старейшая из Лебедей, однако, заметив недовольство Примеро, пояснила чистым, спокойным голосом:
— Эрасти был первым, и мы не можем не отдавать ему должное.
Примеро важно кивнул, и висящее в воздухе напряжение рассеялось.
Рамиэрль смотрел на мудрейших, удивляясь самому себе. Ему было скучно. Он понимал, что весь это многословный спор закончится тем, что решать предоставят ему. Если он победит — это будет удача Примеро, если сгинет в горах Корбута, они пожмут плечами, не более того. Про себя же либр уже все решил. Он пройдет по следу Эрасти до конца, но сначала — Таяна. Он обещал Рене, что вернется в середине месяца Дракона, значит, до конца месяца Лебедя может задержаться в Убежище. Если до этого времени не появится Уанн, что ж, придется рассчитывать только на свои силы. Хотя строптивый отшельник наверняка знает что-то важное, иначе он не втравил бы его в эту историю с Белым Оленем. Только вот где сейчас бродит этот непредсказуемый? Пропасть именно тогда, когда он так нужен, вполне в его духе. Что ж, придется думать, как обойтись без Уанна. Маги Убежища сейчас не помощники… Эльфийская волшба? Он переговорит с отцом и дядей. В отличие от большинства сородичей они, кажется, понимают, что в этой войне у эльфов и людей одна дорога и одна судьба.
Маги еще о чем-то спорили, но Рамиэрль их не слушал, думая о своем. Поэтому последние слова Примеро для него прозвучали как гром среди ясного неба. Преступившие решились на путешествие к Месту Силы. Более того, они хотят выступать немедленно. «Боятся, что придет Уанн, — с ленивой брезгливостью подумал Роман, — и с ним придется делиться славой и силой». Ответить он не успел, так как Эмзар холодно ответил, что Рамиэрль не может покинуть убежище до конца месяца Лебедя.
Бард знал, что в эти дни собирается Светлый Совет, на котором он присутствовал далеко не всегда — дело это для всех не являющихся главами Домов было сугубо добровольным, — просто дядя давал ему возможность спокойно дождаться Уанна. Роман кивнул головой в знак согласия: да, он дождется конца месяца Лебедя…
Марко сам зашел за Рене. В этом не было ничего удивительного, мало ли о чем мог говорить король по вечерам с братом своей первой жены. Но они не говорили. Все было сказано накануне.
Когда стемнело, король Таяны молча взял Рене под руку и отвел в опочивальню. Герика уже была там. Король сразу же вышел, неловко задев дверной косяк и плотно прикрыв дверь.
Рене немного растерянно смотрел на предназначенную ему светловолосую тарскийку. Королева сидела, как послушная девочка, положив руки на колени. Она была совершенно спокойна. Серые глаза не выражали ничего — ни страха, ни ожидания, ни тревоги, ни хотя бы интереса. Полная и равнодушная покорность, от которой герцогу стало не по себе. Он всегда нравился женщинам, и ему это было приятно, хотя в его жизни куда больше места занимали сначала морские походы, затем, после гибели братьев и отца, дела государственные. Тем не менее в маленьких радостях с молчаливого попустительства платившей ему тем же жены Рене себе не отказывал. Сейчас же герцог растерялся.
Молодая женщина, вокруг которой в тугой узел сплелась самая дикая чертовщина, казалось, ничего не замечала. Просто погасить свечи и приступить к делу Рене не мог, поэтому он заговорил:
— Я могу тебя по-прежнему называть Герика?
— Да.
— Ты любишь короля?
— Я об этом не думала.
— А Зенона любила?
— Наверное, нет. Но ведь он сошел с ума.
— Девочка, послушай меня… Нельзя же быть такой… такой никакой. Даже кошка и та как-то относится к тем, кто с ней рядом. А ты же человек… В твоей жизни произошло столько всего. Пропал первый жених, погиб второй, ты чуть не утонула… Потом тебе предложил руку король. А ты… Ведь ты любишь Стефана?
— Но он и велел мне согласиться. Ему что-то такое приснилось, и он сказал, что мы не можем быть вместе. Я согласилась…
— А у тебя не было никаких предчувствий?
— Мне ничего не снилось. Мне давно ничего не снится.
— Неужели ты никогда не видела снов?
— Видела, когда была маленькой. Они были всякие. То очень страшные, то очень красивые… А потом отец что-то сделал, и я совсем перестала их видеть.
— Но отца ты любишь? — И тут в серых глазах впервые мелькнуло какое-то чувство. Рене повторил свой вопрос, и Годойя прошептала:
— Ненавижу… — Герцогу показалось, что он ослышался, а она внезапно заговорила быстро, давясь словами: — Мой отец — это страшно. Он сумасшедший. Он в Тарске собрал много того, что осталось от самых старых времен. От тех, когда здесь жили только чудища… И он ездил в Последние горы, что-то искал. У нас пропадали люди, и никто никогда их не видел. А приходили такие, какие и на людей-то не похожи. Клыки, как у собак, темные волосы до бровей, желтые глаза… Сильные, сильнее любого человека. И шпаги у них не такие, широкие, плоские, загнутые, не колют, а режут… Они приходили и уходили…
Мне было три года, когда мама зачем-то пошла к отцу. Она была очень бледная, вела меня за руку. Это было после того, как я перестала видеть сны… Мама вбежала к отцу, так как знала, что он у себя, но там никого не было. Мы ждали, ждали, ждали… Но он не появился. Мама отвела меня назад и больше не приходила. Мне сказали, что она уехала, но я знала, что ее просто больше нет. Ее убил отец, потому что он узнал, что она узнала про него что-то страшное. А потом я поссорилась с красивой женщиной, которая за мной следила, и не захотела ее слушаться. Пришел отец, и… мое тело стало делать то, что он приказывал. Я не хотела, но руки и ноги меня не слушались. И так было всегда, когда я не хотела подчиняться. И я стала послушной. А эта красивая женщина однажды тоже исчезла.
Появилась старуха, которой я боялась еще больше, чем отца. Она никогда не спала и никогда не ела. А руки у нее были холодные и мокрые… Мне… Мне иногда кажется, что меня просто нет. Есть только оболочка… И все. Я ничего не могу, не хочу, не знаю… Мне все равно. Ланка говорит, что так нельзя. Ей не понравилось, что я вышла за короля, но Стефан так сказал. И отец велел.
— Но как он мог приказать, ведь он заключен в башню.
— Это вы так думаете. Но я знаю, что он скоро придет за мной. И я опять буду делать, что он захочет…
— Ты говорила с кем-нибудь об этом?
— Нет, потому что отец услышит.
— А почему говоришь сейчас?
— Потому, что сейчас его тут нет. Я это чувствую.
— Герика, ты любишь Стефана?
— Не знаю… Думала, люблю… Он был добр ко мне… И мне жаль, что ему все время больно. Но любить… Я читала сказание о Лате и Изане… Они не могли жить друг без друга, а я живу без него. А Стефан, он мне просто сказал, что мы не можем быть вместе, он ничего не объяснил. Ничего! — Она уже кричала. — Я для всех вас как породистая собака, которую продают или дарят. Простите…
— Ты ошибаешься. Я не знаю, почему Стефан так поступил, но поверь, ему еще хуже, чем тебе. Я думаю, тебе надо успокоиться. Время терпит. Прощай!
— Нет, — она снова говорила ровно и спокойно. — Не уходите.
— Ты хочешь, чтоб я остался. Почему?
— Потому, что при вас они ничего со мной не сделают!
— Кто это «они»?
— Отец и те, с кем он связан.
— Ты знаешь, кто это?
— Та старуха. Но это она такой казалась, а на самом деле она какая-то другая, еще хуже. Я знаю, что отец обещал им меня, а я не хочу… Может быть, если будет так, как хочет король, я им стану не нужна, и они меня отпустят.
Рене привлек королеву к себе.
— Глупости. Никто тебя никому не отдаст! — Мелькнула и погасла мысль, что надо было бы погасить свечи. Впрочем, можно было обойтись и без этого… Если бы только она была способна чувствовать хоть что-нибудь, кроме страха.
Глава 22
— Слышишь? — Роман обернулся к отцу. — Какой-то переполох.
— Да, действительно, — Астен аккуратно отложил в сторону старинный свиток, — похоже, это у них…
— Я схожу посмотрю.
— Как хочешь. — Астен вновь взялся за свиток. — Мне кажется, я наткнулся на что-то интересное. Записано очень сумбурно, но я начинаю понимать. Матушка что-то знала о черном кольце, если это не совпадение.
— И все же я схожу, это не похоже на обычную ссору. Похоже, там что-то произошло.
Астен не ответил, углубившись в свои записи, Роман подумал, что он сам выглядел точно так же, разбирая шкатулку Рене. Жаль, конечно, что он оставил ее в Таяне… Но она принадлежит Рене, пусть у него и остается. Но мысли о шкатулке одолевали либра недолго. Сам себе удивляясь, он все убыстрял и убыстрял шаг, направляясь на север.
Там уже несколько веков жили маги. Роман не слишком любил посещать их поселение, несмотря на хорошие отношения с Примеро, ему в обществе маленького волшебника было как-то неуютно. Уанн говорил, что Примеро придает своей особе столько значимости, что перенести его общество может либо божество, либо обожающая хозяина собака. Роман не был ни первым, ни вторым и праздник своего общения с Примеро старательно сводил до минимума. Однако сейчас сами ноги несли его на север.
Эльф почти бежал, хотя на острове ничего не изменилось. Ласковое солнце гладило лицо, деревца радостно шелестели, над травой, несмотря на приближающуюся осень, порхали пестрые бабочки. Но эта безмятежность Романа теперь просто пугала, так как он знал, что за пределами их хрупкого мира шевелится что-то чудовищно страшное Наконец блеснула гладь воды, и Роман увидел первую перемену. Знаменитых кувшинок больше не было. В рамке побуревшего камыша стыло зеркало черной воды. На берегу, переговариваясь, стояла группа из шести человек. Кроме Примеро, Рамиэрль узнал высокого Ультима с резким, грубоватым, но удивительно располагающим лицом и ироничную красавицу Ланту. Чуть в стороне стоял обычно веселый и непоседливый Тэмэн, оказавшийся на острове исключительно из-за любви к всяческим магическим проделкам и розыгрышам, по каким-то причинам запрещенным Циапой Благословенной. Рядом высился могучий чернобородый Турис, в роду которого наверняка случился тролль, за растерянным великаном был почти не виден добродушный целитель Кэрль, бросивший вызов болезням, почитавшимся божьими карами. Кэрль предпочитал лечить всех и вся и в конце концов угодил в мятежники.
Чародеи сосредоточенно вглядывались в темную воду. Стояла тишина. И тут Роман заметил вторую перемену. Лягушки молчали. Лужа была мертва.
Когда он ушел, оставив спящую королеву, в окна уже сочился первый серенький свет. С Рысьвы тянуло сыростью — Марко отчего-то оставил окна открытыми. Сам король, совершенно одетый, спал в кресле. Рене положил руку ему на плечо, но тот только сердито заворочался, пытаясь освободиться. Адмирал ощутил запах царки и все понял.
Марко пил уже третью ночь и, похоже, останавливаться не собирался. Рене относился с иронией к утверждению, что горе нельзя заесть, но можно запить, но ему не приходилось переживать то, что выпало в последние месяцы на долю короля Таяны. Герцог вздохнул, накинул на плечи родича скомканное покрывало из каких-то темных блестящих шкурок и, стараясь не шуметь, вышел, кивнув стоявшему у королевской двери «Золотому».
Рене хотелось лечь и ни о чем не думать, но он знал, что вместо этого спросит себе чего-нибудь горячего, затем долго, сначала с Жаном-Флорентином, а затем и с Шандером, будет обсуждать события этой ночи. Он не мог отделаться от мысли, что сегодня Герика сказала что-то необычайно важное, что-то, что расставляет все на свои места. Возможно, он бы и вспомнил, но ему не дали.
На пороге его комнаты сидела Ланка. Принцесса выглядела непривычно молчаливой и бледной, так что Рене счел за благо заговорить первым:
— Ну что ты опять натворила, скверная девчонка?
Ланка молча хлопала неумело подчерненными ресницами, с трудом сдерживая слезы. Рене уже не в первый раз увидел, что племянница занялась своей внешностью; делала это она ужасно, но… трогательно. Девушка, впервые ощутившая себя женщиной и пытающаяся обратить на себя внимание мужчины, всегда трогательна.
У Рьего никогда не лежала душа к свадьбе Ланки и племянника. Уж слишком хороша была неукротимая принцесса, чтобы отдавать ее человеку, интересующемуся только истиной, находящейся на дне винного кувшина. Рене давно поставил крест на Рикареде, хотя с упорством обреченного продолжал создавать видимость того, что Эландом правит законный правитель, а не его знаменитый дядя. Ланка со временем обещала стать прекрасной герцогиней, но… Рене слишком хорошо помнил собственное глухое отчаянье, когда его, вольного капитана, вынудили бросить все и всех, что он любил, и стать фактическим правителем герцогства и мужем «нужной» невесты. А поскольку Счастливчик Рене не переносил женщин двух типов — а именно покорных и здравомыслящих, его обстоятельная супруга могла рассчитывать на терпение мужа, но никак не на любовь… Да, Рене позволял себе развлекаться на стороне, но женщине это делать куда труднее. Если же девчонка влюбилась…
Рене вдруг понял, что хочет видеть Ланку счастливой. Очень счастливой. Принцесса, как-то сжавшись под взглядом адмирала, продолжала из последних сил бороться с рыданиями. Рене улыбнулся и взял ее лицо в обе ладони.
— И что же у нас случилось? — Илана попыталась улыбнуться и… разревелась, уткнувшись лицом в камзол герцога.
В Убежище всерьез полагали, что причиной лютой ненависти сестры к брату было его абсолютное невнимание к раскосым зеленым глазищам Эанке и облаку темных кудрей, обрамляющих непомерной красоты лицо. Сын Астена изо всех сил сторонился красавицы-сестры, которую никак не мог признать таковой. Впрочем, не он один. Большинство эльфов сходилось на том, что женщины прекраснее, чем Аутондиэль, не рождала земля, но, упаси Великий Лебедь, иметь ее в собственном доме. Астен и Роман с этим полностью соглашались.
Бард, разумеется, понимал, что на этот раз ему не избежать встречи с матерью и сестрой, но изо всех сил старался оттянуть это удовольствие. Он намеревался посетить дом Нанниэль вечером в обществе отца и дяди, но его опередили. Эанке застала его одного, и Рамиэрль приготовился к худшему.
Возможно, он и в самом деле поздоровался чрезмерно сдержанно, и сестра не преминула ему на это указать:
— Вы, брат, посещая людей, в полной мере переняли их скверные манеры.
— Допустим, — Роман старался говорить вежливо, — но если это так, вам стоит избегать моего общества. Меня не переделаешь, зачем испытывать вашу изысканность.
— И тем не менее вы мой брат, и мой долг….
— Мы ничего не должны друг другу, Эанке, и мы никогда не были близки. Ты пришла, потому что хочешь у меня что-то спросить. Спрашивай, лгать не буду.
— Хорошо, — эльфийка поправила смоляной локон, и Роман невольно сравнил ее с женщинами, оставленными в Гелани. Совершенной красоте Эанке не хватало безыскусной нежности Мариты, огненного задора Ланки, таинственности и гордости Лупе. Даже тихая покорность Герики казалась привлекательной рядом с этой уверенностью в собственном превосходстве.
Роман внезапно понял, что не только не любит сестру, но и опасается. Тем не менее он придал лицу выражение вежливого внимания.
— Рамиэрль Звездный Дым, — Эанке требовательно повысила голос, — скажите мне, не видели ли вы во время своих странствий примет, которые предвещали бы конец Рассветных земель?
— Я видел признаки того, что нас ждут серьезные испытания. А будет ли конец света, зависит от многого, в том числе и от того, что будет делать каждый из нас.
— Каждый из нас? — Красавица недоуменно подняла бровь. — Кого ты имеешь в виду?
— Я имею в виду всех живущих в Рассветных землях.
— Нам нет дела до «всех». Мы — Перворожденные!
— Нас никто не звал сюда, сестра. Но раз мы сюда пришли, мы принадлежим этому миру.
— Ты заблуждаешься, — превосходства, звучащего в ее голосе, хватило бы на нескольких королев, — мы не принадлежим этому миру, и мы давно должны покинуть его и воссоединиться с нашими родичами и нашими Повелителями.
— Интересно, — Роман уже не скрывал своего раздражения, — как мы можем это проделать? И вообще, сколько, кому и чего я должен, предоставь решать мне самому.
— Эльфы созданы Творцом и являются Детьми Света, они не должны иметь отношения к различным грязным тварям, которых Творец сметет с лица земли за их мерзости….
— Подожди-ка, дорогая. С чего это ты решила, что ты лучше людей или, скажем, трясинников? Оттого, что ты рождена бессмертной, но вечная жизнь, доставшаяся тебе даром, отнюдь не делает тебя лучше бабочки, живущей один день. Ты красива, не спорю. Но есть и красивее тебя. И умнее. Кто же дал тебе право судить о тех, кого ты не знаешь?
— Я давно подозревала, что ты предатель. Именно из-за таких, как ты, мы опоздали на Зов и остались здесь, — Эанке уже не выбирала выражений. Впрочем, гнев ей даже шел, придавая ее совершенным чертам особенную яркость.
— Называй меня как хочешь, но не вздумай — ты слышишь, — Роман неожиданно для самого себя схватил сестру за плечи и несколько раз встряхнул, — повторяю — не вздумай мешать мне. Я люблю этот мир, и я буду его защищать. Если понадобится, то и от тебя тоже!
Шандер Гардани со вздохом облегчения сел в седло — каждое посещение старой Терезы, няньки его покойной жены и экономки бедняги-эркарда, давалось графу с трудом. Он, конечно, был благодарен старой женщине за старое, но после смерти отца Ванды выносить старуху стало вовсе тяжко. Шандер слегка тронул бока гнедого, граф предпочитал управлять конем лишь голосом и коленями, разумеется, когда все вокруг было спокойно. Каштан легкой рысцой пошел вниз по причудливо изогнутой улице. Капитан «Серебряных» никуда не торопился. В Высоком Замке ничего неожиданного не предполагалось — Тарский господарь сидел под замком, Стефана защищали Аррой и Преданный. Сдружившаяся с эландцами Белка не отходила от них, выспрашивая о никогда не виденном ею море, а Марита часами простаивала на стенах, вглядываясь в даль в ожидании своего рыцаря. Впрочем, за девушкой приглядывали «Серебряные», так что и на сей счет капитан мог быть спокоен. В последнее время графу все чаще приходило в голову, что, умри он завтра, это никого надолго не опечалит. Он был нужен многим, но все они, даже Белка и Стефан, могли прожить и без него; светом же в окошке Гардани ни для кого не был.
Жеребец поравнялся с иглецием Гелены Снежной, и граф, нежданно для себя самого, свернул к Лисьей улице. Домик лекаря Симона был таким же аккуратным и кругленьким, как и его хозяин. Вымытые окна хитро и весело подмигивали, а калитка в ухоженный садик, где почти все цветы и травы были целебными, была гостеприимно приоткрыта. Шандер чему-то усмехнулся и спрыгнул на землю.
Хозяева оказались дома. Все трое. Толстенький лекарь, очевидно, только что вернувшийся от очередного страждущего, тщательно вытирал полотняным полотенцем вымытые руки. Лупе накрывала на стол — зелено-крапчатые глаза женщины ярко вспыхнули, когда она увидела гостя.
— Я зашел просто так, ничего не случилось, — успокоил Гардани. Граф приветливо кивнул Симону, неловко сжал тонкие пальчики Лупе и вопросительно взглянул на сидевшего в углу весьма живописного мужчину. Было тому лет сорок, может, больше, а может, и меньше — одутловатое лицо еще не успело утратить изначальную красоту, но полуприкрытые глаза и оттопырившаяся нижняя губа его явно не красили. Человек поднял осоловевший взгляд на пришедшего и пробормотал что-то маловразумительное, но попытки подняться не предпринял. Симон промолчал, но Лупе, в лицо которой бросилась краска, отважно повернулась к Шандеру.
— Это мой муж. Он пьян. Впрочем, он всегда пьян.
— Что ж, бывает и такое, — Гардани натянуто улыбнулся, а Лупе продолжала с какой-то лихорадочной торопливостью:
— Господин граф, мы безмерно польщены вашим визитом, но у нас нет ничего достойного столь знатного гостя. Мы — простые мещане и не имеем возможности принять вас как должно…
После таких слов оставалось лишь поклониться и уйти. Или же встряхнуть гордую дурочку за плечи и наорать на нее, как он когда-то наорал на Ванду, готовую стать любовницей молодого графа, но испугавшуюся самой мысли стать его женой. Мещанкам-де нельзя в Высокий Замок.
Положение спас супруг, уяснивший, что в доме гость, а раз так, то на столе должно стоять вино. Хозяин целеустремленно пересек гостиную на нетвердых ногах и, плюхнувшись за стол, неожиданно связно произнес:
— Благородные люди прежде всего приглашают гостя за стол и ведут с ним беседу за бокалом доброго старого вина. Я счастлив приветствовать вас в этом неприглядном доме. П-п-прошу…
Шандер, проклиная себя за то, что приехал, опустился на стул, стараясь не смотреть на хозяйку. Сердце его яростно колотилось, ему хотелось схватить самодовольное пьяное существо, вытащить из дома и с силой шарахнуть о грубо оштукатуренную стену. Так вот от какой судьбы бежала маленькая колдунья! Если б не случай, его Ванда тоже могла бы оказаться в лапах животного, не имеющего понятия ни о чести, ни о том, какой сказочный подарок сделала ему судьба.
Супруг между тем, не подозревая о грозящей ему опасности, уселся напротив гостя и начал длинную выспренную речь, нимало не заботясь, слушают ли его. Лупе сидела неподвижно. Симон встал, куда-то вышел и, быстро вернувшись, принялся расставлять на столе посуду. Женщина, словно очнувшись, бросилась ему помогать, и Шандер, помимо воли залюбовавшись изящными движениями маленькой колдуньи, ясно представил ее в белом атласном платье и легком, расшитом зелеными шелками шарфе. А на шее у нее почему-то красовались фамильные изумруды рода Гардани.
Глава 23
Распахнулись окованные бронзой двери, и высокий молодой воин в черной, отороченной зеленым одежде лейтенанта воинства Церкви Единой и Единственной почтительно преклонил колено перед королем Таяны:
— Ваше Величество, я счастлив сообщить вам, что иеромонах Парамон, легат Его Святейшества, завтра в три часа пополудни минует перевал.
— Парамон? — Марко был несколько удивлен и не счел нужным это скрывать. — Не был ли он хранителем библиотеки Его Святейшества?
— Именно так, Ваше Величество, — лейтенант Ласло щелкнул каблуками, — покойный Архипастырь во всем доверял брату Парамону…
— Покойный? — Король выглядел потрясенным.
— Да, Ваше Величество. Его Святейшество скончался в ночь с 16-го на 17-й день месяца Влюбленных.
— Как же могло случиться, что брат Парамон везет мне послание главы Церкви Единой и Единственной, когда новый Архипастырь избирается Конклавом лишь спустя месяц после кончины своего предшественника, а от Кантиски до Гелани больше тридцати диа?
— На этот раз преемник Архипастыря известен.
— Надеюсь, брат Парамон поведает нам обо всем. Вы, вероятно, устали с дороги. Лукиан, — король обратился к капитану «Золотых», с непроницаемым лицом стоявшему возле королевского кресла, — позаботьтесь о гонце и пригласите сюда моего сына и герцога Арроя.
— Ваше Величество, принц Стефан и его дядя в сопровождении полусотни «Серебряных» еще утром выехали на прогулку.
— Тогда пошлите кого-нибудь за ними и позовите графа Гардани.
Два коня тихо ступали по золотистой предосенней траве. В высоком прозрачном небе не было ни облачка, но солнце уже не жгло, а только грело. Стефан с наслаждением подставлял лицо под теплые лучи. Первая с того холодного дня, когда он прыгнул в воды Рысьвы за Герикой и Ланкой, конная прогулка казалась наследнику Таяны неслыханным наслаждением. Герцог Рене, слегка откинувшись назад, придерживал своего вороного, заставляя его идти бок о бок с лошадью племянника.
Позднее таянское лето бросило под копыта темно-красные звездчатые цветы, ночной дождь смыл принесенную горячими эсскими ветрами мелкую серую пыль, и влажный луг пах свежестью и полынной горечью. Уходящие к горизонту пологие холмы отливали старым золотом, все дышало покоем, хотелось спрыгнуть с коня, зарыться лицом в теплую траву и забыть обо всем.
— Зрелище омытой дождем природы благотворно сказывается на мыслях и чувствах, — назидательно сообщил Жан-Флорентин. Философский жаб, пользуясь тем, что «Серебряные» следовали на значительном расстоянии, а от Стефана Рене не таился, перебрался с браслета на конскую голову и старательно любовался пейзажем. Стефан вздрогнул, а затем неожиданно звонко рассмеялся.
— Знаешь, Руи, я только сегодня понял, что я живой, солнце светит, ветер дует и впереди много-много всего… Мне очень хочется жить, до сегодняшнего дня сам не понимал как!
— Хвала Великим Братьям, что наконец понял, — герцог привычно тряхнул головой, отбрасывая со лба серебристую прядь.
— В жизни нет ничего нового, но многое, что в ней есть, воистину прекрасно, — согласился и Жан-Флорентин.
— Ну, в этом ты не прав, — Рене потрепал шею своего коня, — если научиться жить каждый день, как первый и последний, для тебя все будет новым и дорогим.
— Теперь я знаю твой секрет, Руи, — принц повернул к дяде разрумянившееся лицо, — вот почему ты можешь все.
— Увы, Стефко. Счастливчик Рене мог так жить, а вот у герцога что-то не выходит. Хотя выпадают дни, когда все, что загоняешь вглубь, вырывается наружу и ты счастлив, просто потому, что счастлив. Жаль только, что такие оры пролетают до обидного быстро. Вот и сейчас…
— Что сейчас? — удивленно поднял бровь принц. — До возвращения в Гелань мы свободны и счастливы.
— Сейчас нас ждут, — подтвердил Жан-Флорентин. — И это мне очень не нравится. После дождя ему тут делать нечего.
— Да кому же?
— Да Прашинко. Ну, пылевичок, по-вашему.
Невысокая серебристо-серая фигурка скатилась с ближайшего холма и со скоростью бегущего в небе облака приближалась к всадникам. Стефан видел ее впервые, но Рене сразу же узнал одного из гостей Ласковой пущи. Пылевичок по-прежнему напоминал худенького большеглазого юношу в просторной, не по росту одежде. Поравнявшись с конными, он приноровился к поступи коня и пошел рядом, слегка задевая босыми ногами верхушки трав.
— Что случилось, друг? — осведомился Рене. — Мы, конечно, рады тебя видеть, но Жан-Флорентин считает — такая погода не для тебя.
— Да, я не люблю мокрую траву, но сейчас не до этого. Я должен передать тебе новости от Болотной матушки. Она получила весть из Кантиски.
— Что-то с Рамиэрлем? — быстро спросил герцог.
— Он жив и здоров. Мертв Архипастырь.
— Что?!
— Архипастыря убили, но Рамиэрлю удалось схватить убийцу за руку. Теперь Архипастырем стал некий Феликс, бывший секретарь Филиппа, он друг Рамиэрля и все знает. Послания от нового Архипастыря в пути, одно для всех, другое — для тебя, там все сказано. В Кантиске произошли странные события, было там какое-то злое чародейство, но его сумели рассеять.
— Когда вернется Рамиэрль?
— Он сейчас у своих, советуется. А вернется, наверное, к концу месяца Рябин, уж не знаю, как вы его зовете. И еще. Душно тут у вас, как тогда, в Ласковой. Так что ждите беды, а еще лучше — уходите. За вами идет охота.
— Это тебе матушка сказала?
— Нет, это я сам понял, пока вас искал. Кто-то ищет. Вслепую, не зная зачем и кого, но ищет.
— Но…
— Больше я ничего не знаю. Узнаю — приду, а сейчас мне пора. — Пылевичок отступил вбок, превратившись в пронизанный солнечным светом столб пылинок, быстро уносившийся к югу.
— Интуиции Хозяина дорог можно доверять, он всегда знает, кто на чей след встал, — Жан-Флорентин выглядел встревоженным, — если это то, что побывало в Ласковой пуще, то оно обладает страшной силой.
— А ты его не чувствуешь?
— Увы! Я — существо с богатым интеллектом, а он подавляет эмоции. Я многое знаю и надеюсь узнать еще больше, но ощущать тонкие эманации… Для этого нужна примитивная система восприятия.
— Ничего не понял, — вздохнул Рене, — но не суть важно. Стефко, поклянись мне, что никуда и никогда, даже из комнаты в комнату не выйдешь, если с тобой не будет меня, или Преданного, или хотя бы Шандера. Я не шучу.
— Вижу, что не шутишь, — изумрудные глаза принца погасли. — Я обещаю тебе, хотя вряд ли это имеет значение Если мне суждено…
— Знаешь что, дорогой, — голос Рене стал жестким, — ты спрашивал, какой у меня секрет. До этих твоих глупых слов я его и не знал, а теперь вот понял. Нам ничего не суждено и не может быть суждено, пока мы сами это не выберем. Я бы тысячу раз лежал на дне, если бы признал слово «суждено»…
— Он прав, — Жан-Флорентин, словно давая понять, что прогулка закончена, ловко перебрался на руку герцога, — любое предсказание действительно только до свободы воли. Это общеизвестный факт и одна из самых великих истин…
— Арде![83] — тихо сказал Рене Аррой.
Примеро задернул занавески и опустился на высокий серебристый табурет, указав Роману на удобный низкий диван. Волшебник был весьма невелик ростом, и, несмотря на его очевидное могущество, сей прискорбный факт его смущал. Эльф уютно устроился на подушках и выжидательно посмотрел на Примеро снизу вверх.
Мудрец был необычайно серьезен. Невысокий, тщедушный усатый человечек неопределенного возраста с неприметными, невыразительными чертами и неожиданно красивым, хорошо поставленным голосом, Примеро был бы отличным собеседником, если б не проступающее в каждом его жесте желание произвести впечатление. Тем не менее ума и знаний ему было не занимать, а непотребных поступков, по крайней мере по волшебной части, за магом не числилось.
С Романом их связывала не столько дружба, сколько общие заботы. Впрочем, общались они в основном наедине. Чародей, весьма заботящийся о том, что о нем думают особы противоположного пола, предпочитал не появляться на люди (а также на маги и на эльфы) в обществе высокого ясноглазого менестреля. Зато за кувшином вина они иногда говорили часами.
Роман успешно освоил Запретную магию людей; ему удавалось сплетать заклинания, сочетающие в себе волшбу смертных и эльфийские чары. Больше это не удавалось никому. Примеро, во всяком случае, несмотря на все усилия, эльфийским волшебством так и не овладел, что (в отличие от невысокого роста) его вроде бы не печалило.
Нынешняя беседа не походила на прежние неторопливые посиделки. Разведчик ждал, когда заговорит чародей, последний же явно соображал, с чего начать. Огромный безобразный тролль, состоящий при особе Примеро в качестве виночерпия и наглядного свидетельства того, что фигура, которая велика, вполне может являться дурой, зажег странную лиловую свечу, наполнил кубки и вышел. Примеро поднял кубок и посмотрел его на свет.
— За встречу, Рамиэрль!
— За встречу, — механически повторил бард, пригубив вино. Примеро не посрамил своей славы знатока — лучшего напитка не было даже у Архипастыря, о чем эльф и сообщил со всей откровенностью.
— Что же, ты сам дал мне повод расспросить тебя о твоих похождениях.
— Помилосердствуйте. Я охрип, полночи рассказывая о том, что было. Если меня вывернуть наизнанку, и то я не смогу добавить тебе ничего нового.
— Я и не спрашиваю тебя о недавних событиях, свидетелем которых ты оказался. Ты бывал в Кантиске и Таяне раньше. Лет сто назад, если не ошибаюсь?
— В Кантиске. В Таяну меня никогда не заносило.
— Как ты думаешь, похож ли Марко на своих предков?
— Таянцы всегда были искусными воинами и сильными политиками. Тогда королевство было меньше, но именно тогда король выдал сестру за герцога Тарского.
— Расскажи мне о Рьего и герцоге Тарски.
— Адмирал… — Роман замялся. Описывая Рене, он вторгался в очень тонкую сферу, ибо самой подходящей характеристикой герцога-маринера было бы «мужчина в лучшем смысле этого слова». Однако именно эти слова могли настроить Примеро против человека, который вызывал у Романа самые неподдельные уважение и симпатию.
Вовремя вспомнив о том, как в детстве ручную лисичку Плотвичку он частенько называл не лисицей, а «рыжей, остромордой, длиннохвостой плутовкой, таскающей кур», Роман попытался дать адмиралу пространную, но не задевающую больных мест Примеро характеристику.
— Герцог Рене Аррой не слишком молод, но ни в коем случае не стар. Он прекрасный воин и неплохой военачальник. Кроме того, Аррой надежен, умен, держит данное слово. Возможно, иногда он жесток, но в обаянии ему не откажешь…
— Вижу, он тебе очень нравится. Теперь расскажи о тарском господаре.
— Это очень просто. Представьте себе человека, каждая черта которого является противоположностью герцогу Аррою…
Глава 24
Он с трудом открыл глаза и увидел выцветшее раскаленное небо. Хорошо, что он лежал на спине, — упади он лицом вниз, и ему недостало б сил перевернуться, а так он мог смотреть вверх. Человеческие глаза не вынесли бы льющегося сверху безжалостного света, но ему это всегда доставляло лишь небольшие неудобства. Куда меньшие в сравнении с дикой пульсирующей болью, рвавшей на части переломанное и искалеченное тело. Но даже эта боль была НИЧТО в сравнении с осознанием конца.
Еще утром они были живы, сильны, веселы и уверены в себе, они мчались вперед с нетерпеливым восторгом, предвкушая быструю, красивую схватку и блестящую победу, которая на какое-то время развеет обыденную скуку. Он еще задержался — не смог отказать себе в удовольствии провести ночь перед битвой с нежной красавицей, которую видел в первый и, как оказалось, в последний раз…
Налетевший порыв сухого горячего ветра всколыхнул седую траву, невиданные серо-серебристые метелки склонились над его лицом — тонкие нити на фоне обжигающей бесконечности. Второй порыв ветра оказался сильнее, и пушистая кисть мягко коснулась щеки и вновь выпрямилась. Он провожал ее взглядом, пока мог, — повернуть голову было свыше его сил. Потом опять ничего не происходило. Тот же льющийся с бесцветного неба жар, та же боль, то же бессилие.
Он знал, что умирает, и хотел, чтобы это случилось скорее, но смерть все не приходила.
Затем откуда-то сверху послышалась странные мелодичные крики. Сначала едва слышные, они приближались, и, наконец, над ним поплыла стая больших белых птиц. Таких он никогда прежде не видел, так же как не видел этой седой пушистой травы. Стая была не столь уж и велика, но он не смог сосредоточиться и пересчитать птиц. Почему-то ему казалось очень важным знать, сколько же их там, в небе. Белокрылые, с длинными вытянутыми шеями, они летели четким, красивым строем, каждая занимала какое-то свое, одной ей лишь принадлежащее место. Будь он здоров, счесть небесных гостей не составило бы никакого труда, но он умирал; и мысль о том, что ему никогда не узнать, сколько птиц проплыло над ним в его последний час, была непереносимо мучительной. А они улетали, плавно и безжалостно, уменьшаясь на глазах, таяли в слепящем беспощадном сиянии, а он не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться…
Рене проснулся как от удара. Ночь уже перевалила за половину, но до рассвета было еще далеко. За окном чернело бархатное летнее небо, усеянное крупными, тревожными звездами, одна из которых внезапно сорвалась и покатилась вниз, оставляя за собой узкую сверкающую полосу. Месяц Лебедя — Месяц Падающих Звезд, так его раньше называли в Эланде.
Адмирал встал и кое-как добрался до окна; сердце колотилось, словно он пробежал весу, а то и две, и причиной же, конечно, был проклятый сон. Рене Аррой сны видел редко и еще реже запоминал. От природы несуеверный и умевший владеть собой, Счастливчик не признавал предчувствий, предсказаний и вещих снов. В юности он просто жил, жил жадно, не загадывая на завтра, ежедневно рискуя, ввязываясь в самые невероятные авантюры, которые только могли прийти в голову молодому маринеру.
… В первый раз это случилось по дороге в Идакону. Он так же вскочил среди ночи, до мельчайших подробностей помня приснившийся сон. Сон, наполненный предсмертной тоской и грустными птичьими криками. Тогда Рене точно так же сидел, уткнувшись невидящими глазами в стену и ничего не соображая. Все было спокойно, позади — замечательные приключения, в трюме — богатая добыча, впереди — долгий путь домой — на сей раз они забрались так далеко за Запретную черту, что при самом хорошем ветре им предстояло проболтаться в море больше месяца. И вдруг этот ночной кошмар…
Разумеется, Аррой никому ничего не рассказал, но все последующие дни в глубине души ожидал беды — шквала или, наоборот, полного штиля, встречи с флотом ортодоксов, а то и с легендарным Великим Морским Змеем, про которого все говорили, но которого никто не видел. Но удача пребывала к ним в неизменной благосклонности. День проходил за днем, и капитан сумел взять себя в руки и посмеяться над своими предчувствиями. Плавание закончилось благополучно, но когда они пришли в Идакону….
Сиятельный герцог давно запретил себе вспоминать об этом — смерть семьи, свалившиеся на его голову незнакомые и отвратительные обязанности, скороспелая, неизбежная женитьба, дни и ночи, заполненные до отказа делами… Урывая несколько часов для сна и словно бы проваливаясь в черную бездну, он переживал эту самую черную в его жизни полосу, убивая в себе отважного бродягу, искателя чудес. Лишь в одном он смалодушничал — запретил себе высчитывать, не совпал ли его сон с приходом в Идакону таинственной заразы, косившей тех, в ком была хоть капля крови Арроев. Приснившийся кошмар был старательно запрятан в самых отдаленных закутках памяти.
Прошло восемь лет, и Рене вновь увидел сожженное небо, гнущуюся под горячим ветром седую траву, улетающих птиц, оглашающих степь странным плачущим кличем… Потом сон этот стал столь же привычным, как и постылая власть. Иногда с ночными кошмарами совпадали нежданные беды — смерть сестры, внезапное разрушение родового замка, подмытого вздувшейся от талой воды Ганой, исчезновение «Волчьей Звезды», на которой был и его лучший друг… Иногда не происходило ничего, но Рене был уверен, что просто не знает про несчастье.
Эландец заставил себя зажечь свечу, налил вина. Небо за окном понемногу светлело, ветер уносил растрепанные редеющие облака к Последним горам. Рене потягивал старое агирское, слушал, как звякают отодвигаемые решетки, перегораживавшие на ночь внутренние дворы Высокого Замка, — предосторожность, не имевшая до последнего времени смысла, но скрупулезно выполнявшаяся целыми поколениями «Золотых». Рене стоял, прижимаясь лбом к оконной решетке, пытаясь что-то вспомнить. Что-то очень важное, чем его нынешний сон отличался от прежних.
Голубая Амора ослепительно сияла на зеленоватом утреннем небе, на листьях и цветах белых роз собиралась роса, и уже пробовали голоса просыпавшиеся птицы. В Убежище вступал еще один летний день — неторопливый и роскошный.
Эанке Аутондиэль, целомудренно кутаясь в небесно-синюю шаль, стояла у раскрытого окна, рассеянно наблюдая за звездами. Сегодня был великий день — она, ее мать и еще девять Перворожденных потребовали выслушать ее на Светлом Совете, и Эмзар ответил, что слово Эанке прозвучит за час до полудня. Красавица многие годы готовила приличествующую случаю речь и сейчас, мысленно повторив ее, осталась довольна — она ни в чем не грешила против этикета и вместе с тем была жесткой и настойчивой. Эмзар должен понять, что ей лучше не мешать!
Из достоверных источников она знала о талисмане, попавшем в руки ее умалишенного брата. Именно это вкупе со странными знамениями и заставило Аутондиэль раскрыть карты несколько раньше, чем она намеревалась. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы Рамиэрль покинул Убежище вместе с кольцом Эрасти. Возможно, оно сможет заменить другое, не менее могущественное, утраченное Лебедями во времена Войн Монстров. Если так, то с его помощью можно попробовать открыть Путь или, по крайней мере, послать Зов Светозарным, некогда властвовавшим над Рассветными землями.
Рамиэрль, позабывший все приличия и более похожий на презренных людей, чем на сына звезд, видимо, не понимает, ЧТО попало ему в руки. Она же, Эанке, не зря по крупицам восстанавливала древние заклятия — она почти уверена, что это кольцо создано Высшей Силой, пред которой все они со своим робким волшебством не более чем пыль. Не мог смертный, будь он трижды магом, сотворить артефакт такой силы. Он его где-то отыскал, а значит, кольцо принадлежит Эрасти не более, чем выброшенный морем сундук с утонувшего корабля принадлежит нашедшему его бродяге.
Нет, Эанке не пыталась уговаривать брата. Рамиэрль был ей чужд и непонятен. Она старательно презирала его, чтобы не бояться. Единственный разговор между братом и сестрой, состоявшийся после возвращения Рамиэрля, показал, как мало он ценит Кровь Звезд. Даже заводить разговор о кольце она не стала — не хотела раскрывать отступнику и его друзьям разгаданную ею тайну происхождения кольца. Но перед Советом Клана и Местоблюстителем высказаться нужно.
Конечно, Эмзар ее вряд ли поддержит, но она должна впоследствии иметь право сказать, что действовала по Закону. Если ей откажут, ее руки будут развязаны. Она все равно завладеет кольцом Эрасти во имя будущего эльфов и, разумеется, своего собственного будущего. Завладеет, даже если придется перешагнуть через трупы брата, дяди, отца…
Лупе вздохнула и вытащила заветные карты О.[84] Она купила их очень давно, еще в своей самой первой, счастливой и глупой жизни. Карты были кусочком запретного, но тем более соблазнительного плода, к которому тянулась ее душа. Гадание на О уже много веков преследовалось и Церковью, и светскими властями Благодатных земель, достать настоящую колоду было почти невозможно, но Лупе повезло, она стала обладательницей точной копии старинных карт. Продававший их купец из Эр-Атэфа по секрету сообщил, что именно такие были в ходу во времена Анхеля Светлого и что даненка получила счастливую колоду, избежавшую сожжения, когда Равноапостольная Циала объявила О ловушкой, расставляемой людям Антиподом.
Лупе любила рассматривать странные картинки. В отличие от новейших гадательных карт в О было не 8 по десять, а 12 мастей, каждая из которых насчитывала по 13 карт. Это была Малая Судьба. Были еще 13 карт Большой Судьбы, означающие, что тот, на кого гадают, втянут в события, недоступные его пониманию. Кроме того, в колоде О было несколько пустых Белых и пустых Черных карт, число которых почему-то все время менялось.
Пожилой маг-распечатник,[85] на свой страх и риск преподавший юной ноблеске азы гадательного ремесла, утверждал, что на самом деле никаких Черных и Белых карт нет, просто изображения иногда тонут во Тьме, а иногда в Свете и обозначают развилку на дороге Судьбы, где только от человека зависит, что будет дальше. Так ли это, Лупе никогда не задумывалась, карты служили ей для того, чтобы спрашивать о том, скоро ли придет ОН.
В последний раз Леопина тревожила заветный ларец, где лежали завернутые в лиловый шелковый платок карты, решившись бежать из отчего дома с красавцем-поэтом. Это был простенький расклад. Девушка вытащила три карты, означавшие, что будет, если она решится на побег, и три карты, которые говорили о том, что будет, если она покорится родительской воле и примет неизвестного ей жениха, навязанного отцом. В последнем случае О обещали долгую спокойную дорогу с мелкими радостями и мелкими обидами, а в конце — богатство. Вторая дорога сулила Малую Радость, Долгие Слезы и Великую Любовь. Разумеется, она бежала. Впрочем, скажи карты другое, она бы все равно поступила так, как поступила.
Разочарование наступило быстро, муж оказался глупым, грубым и хвастливым, жившим за счет поселившегося в Гелани сводного брата. Лупе надолго запретила себе думать о картах, пока… Пока в маленький домик медикуса Симона не пришел граф Шандер Гардани. Конечно, не ей, порвавшей с прошлым, отказавшейся от достаточно знатной (хоть и не такой, как Гардани) семьи, мечтать о лучшем друге наследника Таяны, но… После ухода Шандера Лупе вспомнила предсказание и вдруг поняла, что первые дни с ее неудачным супругом означали Малую Радость, годы то ли супружества, то ли соломенного вдовства могли сойти за Долгие Слезы, а теперь к ней пришла Великая Любовь. И женщина достала убранную с глаз долой, но тщательно сохраняемую шкатулку с картами. Она готовилась к Великому Раскладу.
Маленькая знахарка помнила, что Великий Расклад делают один-единственный раз в жизни, а посему лучше не пытать карты без крайней на то необходимости, но женщина хотела знать, может ли она хотя бы надеяться. И Лупе решилась. Это утро, когда Луна уже зашла, а на омытом дождем зеленом небе ярко сверкала Амора-Любовь, как нельзя лучше подходило к выполнению задуманного — О охотнее всего открывают свои тайны на рассвете.
… Сначала надо было дать картам имена. Семь королей, рыцарей и королев на время расклада становились теми, кто уже вошел в жизнь Вопрошающего и о ком его мысли. Остальные фигуры могли трактоваться по ходу дела. Лупе подумала и решила, что она — королева Вечера, молчаливый граф Гардани был произведен в рыцари Зимы. Нужно было назвать еще пятерых; гадалка немного подумала, глядя на пламя свечи, и решила, что герцог Рене Аррой — истинный король Вод, тем более что тот и изображался в виде эландского маринера, либр Роман был произведен в рыцари Утра со звездой-Аморой на щите. Лупе решила, что Стефану, другу и сюзерену Шандера, подойдет быть королем Зимы, а дочери графа — королевой Дня, смеющейся юной девушкой с охапкой желтых полевых цветов в руках. Молоденькая свояченица Гардани Марита в глазах Леопины превратилась в королеву Рассвета. Теперь оставалось выложить карты на стол рядами по тринадцать в каждом, а затем убрать все, кроме нареченных фигур и тех карт, что непосредственно к ним примыкали, после чего попытаться прочесть расклад. Лупе так и поступила, но, когда проделала все необходимое, застыла от удивления. Она никогда не слышала о подобном!
Обычно карты Великой Судьбы редко смешивались с картами Вопрошающего, а Великий Орел и Великий Дракон и вовсе были известны тем, что никогда не выпадали. Теперь же ВСЕ избранные гадающей карты оказались связаны друг с другом, а вокруг них располагались ВСЕ карты Великой Судьбы! И только одна лежала отдельно от всех — Свет, означающий счастливый исход.
Приглядевшись внимательнее, Леопина заметила, что «она» и «граф Гардани» оказались с краю этого буйства рока, причем их карты легли близко друг от друга (между ними находились лишь девятка Воздуха, известная так же как Великое Испытание, слуга Воды, в которые гадалка тут же записала своего жалкого супруга, и непонятный Рыцарь Лета — молодой охотник среди могучих дубов). То, что судьбы ее и Шандера могли пересечься, заставило женщину благодарственно сложить руки, но потом она охватила взглядом весь расклад, и мечтательно-счастливое выражение исчезло с худенького лица. Такого Лупе не только никогда не видела, она и представить не могла, что карты могут лечь подобным образом! Дрожа от ужаса и недоумения, женщина склонилась над столом.
Узел расклада закручивался вокруг герцога Арроя, окруженного десяткой Огня, сердцем Воды и сердцем Осени. Еще одна карта называлась «Кровавая Роза». Изображение истекающей алой кровью белой розы на фоне скрещенных шпаг и затянутого облаками неба, прорезанного единственным солнечным лучом, предрекало или любовь, которая грозит смертью, или же, наоборот, чувство, способное победить смерть.
«Кровавая Роза» соединяла судьбу герцога Рене с кем-то, обозначенным картами О, как королева Осени. Старинный художник изобразил молодую женщину в черном, с распущенными светлыми волосами, стоящую у залитой ослепительным солнцем белой стены, через которую перевешивались плети странных вьющихся растений, окрашенных в самые невероятные цвета, от лимонно-желтого до темно-фиолетового. Женщина спокойно и отрешенно смотрела вдаль, на темном корсаже напротив сердца алело небольшое пятно, казавшееся кровью. На самом деле это был приколотый к платью осенний лист. «Кого же, — подумалось Лупе, — свяжет судьба с эландским адмиралом, свяжет так, что даже смерть, уносящая в темные глубины все сущее, не сможет забрать эту любовь? Неужели принцессу Илану? Но та больше походит на королеву Огня…» Впрочем, Огненная королева — неистовая охотница, летящая на лошади с рыжей развевающейся гривой, тоже участвовала в раскладе. Ее и адмирала разделяли две карты — десятка Огня, называемая также Великой Битвой, и тройка Воды, означающая предательство или неизвестность. С другой стороны, стремительный бег Огненной королевы тонул в Черных картах, к которым примыкали Белые, касавшиеся Шандера…
Лупе поискала глазами и нашла Стефана, окруженного тремя картами Каменной масти, что могло означать болезнь, заточение или смерть. Тонким лучиком надежды оставалась четвертая карта — семерка Весны — семь цветков сон-травы, пробивающихся из снега. Эта карта означала выздоровление, надежду, возрождение в новом качестве. Дальше следовало Сердце Весны, означающее возвышенную любовь, и вновь королева Осени, к которой тянулась еще одна карта — король Вечера — золотоволосый человек в роскошных одеждах, стоящий со свитком в руках у окна, выходящего на закат. Короля окружали две Черные карты, означающие неизвестность, и прекрасный кавалер с Утренней звездой на щите — Роман Ясный.
Лупе лихорадочно пыталась постичь то, что говорят О, но ничего не понимала. Стефан вроде бы был окружен небытием, но вместе с тем связан надолго, если не навечно, с таинственной королевой Осени; той, кого Судьба предназначила Рене. Какую-то роль в этой фантасмагории играл неизвестный король Вечера, имеющий непосредственное отношение к Роману. Она сама и Гардани тоже должны были принять участие в надвигающихся событиях, но словно бы с краю — уготованная им полоса бед и разлук сменялась пустыми Белыми картами, означавшими возможность начать все сначала и прийти к счастью или покою…
Белку ожидала дорога, обиды и Сердце Лета — радость, которую проносят сквозь жизнь, зато Марита была окружена Темными картами, и лишь Сердце Утра — звезда-Амора пыталась разогнать наступающую тьму. Каким-то образом Марита оказывалась связанной со Стефаном, обоих их накрывала Тьма — знак Великой Судьбы, сулящий гибель. Лупе еще раз попробовала сосредоточиться. Итак, в центре событий Рене Аррой и непонятная королева Осени. Рядом с ними Роман и король Вечера, а чуть вдали — король Ночи — темная фигура со звездой на ладони, застывшая на фоне звездного неба.
Противостоят им король Камня и Бездна — знак угрозы, пришедшей извне, — пустые белые глаза, глядящие из клубящегося марева. Три Дороги, выпавшие следом, означают Выбор, который предстоит Рене и его Королеве. Эта карта говорит, что из множества дорог только одна окажется верной. Но кто же все-таки эта Осенняя? Если к ней прикована Сердцем Весны душа Стефана, это… Герика? Но дочь Михая и Рене?! Этого не может быть. Впрочем, кем бы она ни была, ее опаляет Негасимое Пламя, означающее причастность к Высшей магии.
Всех их — Рене, Романа, Осеннюю, Стефана, непонятных королей и ее саму с Шандером подхватит Буря, карта, говорящая смертным, что они вовлечены в сражение Высших Сил. О сулили Рене и его королеве Бесконечность — черная кошка с раскосыми, равнодушными глазами угадывалась еще большей чернотой на черном фоне. Этот знак почти никогда не выпадал, считалось, что он сулит познание всех мук Преисподней и победу, но такой ценой, которую никто, будучи в здравом уме, не согласится заплатить. Однако карты утверждали, что Рене заплатит — Протянутая Рука (нищий, которому рыцарь отдает вырванное из собственной груди сердце) — знак великой, немыслимой жертвы, на которую пойдет адмирал.
Осеннюю королеву ждало Долгое Возвращение — женщина со сжатыми губами идет босиком по воткнутым в землю ножам — Достижение цели, но опять-таки страшной ценой. Дальше все тонуло в Темных картах, среди которых затаились Великий Орел и Великий Дракон — самые загадочные из символов О. Толкователи давно забыли, а может, и вовсе никогда не знали, что означал летящий между звезд огромный Орел и обвившийся вкруг прозрачной лиловой скалы Золотой Дракон. Одни считали их забытыми богами, другие трактовали Дракона как высшую Мудрость, а Орла как божественную Свободу, третьи говорили, что это Великие Наблюдатели, доносящие до Престола Творца поступки и мысли.
Наставник Лупе склонялся к мысли, что Дракон и Орел символизируют силы, хранящие Благодатные земли, силы, что могут витать в иных сферах или спать глубочайшим сном, но при приближении, казалось бы, неотвратимой угрозы придут и спасут. Если это так, подумалось Лупе, то Дракон и Орел должны были бы оказаться в гуще событий, они же словно наблюдали из темноты за жертвами и страданиями королей и королев, отлученных Пустотой от Звездной Пристани, дарующей покой и забвенье. Лупе смотрела на карты с тягостным предчувствием, она почти забыла о том, что занимало ее последние дни, — осознании того, что она влюблена в графа Шандера. Женщина была слишком хорошей гадалкой, чтобы отмахнуться от предсказания. Она понимала, что наступают страшные времена и нужно что-то немедленно делать, чтобы она, Шандер, Белка и другие остались в лучах Света — Лупе бессмысленно уставилась на карту Великой Судьбы, изображающую радугу над бескрайним цветущим лугом, сквозь которую пролетала стая лебедей. Свет — счастье, мир, радость жизни. Он останется, если Рене и Осенняя королева, выбирая Дорогу, не ошибутся, если они, опаленные Негасимым Пламенем, пройдут до конца свой страшный путь, путь, который, кроме них, не пройдет никто.
Лупе невольно содрогнулась, когда ее глаза задержались на Бездне — белесый туман, в котором двигаются какие-то уродливые фигуры, а из тумана тянется вперед что-то мерзкое — то ли руки, то ли щупальца и глядят жуткие, пустые глаза. Бездна стоит за спиной короля Камня. Михай?! Его Запретная магия? Но ведь Михай побежден? Или нет?
Маленькая колдунья чувствовала, что она должна понять нечто очень важное, понять и рассказать Рене, Роману или Щандеру, но, вновь и вновь вглядываясь в карты, так и не могла постичь, какая именно угроза наплывает на мир. И только одно было очевидным — необходимость защитить Марту и Стефана. Но как? Лупе бессильно опустила руки и заплакала.
Ближе к вечеру она все же решится дойти до Высокого Замка. Там ей скажут, что герцог Аррой и принцесса Илана отбыли встречать посланника Его Святейшества, а спустя несколько часов вдогонку за ними поскакал граф Шандер Гардани со своими «Серебряными». Настаивать на встрече с оставшимся Стефаном маленькая колдунья не осмелится…
Глава 25
Водяные лилии в широких хрустальных вазах казались вырезанными из драгоценного белого мрамора, а серебряные ветви, свисающие над креслом Местоблюстителя, выглядели совсем живыми. В огромные, доходившие до пола цветные окна щедро лился солнечный свет, окрашенный в самые нежные и изысканные цвета.
Местоблюститель Лебединого трона Эмзар Снежное Крыло из Дома Розы обвел строгими голубыми глазами собравшихся эльфов. Здесь были главы Домов, то есть те, кто мог решать. Остальных, имевших привилегию слушать и говорить от своего имени, видимо, не так уж и заинтересовала просьба Эанке Аутондиэль, Эанке Падающей Звезды, дочери Астена Кленовой Ветви и Нанниэль Водяной Лилии. Или же эльфы уклонились от присутствия на Совете именно из-за Эанке, чья телесная красота не мешала ей быть истинным бичом клана. Не поддержать просьбу Аутондиэль означало заполучить смертельного врага, поэтому соплеменники Эмзара, многие века тщательно избегавшие любых столкновений, предпочли не вмешиваться.
Пришли лишь те, с которыми Эанке и ее матушка шептались по укромным местам. Эти, безусловно, будут поддерживать своих предводительниц, а значит, Совету Домов или придется пойти им наперекор, что означало войну внутри клана, или же согласиться с ними, по сути, отдав в их руки Убежище. Буде тахое случится, ответственность за дальнейшее ляжет на его, Эмзара, плечи. Он, конечно, знает, что делать, но только самый азартный игрок поставит на то, что он доживет до следующей весны.
Впрочем, что бы ни думал Эмзар, бледное лицо Местоблюстителя, обрамленное темными локонами, оставалось бесстрастным. Он занял причитающееся ему место во Главе стола, тщательно расправил складки белоснежного плаща и обратился к семи главам Домов (а ведь когда-то на Светлый Совет собиралось более сотни Лебедей)
— Дети Вечного Лебедя, да скользит он вечно по глади Великого Озера, — бархатистый голос Снежного Крыла сразу же заполнил собой весь Зал Первых Фиалок, — Эанке Аутондиэль из Дома Розы обращается к нам с просьбой. Выслушаем же ее.
Несогласных не нашлось. Эмзар царственным жестом положил точеную руку на инкрустированный перламутром и опалами стол: «Говори, Эанке из Дома Розы!»
Чтобы не уронить себя пред Светлым Советом, Эанке надела драгоценности Дома. Даже знаменитую диадему, украшенную тридцатью двумя звездчатыми сапфирами. Эмзар знал, что без разрешения главы Дома она не имела права это делать. Очевидным было и то, что Астен своего разрешения не давал. Видимо, дочери просто не пришло в голову спросить мнения отца. Конечно, за годы прозябания в Убежище эльфы опростились, отвыкнув от строгих требований этикета, но раз уж Эанке объявила себя наследницей старинных властителей, она не должна пренебрегать древним обычаем. Хотя, с другой стороны, надев фамильные ценности, Падающая Звезда как бы обретала право говорить от имени Дома. Эмзар невольно взглянул на брата.
Астен был одет подчеркнуто скромно — серо-голубая туника подпоясана простым серебряным поясом, на золотых волосах тонкий серебряный обруч. На красавицу-дочь он смотрел со скучающим выражением вежливого хозяина, внимающего надоедливому и неумному гостю. Если в душе Астена и бушевала буря, он ничем себя не выдал. Правитель неожиданно подумал, что его брат-поэт далеко не столь прост и понятен, как это могло показаться с первого взгляда. А Астен вежливо улыбнулся и приложил руку к груди — «Свидетельствую и подтверждаю, что стоящая пред нами девица и есть Эанке Аутондиэль, что она принадлежит к Дому Розы, главой которого по воле Повелительницы Лебедей я являюсь более тысячи весен. Девица же Эанке приходится сестрой наследнику главы Дома».
Глаза девицы бешено сверкнули, она никак не ожидала, что отец вздумает принять участие в разыгрываемом ею спектакле в старинном духе. Формально Астен лишь подтвердил ее право требовать справедливости. На деле же он дал понять, что не имеет к происходящему никакого отношения, и напомнил, что его дочь не более чем сестра Рамиэрля-Разведчика, права которого она вздумала оспаривать. Тем не менее Эанке сдержалась: что бы то ни было, она не позволит втянуть себя в спор до тех пор, пока не выскажет все, что считает нужным. Красавица обвела глазами семерых вождей, собравшихся за столом Правителя, и десятка полтора эльфов, сидевших на обитых серебристым шелком скамьях, расставленных между доходящими до пола окнами. Брат, разумеется, и не подумал появиться. Тем лучше.
— Я прошу Светлый Совет выслушать меня, — звонкий девичий голос был слышен в самом отдаленном уголке Зала Первых Фиалок.
Шандер выполнил приказание Марко, отрядив приличествующее случаю число «Серебряных» встречать посланца Архипастыря. Задавать вопросы королю в присутствии сбежавшихся придворных граф счел неуместным. К тому же поездка солнечным летним днем по мирным таянским дорогам не сулила неожиданностей. Традиционная охрана, сопровождавшая наследника престола, и несколько десятков расфуфыренных аристократов были нужны лишь для придания выезду должной пышности. На сей раз король ввиду траура решил ограничиться всего лишь тремя дюжинами воинов и дюжиной нобилей — Парамон не носил кардинальской шапки, да и повод исключал пышные церемонии. Тем не менее приветствовать легата должен был принц крови, а Стефан был еще не в состоянии провести в седле целый день. Зенон же продолжал в безумии бросаться на обитые толстым войлоком стены своей комнаты и не мог исполнить долг королевского гостеприимства.
Однако Марко и не намеревался отправлять к Гремихе принцев. Король дождался возвращения Рене и Стефана. Коротко сообщив потрясающую новость, которая, казалось, не произвела на дядю и племянника никакого впечатления, Марко предложил Рене возглавить процессию, так как эландец являлся ближайшим родичем таянского короля. Рене молча кивнул, мол, разумеется, всегда рад. Странно, но и Стефан не стал протестовать, доказывая, что здоров. Принц и герцог обменялись понимающими взглядами, и Рене обернулся к королю:
— Я предпочел бы, чтоб граф Гардани остался в Гелани, мне кажется, он не должен оставлять замок.
— Ты никогда не ладил с Лукианом, — проворчал король.
— Лукиан предан как собака, — откликнулся герцог, — но ты же не доверишь собаке вести переговоры или же возглавлять войска.
— Хотя большинство собак сделают это лучше старого доброго Лукиана, — Ланка, слегка задыхаясь, подбежала к отцу. — Раз ваши законы говорят, что женщина ни на что не годится, я не буду требовать корону. Ну, уж поехать-то встречать легата я могу!
Раскрасневшаяся девушка с вызовом смотрела на отца, брата и дядю, ожидая отпора, но его не последовало. Рассмеявшийся король только посоветовал дочери одеться на встречу с духовным лицом, как подобает принцессе, а не тарской разбойнице. Принцесса с кротким видом кивнула головой и выскочила из комнаты.
…Вроде бы ничего не предвещало неприятностей, но у Шандера, когда на рассвете он провожал кавалькаду, душа была не на месте. Его словно что-то тянуло вскочить на коня и броситься вдогонку за уехавшими. Граф сдержал себя и отправился к Стефану.
Солнце скрылось за верхушками трех огромных каштанов, когда Эанке с победным видом обвела взглядом Зал Первых Фиалок. Она могла гордиться собой: ее доводы были безупречны, она высказала все, что хотела. Если Светлый Совет не прислушается к голосу разума, тем хуже для него, ее же совесть может быть спокойна.
Сидевшие у стен эльфы молчали: ждали, когда выскажутся главы Домов. Эмзар равнодушно и буднично предложил начать с самого младшего.
Клэр Утренний Ветер из Дома Журавля Эанке не любил. И очень не любил. Когда-то, много весен назад, красавица из Дома Розы владела сердцем Клэра, но неистовое желание возлюбленной вернуть вчерашний день вызывало у застенчивого «журавлика», любившего дождь, птиц и светлые кленовые рощи, недоумение и печаль. Девушка сочла своего обожателя трусом и ничтожеством, что, впрочем, не мешало ей показывать немногочисленным подругам свои изображения работы Клэра. Казалось, так будет вечно, но однажды Утренний Ветер оглянулся по сторонам и увидел, что, кроме Эанке, в Убежище есть и другие. Молчаливая пепельноволосая Тина Последняя Незабудка из Дома Ивы вытеснила из сердца художника дерзкую красавицу. Эанке тяжело пережила потерю единственного к тому времени поклонника и постаралась выместить зло на Тине. И тут-то кроткий Клэр показал, что досаждать его любимой не может никто.
Эанке не забыла ясный зимний день, когда напротив Лебединого Чертога появилась ледяная статуя. Это, без сомнения, была она, Эанке Аутондиэль, но прекрасные черты были сведены гримасой злобы и вожделения, нежные руки скрючены, как птичьи когти, рот уродливо разинут, словно женщина выкрикивала какие-то отвратительные слова. Трудно было представить себе большее оскорбление, к тому же обитатели Убежища понимающе перемигивались, довольные тем, что вздорная девица наконец-то получила по заслугам.
Статуя, несмотря на слезы и крики Эанке, простояла до весны. Красавица запомнила урок: она стала сдержанней, но ненависть, которую она испытывала к Клэру, возросла многократно. Когда же Утренний Ветер после отказа его матери от своих прав был признан главой Дома, Аутондиэль несколько дней не показывалась на улице, боясь выдать свои истинные чувства. Что до Клэра, то он их и не скрывал.
— Я выслушал все, что говорила эта… женщина, — художник произнес это слово так, что оно прозвучало оскорблением, — и не понял почти ничего. Я не понял, почему мы должны заниматься жалобами сестры на брата при живом отце и главе Дома. Я не понял, почему мы должны отбирать у брата его находку и передавать ее сестре. Я не понял, наконец, почему мы должны преступить древний запрет и вновь начать поиски отвергнувших нас Богов и почему кольцо, не имеющее ничего общего с нашей волшбой, поможет там, где ничего не вышло у лучших магов.
Я знаю лишь одно: эта женщина не хочет смириться с тем, что у нее никогда не будет подданных, что она живет на маленьком острове, а не в легендарном Сээнгвирре, и что она ни в ком не вызывает ни любви, ни хотя бы уважения. Поэтому-то она и ненавидит всех. Вас. Меня. Своего брата. Если мы ей уступим и отдадим колдовскую игрушку, она будет заботиться лишь о себе. Мы же превратимся в заложников ее скверного характера, чтобы не сказать безумия. Я кончил.
— Благодарю тебя, Клэр Утренний Ветер, — Эмзар слегка наклонил красивую голову. — А что скажет Дом Ивы?
Нидаль Рябиновая Гроздь изящным движением поправил опаловый медальон, с которым не расставался со дня гибели жены.
— Я не хочу никого осуждать и никого обсуждать. Мне кажется, принесенное Рамиэрлем кольцо не повод для разговора на Светлом Совете. Это внутреннее дело Дома Розы. Я готов извиниться за излишнюю резкость слов, сказанных моим зятем, но не за суть их. Эанке Аутондиэль поступила недостойно.
— Благодарю главу Дома Ивы. Совет ждет слова Дома Иволги.
Главой Дома Иволги была Тамиона Лунная Бабочка, легкая и неуловимая. Собственно говоря, Дом Иволги и состоял-то из трех одиноких сестер, все еще надеявшихся обнять возлюбленных, пропавших во время Войн Монстров. Лэа и Вардис ждали женихов, Тамиона — мужа.
— Я даже не знаю, — Тамиона грациозно склонила золотистую головку, — что сказать. Если это кольцо действительно столь важно, надо просить Рамиэрля отдать его клану. Может быть, мы с его помощью сможем отыскать тех, кого по недомыслию оплакиваем, или же защититься от будущих бед. Если же это обычный перстень, пусть он остается у Рамиэрля. Что до Эанке, она в любом случае не имеет на него прав.
— Благодарю тебя, Тамиона Лагариэль. Дом Ириса?
Стройный темноволосый Антэл Золотой Тростник с глазами сине-лиловыми, как вечернее небо, был немногословен:
— Мы слишком мало знаем о кольце Рамиэрля, чтобы судить о нем. И к тому же решать судьбу талисмана за спиной нашедшего недостойно.
— Я понял. Спасибо, Антэл. Астен Кленовая Ветвь, ты присоединяешься к словам Эанке из твоего Дома?
— Нет, — покачал золотой головой Астен. — Эанке движут зависть и честолюбие, а это не те кони, на которых можно въехать в землю обетованную. Что до кольца, оно принадлежит не нам, и не нам решать, что с ним делать.
— Что ж, Дом Розы откровенен. Дом Лилии?
— Если находка Рамиэрля может быть полезна клану, нельзя выпускать ее из рук. Но мы должны быть уверены, что магия кольца не враждебна эльфам. Если Эанке готова поручиться за все ею сказанное, я предложил бы позволить ей заняться кольцом.
— Дом Лилии также достаточно ясен. Будет ли говорить Дом Мотылька?
— Дом Мотылька полагает, что нужно выслушать Рамиэрля-Разведчика и только потом решать.
— Главы Домов сказали, — Эмзар бесстрастно обернулся к сидящим вдоль стен — Присутствующие на Совете Дети Лебедя будут говорить.
Правитель полагал, что сторонники Эанке станут убеждать Совет, но те молчали, напряженно и выжидательно следя взглядом за своей предводительницей. Эмзар заметил быстрый взгляд, которым Эанке обменялась с матерью и Фэриэном из Дома Лилии. Судя по всему, что-то затевалось. Однако что именно приготовила Аутондиэль Совету, никто так и не узнал. Серебристый занавес поднялся, и в Зал Первых Фиалок вошел тот, имя которого так часто упоминали собравшиеся.
Рамиэрль, словно бы в насмешку над сестрой, оделся в костюм эландского маринера. Столь не любимый эльфами черный цвет выгодно оттенял золото волос и синеву глаз, а длинный клинок на шитой серебром перевязи и кинжал за спиной говорили, что красавец этот не менее опасен, чем волк или морской бык. Лицо барда хранило вежливое выражение, но в глазах плясали смешинки.
— Я с интересом узнал, что благодаря моей предприимчивой сестрице оказался в центре внимания Светлого Совета и поспешил прийти. Я не помешал?
— Я рад, что ты здесь, Рамиэрль, — доброжелательно откликнулся Эмзар, умело скрыв вздох облегчения. — Но ты зря беспокоился, Светлый Совет оставляет просьбу твоей сестры без внимания.
— Я благодарю Светлый Совет за мудрое решение, — либр улыбнулся, и в улыбке его опять-таки сквозила легкая насмешка. — Но боюсь, это решение было единственно возможным. Я расскажу всем, КАК ко мне попало это кольцо. Сочтя по наивности, что знать об этом должны немногие, я ошибся. Отсутствие знания рождает в некоторых головах не самые уместные планы. Итак, угодно ли Светлому Совету меня выслушать?
Любопытство в равной степени присуще всем мыслящим тварям. Эльфы не оказались исключением, впрочем, Рамиэрль, или, вернее, Роман Ясный, в этом и не сомневался. Бард вновь усмехнулся одними глазами:
— Начну с того, что кольцо это принадлежало человеку, известному как Эрасти Церна. Люди почитают его как святого, и перстень этот хранился в их главном храме. Вместе с руками Эрасти Церны, отсеченными его убийцами. Касаться кольца имел право лишь Архипастырь. Некто, я так и не узнал, кем был покойный, решил завладеть кольцом Эрасти. Увы! Моя дорогая сестра оказалось не первой, кому пришла в голову эта блистательная мысль.
За кольцо одному из кардиналов (это жрецы людей высокого ранга) обещали архипастырский посох. Прежний Архипастырь был убит. Его преемником готовился стать некто Амброзий, теперь, полагаю, уже покойный. Ночью они вместе с тем, кто охотился за кольцом, осквернили святыню. — Бард выдержал паузу и продолжил: — Один сгорел на месте. Другого схватили отсеченные руки. Затем появился сам Эрасти Церна и поручил кольцо мне. А теперь пусть кто-нибудь попробует подойти и взять его. Если сможет, разумеется. — Роман учтиво поклонился и остался стоять посреди зала, в упор глядя на Эанке. Та, гордо вскинув голову, сделала несколько шагов к брату, потом остановилась, резко повернулась и с криком «Ненавижу!» бросилась вон. Совет был окончен.
Эльфы расходились молча, не глядя друг на друга. Эмзар задержал Романа и, когда они остались одни, тихо сказал:
— Не знаю, чему помешал твой приход, но, похоже, дочь твоего отца собиралась показать нам свою силу. В любом случае, Убежище для тебя теперь не самое безопасное место.
— Я понимаю, что все колдуны мира вкупе с Белым Оленем не мечтают о моей смерти больше той, что по недосмотру Творца зовется моей сестрой. Я, конечно, мог бы поговорить с ней на доступном ей языке, но мне действительно некогда.
— Идешь к Последним горам?
— Сначала — в Таяну…
— Примеро действительно направляется с тобой?
— Не самое приятное общество, но, возможно, без помощи магов мне не пройти дальше Эрасти… Впрочем, Топаз доберется до Гелани быстрее, чем наши маги до Тарски. Мы просто условимся о встрече.
— Они настаивают на совместном путешествии…
— Хотят, чтоб я был на глазах. Придется их разочаровать.
— Когда ты уходишь?
— Хотел бы вчера, но лучше дождаться Уанна, который появится со дня на день. Если кто-то и знает нечто важное о кольце, так это он. В противном случае мое возвращение в Убежище окажется ошибкой.
— Неужели они ничего не знают?
— Ничего, дядя. Даже Примеро. То, что он говорит с присущим ему умным видом, скажет любая жаба, я уж не говорю о философской. Единственной зацепкой оказалась одна строчка, написанная рукой вашей матери королевы. Она упоминала «темное кольцо, сулящее надежду». Но оно ли это?
— Боюсь, она имела в виду что-то свое…
Шандер, усмехнувшись, переставил вырезанную из черного дерева «всадницу» на два поля вбок. Он считался неплохим игроком в эрмет, но сегодня у него не было шансов — обыграть Стефана было не легче, чем превзойти Рене в искусстве фехтования. Возможно, когда-то кто-то такой и родится, но это когда еще будет. Тем не менее играть с принцем и фехтовать с адмиралом граф Гардани любил.
Капитан «Серебряных» никогда никому не завидовал, чужое мастерство его лишь восхищало и заставляло часами тренироваться. В Высоком Замке сражаться с Шандером в эрмет на равных могли разве что король Марко да покойный Иннокентий. Что до шпаги, то пока Стефан был здоров, граф и принц оспаривали друг у друга первенство, в равной степени гордясь и своими удачами, и победами друга. Впрочем, их отношения в принципе не знали, что такое «зависть».
Отец Шандера сначала смотрел на дружбу сына с принцем косо, так как никогда не одобрял королевских фаворитов, но, убедившись, что Стефан не является барином, а Шандер — слугой, успокоился. Шани же никогда и ни о чем венценосного друга не просил, пока не влюбился в красавицу-плебейку, расстаться с которой было выше его сил. Откажи Стефан в просьбе или посоветуй сделать юную Ванду не женой, а любовницей, граф наверняка бы сохранил фамильную преданность Ямборам, но эта была бы обычная верность рыцаря своему сюзерену. Но принц, преодолев сопротивление обоих семейств и отца-короля, при помощи кардинала Иннокентия устроил брак Шандера, после чего друзья стали вовсе неразлучны. Именно тогда король Марко сделал шаг, сначала всех удививший, но потом оцененный по достоинству. Когда Рудый Стах, прежний капитан «Серебряных», нашел свою смерть в медвежьих лапах, король назначил его преемником друга своего сына. Телохранители принца не сразу признали нового начальника, который к тому же был младше большинства из них, но Шандер Гардани доказал, что достоин этой должности. Нынешние же «Серебряные» были готовы следовать за своим капитаном в огонь и в воду.
Когда после отъезда Романа граф собрал своих додеканов и рассказал о заговоре против Стефана, те восприняли новость как и положено личной гвардии. Внешне словно бы ничего не изменилось — все так же сменялись каждые две оры парадные караулы, а свободные от дежурств воины упражнялись во внутренних дворах, пили красное вино и крутили усы перед хорошенькими камеристками, но на самом деле «Серебряные» больше не отдыхали. Как-то так вышло, что гвардейцы оказывались именно под теми окнами и у тех дверей, через которые можно было пройти к покоям принца и эландского герцога, также взятого под негласную охрану. Под шитыми серебром доломанами были надеты легкие кольчуги, а вино разбавлялось водой.
Шандер был уверен в своих людях, как в себе, но все равно считал дни до возвращения Романа и прибытия нового кардинала. Граф не дрогнул бы, случись ему схватиться лицом к лицу с десятком атэвов или с горсткой людей оборонять замок от целого войска, но магии он не понимал и боялся. И Шандер Гардани не мог чувствовать себя спокойно, зная, что в Высоком Замке заперт пойманный с поличным колдун и отравитель. Будь на то его воля, граф немедленно казнил Годоя, даже если его смерть для принца Зенона вечное безумие. Впрочем, окажись на месте Зенона, которого Шандер никогда особо не любил, Стефан…
Гардани наморщил лоб, заставляя себя думать о том, что он видит на игральной доске. Принц уже вывел из-под удара «адмирала» и пытался развернуть «колесницу». Удача не благоприятствовала Стефану — у него почти не было флота, зато случился переизбыток придворных. Любой другой игрок сдал бы партию без боя, но наследник Таяны медленно, но верно подчинял судьбу своей воле. Но доиграть им было не суждено. Юный Сташек, самый молодой из «Серебряных», застыл на пороге в подчеркнуто бравой позе.
— Что-то случилось, друже? — отозвался принц.
— Ее Величество хочет поговорить с Его Высочеством наедине! — отчеканил юноша.
На бледном лице Стефана ничего не отразилось, но Шандер заметил, как тонкие пальцы сжали палисандровую фигурку.
— Я рад служить Ее Величеству, — голос принца был ровным. Сташек лихо повернулся и вышел. Шандер встал, готовясь последовать его примеру.
— Останься, — Стефан был непререкаем, — если она пришла, это касается всех нас, а не только меня.
Герика, застыв на пороге, растерянно уставилась на двух мужчин, поднявшихся из-за эрметного столика.
— Прошу вас, Ваше Величество, — Шандер подвел королеву к обитому вишневым бархатом креслу, на котором та когда-то любила сидеть. — Мы счастливы вам служить. — Герика послушно села, ее руки теребили тяжелую атласную юбку.
— «Серебряный», оставьте нас и проследите, чтобы в коридоре никого не было.
Юный гвардеец повернулся и вышел еще более браво и старательно, чем в первый раз. Стефан пристально посмотрел на королеву, а потом спросил тихо и ласково:
— Что случилось, Рика?
В серых глазах мелькнули слезы, но юная женщина справилась с собой и тихо сказала:
— Ко мне только что приходили…
— Кто?
— Не знаю. Одет был, как придворный Его Величества, но лицо незнакомое.
— Что было ему нужно?
— Чтоб я попросила у… у Его Величества свидания с отцом.
— Что?! — В глазах принца сверкнуло зеленое пламя. — С Годоем?!
— Да. И как можно быстрее… Но я… Я подумала, что должна прийти и сказать; ведь отец, он сделал теб… Вам много дурного. Я не хочу его видеть, но этот человек приказал мне.
— Приказал тебе?! Но приказывать королеве может лишь король.
— Он, наверное, этого не знал, — вздохнула Герика, — он сказал, что я должна увидеть отца еще до вечера и передать ему несколько слов. И еще он сказал, что отец обрадуется, но если я кому-то расскажу об этом деле, то буду жалеть всю жизнь.
— Так и сказал?
— Он поклялся святой Циалой, — грустно сказала королева, — но я все равно решила рассказать. Если это на пользу отцу, значит, будет плохо всем остальным. Я бы никогда, — она робко подняла глаза, — не пришла бы сюда, но герцог Аррой уехал… Остались только вы, а что-то делать надо.
Принц молча смотрел на молодую женщину, руки его дрожали, и Шандер понял, что отвечать должен он.
— Ваше Величество, пока мы не решим, что делать, вам не стоит возвращаться в свои покои.
— Что он велел передать? — Стефан уже овладел собой.
— Он несколько раз заставил меня повторить, так что слова точно эти: «Сегодня. Вукереч. Сломанный клинок».
— И это все?! — ошеломленно переспросил Шандер.
— Все, — виновато кивнула она.
— Герика, — голос Стефана сорвался, — подожди в «клетушке»…
Герика прекрасно знала эту небольшую комнатку с окном в Осенний садик, где они со Стефаном провели немало счастливых часов. Она встала и покорно вышла, обернувшись на пороге и послав Стефану долгий просительный взгляд, на который тот не ответил.
— Ты что-то понимаешь? — Шандер намеренно отвлек принца от неуместных нынче сожалений.
— Нет. Но мне кажется, разгадка где-то рядом. Пока же мне понятно только слово «сегодня».
— Может, он хочет бежать?
— Не думаю. Свидание с дочерью неминуемо привлечет к нему внимание стражи. Нет, это скорее доклад о выполнении какого-то приказа. Человека, который приходил к Рике, мы сейчас, конечно, не найдем. А если и найдем, вряд ли чего-то от него добьемся. Проклятый знает, сколько их, и они поймут, что их выдала Рика… Нет, мы должны догадаться сами.
— Вукереч, что это такое? Или кто?
— Ума не приложу! — Принц потер пальцами виски. — Может, что-то тарскийское?
— Навряд ли, скорее на староарцийское похоже. Как же оно теперь будет звучать? Так, «В» на «ф» и «к» на «ж»…
— Не забудь еще «еч» на «е» поменять Иннокентий рассказывал, что арцийцы, смешавшись с мирийцами, за последнюю тысячу лет из «дамечей» в «даме» превратились. Значит, у нас получается какой-то Фужере. Где-то что-то я такое слышал…
— Фужере?! Ты что, вправду забыл? Это же епископ Ортодоксов, который первый выбрался живым из Эр-Атэва и привез в Арцию эрмет! В те времена его имя читалось как «Вукереч».
— Ну и что с того? Он же умер еще до Анхеля, да и писал-то одну лишь ортодоксальную чепуху, дескать, все, что дадено, дадено по воле Творца, а посему ничего и менять-то нельзя. Если бы не эрмет, о нем бы и вовсе забыли.
— Вот именно, его книги сейчас большая редкость, но у меня есть. Там, среди прочего, описываются эрметные комбинации. Фужере решил назвать их по-своему, но потом все сошлись на атевских названиях.
— И что это нам даст?
— Только одно: одно из положений он назвал «Сломанный клинок». Мы его называем «гируд-ах». Теперь ты понимаешь?!
Глава 26
Местность постепенно повышалась. Пологие холмы становились круче, их выгоревшие головы словно бы светились под солнцем, а вдали, все меньше напоминая гряду облаков, высился Гремихинский перевал.
Маки и атриолы давно облетели. Только невзрачные серые пушистые шарики да шелест перезревшей некошеной травы напоминали о буйном весеннем цветении. Ланка жалела, что сейчас не время для виллин, ведь, подарив этот цветок, можно сказать так много. Принцесса пыталась сосредоточиться на дороге, но постоянно оглядывалась на ехавшего сзади Рене. Увы! Адмирал был полностью поглощен беседой с толстым епископом. Ланка дрожала от ярости и обиды — время непоправимо уходило. Еще одна или две весы, и они увидят посланцев Архипастыря, после чего все надежды на откровенный разговор пойдут прахом.
Принцесса огляделась, чтобы прикинуть точное расстояние до места встречи. На первый взгляд холмы походили друг на друга, как яблоки с одной яблони, но Илана слишком часто проезжала этой дорогой, чтобы путаться. Дорога огибала холм, казавшийся немного выше соседних. Девушка помнила, что на его вершине стоит то ли огромный камень, то ли выглаженная ветрами и дождями древняя статуя, оставленная племенем, исчезнувшим задолго до того, как сюда пригнали коней племена царевича Тая.
С помеченного камнем холма должны быть видны Всадники… Ланка умелой рукой послала коня в галоп. Выносливый рыжий иноходец птицей взлетел на вершину. Придворные только плечами пожали, удивляясь очередной выходке Ее Высочества, сверху весело приветствовавшей отставших. Внезапно всадница вздрогнула, ее конь вскинулся на дыбы, отчаянно молотя по воздуху передними ногами, и не заржал, а почти закричал. Девушка чудом удержалась в седле, а обезумевшая лошадь отскочила вбок, на мгновенье застыла как вкопанная и опрометью понеслась назад. Навстречу уже мчались встревоженные нобили и воины эскорта, но принцесса пронеслась мимо выскочившего вперед белокурого всадника на серой поджарой кобыле и осадила иноходца, только поравнявшись с Рене Арроем. Девушку била дрожь, медные пряди, растрепавшиеся во время бешеной скачки, прилипли ко лбу, лошадь роняла на дорогу хлопья пены, словно ее заставили проскакать галопом несколько вес. Принцесса бросила поводья и закрыла лицо руками.
— Что случилось? — Рене мягко, но твердо обнял племянницу за плечи, и та, прижавшись к нему, едва удержала крик радости — ее маленькая хитрость увенчалась успехом — ОН БЫЛ РЯДОМ!
Илана немного помолчала, а потом отрывисто прошептала:
— Всадник!.. Я видело его лицо!.. Это моя смерть!
— Тебе показалось, — Рене бережно провел рукой по медным волосам, — на таком расстоянии нельзя увидеть лица. Не думай об этом.
— Но это было!.. Было… Было… — твердила Илана, цепляясь за Рене. — Я боюсь! Слишком много смертей… Следующая я… Я знаю, Рене, — обычно дерзкие глаза девушки с мольбой смотрели наэландца, — Рене, спаси меня, не оставляй. Я не хочу умирать… Помоги…
Герцог прижал ее к себе:
— Ничего не бойся, тебе все показалось. Оставайся здесь.
— Что ты хочешь делать?!
— Поднимусь и посмотрю.
— Не делай этого… Ты ничего не увидишь… Всадники показываются только тем, чей срок наступил. Я не пущу тебя! — Илана заплакала навзрыд, наверное, первый раз в своей жизни. Рене тихо гладил ее по голове, успокаивая, как ребенка Наконец она отстранилась:
— Ты останешься?
— Разумеется, нет! Я должен знать, что ты увидела. И ничего не бойся.
— Тогда и я с тобой, — Илана вымученно улыбнулась, — должна же я показать тебе, откуда я смотрела.
Герцог внимательно посмотрел на нее:
— Я знал, что ты не из трусливых, но чтоб до такой степени!
— С тобой я ничего не боюсь, — решительно сообщила Илана.
— Хорошо, поехали.
Лошадь Иланы все еще дрожала и не хотела идти, поэтому герцог посадил девушку впереди себя, крепко обхватив одной рукой. Сердце Ланки бешено колотилось — уж теперь-то лед в ее отношениях с Арроем должен растаять! Ему ее жаль, он хочет ее защитить и при этом восхищается ее смелостью! Не может не льстить и ее вера в него. А эта поездка на одной лошади!.. С нее должно начаться счастье.
Разумеется, никакого всадника он не увидит, да и не может увидеть. Зато увидит она, а он будет ее защищать днем и ночью, благо за год произошло много всего, подтверждающего, что принадлежать к Таянскому Дому опасно.
— Ну, племянница, — Рене говорил спокойно, но в его голосе принцесса уловила скрываемую под нарочитой небрежностью серьезность, — откуда ты смотрела?
Ответ у Ланки был готов заранее.
— Вот отсюда, в эту сторону ничего не видно — камень, а вот тут… Я смотрела, сколько еще до Гремихи, и… — Илана протянула руку вперед и, вскрикнув, вцепилась в Рене. — Вот он! Вот! Неужели ты не видишь?!
Он ответил очень тихо и серьезно:
— Конечно же, вижу…
Они гнали коней крупной рысью, уже понимая, что не успевают. Шандер с трудом сдерживался, чтоб не послать отряд в галоп, но ум раз за разом одерживал победу над сердцем. Загнать лошадей означало оказаться в поле пешком за несколько вес до тех, кому они должны помочь. Только владея собой, они могли еще надеяться на успех.
Он взял с собой около сотни «Серебряных», всех, кто подчинялся ему и Стефану, всех, кто был свободен от дежурства и в этот чертов праздник оставался в Замке. Собрались они в считанные мгновенья, умение вовремя оказаться в седле было неотъемлемой чертой таянских воинов. Теперь оставаюсь догнать отряд, опередивший их почти на девять ор. Увы! Кавалькада, выехавшая навстречу легату Архипастыря, вряд ли тащилась, как похоронная процессия, тем более что в поездку напросилось немало молодых нобилей, желавших показать себя перед Иланой умелыми наездниками.
Если они со Стефаном правы в своих догадках, а никаким другим образом объяснить адресованное Михаю послание лично он, Шандер Гардани, не возьмется, то сторонники тарскийского господаря могут напасть на Рене и Илану в четырех местах. Вряд ли они будут рисковать и собой, и возможными заложниками там, где все как на ладони.
Логичнее всего было бы захватить самого легата еще до встречи с таянцами. В горах, если взяться за дело с умом, можно спрятать не одну тысячу человек, там каждый камень становится защитой, а каждая расщелина неприступной твердыней. Но, с другой стороны, взять заложником высокопоставленного клирика — объявить войну Церкви. Быть отлученным и проклятым вряд ли захочет даже Годой. Если же Михай целит в Илану или, что вернее, в Рене (комбинация «Сломанный клинок» означает пленение вождя), то о горах надо забыть.
Лично он, Шандер, видит только два места, пригодных для засады. Это Козий лог, находящийся в полутора весах от Гелани, и Тисовая падь, от южного конца которой до Всадников рукой подать. Да, он бы ждал врагов в Тисовой пади, через которую, если он правильно прикинул время, его друзья проезжали, когда они со Стефаном садились играть. Если что-то должно было случиться, оно уже случилось. Возможно, им предстоит долгая погоня по горам, но это все-таки лучше, чем найденные в пади трупы. Только не это! Хватит в Таяне смертей. А когда он вернется, чем бы ни кончилось дело, он убедит короля казнить Годоя. Или же убьет его своими руками, и пусть будет что будет!
Шандер оглянулся на «Серебряных», они, хвала Творцу, отличались неутомимостью волков. Нет, положительно, эту партию еще можно выиграть.
— Послушай меня, Илана, — Рене взял принцессу за руку, — мы сейчас спустимся с холма, и ты скажешь, что ошиблась, что все тебе почудилось… Я понимаю, что ты привыкла отвечать за свои слова, — герцог неправильно истолковал робкий жест Ланки, готовой признаться, что она НИЧЕГО не видела, — но нам нельзя сейчас пугать людей. В Таяне обсудим все со Стефаном и с Гардани. Скоро вернется и Роман, он наверняка знает о Всадниках больше нас. А теперь молчи. — Принцесса и так потрясенно молчала, и Рене добавил уже мягче: — Не думай, что это чья-то смерть. Нас предупредили об опасности, а кто предупрежден — тот вооружен. Надо думать, а не плакать. Ну, ты ведь у нас умница….
На этот традиционный мужской аргумент Илана также ответила традиционно — она улыбнулась. Если бы кто-то еще два месяца назад сказал Ланке, что она будет счастлива ехать на одной лошади с другим человеком, она бы рассмеялась недоумку в лицо. Но сейчас ей хотелось растянуть эти мгновения на день, на год, на столетие.
Единственное, чего не понимала принцесса, — это слов Рене о Всадниках. Она ничего не видела, но думать, что герцог ее разыгрывает, было невыносимо. Кроме того, и лицо Рене, и его голос убеждали, что он воспринял слова Иланы более чем серьезно. Она была готова поверить, что он-то как раз и ВИДЕЛ лицо Всадника, а это значит, что он… обречен?!
— Я ненавижу себя за то, что втянула тебя в это, — до ожидавших их на дороге придворных и телохранителей оставалось всего ничего, и Илана говорила тихо, почти шептала: — Никогда себе этого не прощу!
— О чем ты? — искренне удивился ее неподражаемый спутник. — Если верить легенде, то не увидеть Всадника тот, кому это предназначено, не может. Ну, произошла бы это не сейчас, а через ору или две. Вот и все. И… неужели он показался тебе таким уж страшным?
— Я… Я не успела рассмотреть…
— Конечно же, не успела, — рассмеялся Рене, привычно откидывая со лба белую прядь, — ты его увидела, ты знала, что это страшно, и испугалась. А надо было не бояться, а посмотреть повнимательнее. Знаешь, Ланка, я давно убедился, что избежать страха, убегая от него, нельзя. Надо идти навстречу. Не безоружным, конечно, но навстречу. И тогда в восьми случаях из дюжины поймешь, что бояться нечего, а еще в трех справишься с бедой. Разумеется, если встанешь к ней лицом к лицу, а не позволишь ударить себя в спину…
— Но есть еще и последний случай, — прошептала Ланка.
— Верно, есть. Но от смерти лекарства еще не придумали. И до самого смертного мгновения нам не дано знать, действительно ли оно смертное. Наше дело драться до конца, что будет потом, решать другим.
— Я, кажется, понимаю, — прошептала девушка.
— Вот и славно. А теперь молчи и улыбайся. А говорить буду я. Что это вы, сударь, — смотрите на нас с такой опаской? Мы ведь не с чумного корабля.
— Но вы его в-в-видели? Видели? — пробормотал иссохший вельможа в коричневом.
— Видел. Облака на горизонте. Там, наверху, ветер и солнце бьют в глаза, так что можно увидеть все, что угодно. Принцессу подвело ее воображение. Она знала, что Всадники недалеко, потом эта череда смертей в ее семье… Все это вполне объяснимо.
— Да, наверное, — пробормотала Илана, поспешно заправляя сверкающие волосы под жемчужную сетку, — я… мне померещилось.
— И это неудивительно. Смотреть вдаль, да еще против солнца. Не привыкни я к этому в море, тоже что-нибудь увидел…
— Так это был обман зрения, помноженный на воображение, — с облегчением вздохнул вельможа, — похоже, мы действительно начинам шарахаться от собственной тени.
— Осторожность все же лучше беспечности, — откликнулся Аррой, — но мне кажется, мы становимся невежливыми — если не поторопиться, посланцы Архипастыря прибудут к месту встречи быстрее нас.
Дальше ехали молча. Илана, вспомнив о том, что за ней следят сотни глаз, а не только голубые очи герцога, вспыхнула до корней волос и присоединилась к двум замужним дамам, навязанным ей в качестве спутниц. Курицы эти не придумали ничего умнее, чем окружить принцессу заботой. Одна настойчиво предлагала хрустальный флакон с нюхательной солью, другая пустилась рассказывать о том, как она в годы своей юности столкнулась с собственной тетей, уже несколько лет, как лежавшей в могиле.
Слушая вполуха этот путаный рассказ, Ланка думала о другом. Мыслями девушки полностью владел седой голубоглазый человек, молча ехавший впереди процессии. Принцесса так и не могла понять, что она для него значит, и поиски ответа на этот вопрос были для нее сейчас самым главным.
Рене о принцессе не думал, и виновата в этом была она сама. Всю дорогу от Гелани до Зманских холмов Ланка не выходила у герцога из головы, он не мог не замечать внимания племянницы и никак не мог решить, что же ему делать. Ланка нравилась Рене. Нравилась порывистой искренностью и необычной для женщины смелостью. Он, пожалуй, даже был немного влюблен. Будь Илана замужней дамой, все было бы намного проще. Аррой знал, чем кончится дело, если она действительно выйдет замуж за пьянчужку Рикареда и останется в Эланде. Другое дело, что ничего хорошего это не сулило.
И причина была не в том, что утаить связь между королевой и Первым Паладином невозможно — их бы никто не осудил, тем более что никчемность Рикареда и отчуждение между Рене и его супругой ни для кого не являлись тайной. Родство же по женской линии в Эланде и Эр-Атеве (в отличие от Арцийских государств) в расчет не бралось, так же, как и разница в возрасте. Маринеры начинали искать матерей для своих детей, уже немало поскитавшись по волнам; так что в Гнезде Альбатроса браки между ровесниками были скорее исключением, нежели правилом. Тем не менее Рене никак не мог уговорить себя принять любовь Иланы как должное, дескать, пусть будет то, что будет. Ланка заслуживала настоящего крепкого чувства, а не тайной мимолетной связи. У этой дерзкой медноволосой девочки впереди целая жизнь, и он не должен ее толкать в заведомо неудачный брак.
Ничего не придумав, Рене решил держаться от племянницы подальше, что и вынудило ее на отчаянную выходку. Впрочем, Аррою, несмотря на всю его проницательность, и в голову не могло прийти, что принцесса лжет. Возможно, если бы, поднявшись на холм, он обнаружил только вдохновленных солнечным днем кузнечиков и бегущие вдаль облака, он и догадался бы. Но увидел он призрачную исполинскую фигуру в странных доспехах.
Всадник умело сдерживал танцующего под ним коня с необычайно длинной гривой. Лицо титанического наездника было открыто. Сначала адмирал решил, что перед ним то же существо, что и в Кабаньих трясинах, но, вглядевшись, понял, что ошибается. Всадник и тот, из топей, безусловно, принадлежали к одной расе — те же суровые и чистые черты, высокие скулы, тяжелые веки, прикрывавшие огромные глаза с узкими кошачьими зрачками. Обруч из черного металла придерживал длинные серебристые волосы, точно так же, как и у воина, появившегося по зову болотницы. Совпадало почти все — и украшенная крупными сверкающими камнями, крученая гривна на шее и струящийся за плечами темный плащ, закрепленный фигурной застежкой, но Всадник был заметно моложе и, как это ни странно звучит, человечнее болотного призрака.
Какое-то время они смотрели друг другу в глаза. Адмиралу даже показалось, что он чувствует боль и тревогу выходца из легенд. Маринер так и не понял, действительно ли в его мозгу раздались слова: «Теперь все зависит от тебя… Они не должны пройти…», или же эти фразы всплыли из глубины его собственного сердца.
— То, что я видел сегодня, уже окупило все неудобства, связанные с путешествием и длительным соблюдением инкогнито, — с удовлетворением отметил Жан-Флорентин, расположившийся в этот раз на плече герцога, благо надетый по случаю торжественной церемонии широкий плотный воротник надежно укрывал жаба от любопытных взглядов.
— Значит, ты видел? — живо откликнулся Рене.
— Разумеется. Я все видел и все слышал. Случившееся лишь подтверждает, что ты избран. Кстати, этот Всадник, безусловно, принадлежит к тому же расовому типу, что и ты. Разумеется, у него более характерное лицо, но для меня нет сомнений — в тебе течет какая-то часть крови этого исчезнувшего народа. Впрочем, эльфийская кровь в тебе тоже есть.
— А что это за народ? — поинтересовался Аррой. — Мне не кажется, что он похож на доарцийских идаконцев, да и на арцийцев не очень. И вместе с тем это не эльфы.
— Да уж, — фыркнул Жан-Флорентин, — в наблюдательности тебе не откажешь! — Эльфы и не могут походить на Прежних!
— Прежние?! Кто это?
— Про них известно лишь то, что они были. Они исчезли, вернее, были уничтожены задолго до того, как прародители моего народа спели свою первую Песню Дождя.
— И это все, что тебе известно?
— Увы. Я знаю только то, что ничего не знаю, — грустно признал жаб. — Все создания, которые сейчас считаются древними, в том числе и мы, пришли сюда или были созданы после. Возможно, за Последними горами или же за Запретной чертой и остались свидетели юности этого мира, кстати, он не всегда назывался Арцией. Но я пока не встретил никого.
— А Болотная матушка?
— Она Уцелевшая, так же как и тот, кто говорил с тобой. Но и она, и Всадники лишь хранители чего-то, что досталось им от Прежних… Они не понимают многое из того, что делают, и, по-моему, даже не предполагают, зачем нужно то, что они исполняет веками.
— Значит, Всадники действительно живые?
— Разумеется. Ты же сам видел. И они на тебя рассчитывают! Но пора менять тему. Вот и посланцы Церкви. Я, пожалуй, переберусь на браслет. От этих клириков можно ожидать чего угодно.
Со склона ближайшего холма медленно спускалась группа из двух или трех десятков всадников. Черные с зеленой оторочкой одежды Церковной стражи окружали малахитовые одеяния иерархов. К разделяющей холмы ложбине обе процессии подошли одновременно. Таянцы выстроились сообразно этикету — впереди два пажа: один со знаменем, второй с серебряной трубой; далее три рослых, красивых воина в расшитых серебром доломанах, за ними — принцесса Илана и ее дядя герцог Рене, и, наконец, придворные и охрана.
Веснушчатый паж звонко протрубил, и ему в ответ откликнулась волынка, на которой играл бледный монастырский музыкант. Ряды Стражей Церкви раздвинулись, и вперед выехал невысокий толстенький монах, неумело управляющий большим пегим мулом. В то же мгновение пажи и «Серебряные» расступились, и герцог Рене Аррой направил вороного Чивво навстречу гостям. Монах, подслеповато моргая, уставился на приближающегося всадника и облегченно вздохнул:
— Да пребудет милость Творца над домом Арроев, я счастлив видеть вас живым и здоровым.
— Благодарю вас, отче, но я не стою ваших тревог…
— Я знаю все, герцог, — просто сказал брат Парамон, — а посему денно и нощно молюсь о вашем здравии. В непростые времена мы живем, в непростые и страшные, и не нам, книжным червям, определил Творец спасти Благодатные земли, но воинам доблестным и правителям мудрым и благочестивым. Я привез вам благословение Архипастыря и вот это.
Брат Парамон расстегнул верхнее зеленое одеяние, и подскочивший послушник освободил посланца Архипастыря от некоего подобия кожаной кирасы, украшенной эмблемой Церкви Единой и Единственной. Парамон оттянул один из парчовых листов плюща, украшавших нагрудник, и открыл потайной карман, из которого был извлечен тонкий пергамент. Герцог развернул протянутый ему лист и на мгновение лишился дара речи. Это был так называемый «Свободный лист», подписанный лично Архипастырем и заверенный его Большой печатью. В листе было сказано, что все, сделанное им, герцогом Арроем, сделано с благословения Церкви Единой и Единственной и направлено во благо всех Благодатных земель. Все те, кто вздумает противиться повелению герцога Арроя, объявляются еретиками.
Даже от Филиппа, с которым он состоял в давней переписке, Рене не ожидал такого подарка. Видимо, рыцарь Феликс, нежданно-негаданно получивший архипастырский посох, не только знает об опасности, но и готов разделить бремя ответственности, свалившееся на тех, кто посмел бросить вызов Пророчеству.
— Я смиренно благодарю Его Святейшество, — Рене произносил ритуальные фразы, однако тон адмирала и выражение его лица говорили намного больше, — я надеюсь, что вы, отче, удостоите меня беседой, когда отдохнете.
— Нам некогда отдыхать, сын мой, — вздохнул брат Парамон, — я должен забрать бумаги покойного кардинала Иннокентия и немедля возвращаться в Кантиску. К сожалению, из-за безвременной кончины Архипастыря Филиппа и соответствующих траурных церемоний преемник кардинала Идаконы и Тарски не смог выехать в срок, однако, надеюсь, не пройдет и половины месяца, как он прибудет в Гелань. Насколько мне известно, на должность сию будет избран достойный и мудрый пастырь, хорошо знакомый с историей этих славных земель…
«… и тем, что здесь происходит», — про себя продолжил Рене речь монаха. Феликс пришлет сюда человека, который станет верной опорой Стефану и Шандеру. Что ж, безоговорочная поддержка Церкви в эти проклятые времена увеличивает их шансы. Впрочем, понимают это и враги.
— Когда вы думаете возвращаться, отче? Я хотел бы написать Его Святейшеству.
— С благословения Творца я выеду послезавтра утром. Мы должны спешить, а я не очень хороший наездник. Но сначала я рассчитываю на подробную беседу с вами и принцем Стефаном. Вы должны из первых рук узнать, что же произошло в Кантиске, а Архипастырь нуждается в последних новостях из Таяны.
Огромная рысь, приоткрыв один глаз, лениво посмотрела на светловолосую женщину в пышном розовом платье и равнодушно опустила голову на лапы. Эта в розовом врагом Старшему Брату не была ни в коем случае. Преданный знал, что она любит Старшего Брата, и был спокоен, чего нельзя было сказать о его хозяине. Стефан был еще бледнее, чем обычно. Герика молчала, забившись в угол. Солнце клонилось к закату, но благодатное лето щедро дарило Таяне еще несколько ор света. Пришел слуга с подносом, принес фрукты и напитки со льдом. Пришла и ушла Белка, значительно взглянув на притихших взрослых. Вновь появился юный Сташек — доложил, что королеву разыскивают ее дамы. Стефан, досадливо поморщась, велел сказать, что Ее Величество пока останется у него. Когда Сташек вышел, Герика рискнула нарушить тишину:
— Наверное, мне следует вернуться? Может, они и не узнают, что это я…
— Узнают, потому что Шани или успеет им помешать, или пустится следом. Но чем бы ни кончилось, ничего уже не будет идти как шло. Возможно, ты меня возненавидишь, но с твоим отцом я покончу не позднее чем сегодня вечером. Хватит! Я уверен, что Роман все равно вылечит Зенона, если тот не придет в себя сам после смерти Михая. Наведенные чары чаще всего исчезают вместе с тем, кто их сотворил. Но даже смерть брата, даже твои проклятия меня не остановят! Пока жив этот человек, в опасности все Благодатные земли.
— Я не буду тебя проклинать, Стефан, — прошептала королева, — если я тебя не прокляла, когда ты отдал меня своему отцу, я не прокляну тебя никогда…
— Герика! — Принц вскочил, отчего-то бросился к окну, обхватив голову дрожащими руками. Потом, почти справившись с собой, вернулся было на старое место и, неловко взмахнув рукой, кинулся Герике в ноги.
Надумай кто подслушать дальнейший разговор, он бы или не понял ничего, или же понял все. Собственно говоря, никакого разговора и не было, были бессвязные возгласы, оправдания, которым мешали поцелуи, слова, утратившие дарованные им языком значения и превратившиеся в одно огромное «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!».
Однажды спустив себя с цепи, принц забыл обо всем — смутных предчувствиях, отцовских снах, твердом намерении дождаться Романа, неизбежных укорах совести. А Герика, Герика любила и знала, что любима. Больше этой простой душе не было нужно ничего.
И в это время вошла Белка.
Глава 27
Уанн появился, как всегда, неожиданно. Его прихода никто не заметил, хотя стража, выставляемая Перворожденными на подходах к Убежищу, и сонм охранных заклинаний Преступивших должны были оповестить о госте задолго до того, как тот постучался в двери Астена.
Уанн, по своему обыкновению, был одет в поношенный, но опрятный воинский костюм и напоминал удалившегося на покой арцийского офицера в средних чинах. Высокий, с грубоватыми, но располагающими чертами лица и хрипловатым голосом, маг на изысканном эльфийском острове выглядел совершенно неуместно. Уанн не делал ничего, чтобы нравиться хозяевам, он всегда оставался самим собой. Одни за это еще больше уважали его, другие еще больше ненавидели.
Как ни странно, обладающий утонченным вкусом Астен сразу же проникся к странному волшебнику искренней симпатией и был вознагражден, нежданно для себя обнаружив тонкого ценителя и знатока поэзии. Уанн, казалось, знал все, заслуживающее внимания, из созданного поэтами Благодатных земель со времен Великого Исхода. Это ли или же непроходящая тоска Астена по миру людей превратили мага и эльфа почти в друзей. В Доме Розы всегда были рады Уанну, но никогда еще его не ждали с таким нетерпением.
— Я отправился в путь сразу же, как получил твою записку, Астен, — маг-одиночка решительно взял быка за рога. — Что случилось?
И Рамиэрль рассказал, что случилось, Уанн надолго замолчал, уставясь куда-то вдаль. Сильные натруженные руки спокойно лежали на коленях, но, несмотря на показное спокойствие, волшебник напоминал сжатую до предела пружину. Астен и Рамиэрль ждали — они давно научились молчать подолгу. Наконец Уанн заговорил:
— Когда я просил тебя поискать Белого Оленя, я все же надеялся, что тревога ложная и у нас еще есть время. Я ошибался. Хуже вестей и не представишь. Даже не знаю, прав ли был ты, приехав сюда. Отправься ты сразу же в Корбут, у тебя был бы шанс проскочить, а теперь, боюсь, без шума не обойтись… Я, разумеется, пойду с вами. Или нет, сначала пойду я!
— Один? — поднял бровь Астен.
— Я неплохо знаю Тарску и Корбут, хоть и не был там давно. Думал, старый дурак, что лихо придет не оттуда. Ошибался. Простите, дорогие. Проклятье! — Уанн сжал руки в кулаки, но быстро овладел собой. — Тобой и кольцом рисковать не стоит. От Примеро и его компании какой-то толк, безусловно, может быть, но они никогда и ничего не делали вместе даже тут, кто знает, каковы будут в походе. Если им не сидится в Убежище, пусть идут, но задержи их хотя бы до конца месяца. За это время я или уйду вперед так, что даже стадо слонов позади не помешает. Или же, — маг улыбнулся, — мне придет конец. И тогда останется проламываться через Корбут силой. На это, надеюсь, Преступивших хватит. А не хватит, сами виноваты, незачем тогда соваться.
— А мне советуешь идти с ними?
— Ой, не знаю. Эрасти тебя туда звал, значит, вроде бы нужно идти. Но, с другой стороны, сам Проклятый не знает, куда его занесло, а беда, вот она — руку протянуть… Если Таяна и Эланд не устоят, то за Арцию лично я гроша ломаного не дам. Любой толковый мерзавец разнесет старуху в клочья и не чихнет. Ваши вряд ли вылезут из болота, пока небо над головой не загорится, а тогда поздно будет. Остается Эр-Атэв… Да и он не помощник. Во-первых, извечные враги, во-вторых, слишком далеко от Тарски, а вся беда оттуда. Я — то думал, зло в море за Запретной Чертой спит, а оно под самым носом вылеживалось!
— Ты хоть напоследок загадками не говори, — Астен наполнил опустевшие чаши и снова сел, не отрывая прямого, светлого взгляда от гостя.
— Я бы не говорил, когда б знал отгадки. Одно ведаю точно — Рамиэрль избран. Может быть, ты тоже. Теперь самые разные силы будут вынуждать вас играть по-своему. Значит, в целом клубке дорог и возможностей придется искать единственную. Ум тут плохой советчик, а сердце и того хуже. Есть у меня, правда, надежда, что в нужный момент оживет Вечный Голос, но это только надежда. И к тому же почти призрачная …
— «Вечный Голос» — что это?
— Можешь считать его голосом этой несчастной земли… Легенды говорят, что Тарра когда-то могла говорить со своими детьми, вся беда, что ты и Рамиэрль не совсем ее дети… Вы, эльфы, называете этот мир Подзвездным, а сами сузили его границы до размера болотного островка, да и люди знают лишь небольшой, отведенный им кусок… А ведь когда-то Тарра была едина! В те поры или сразу после этого кто-то очень могущественный разбросал по ней древние знания, чтобы из их крупиц можно было собрать наше прошлое, которое послужит щитом в будущем. Я многие годы охотился за этими знаниями, находя их там, где ничего не должно было быть, — в затерянных среди лесов и болот селениях, в покинутых городах, в памяти бессловесных тварей… Лишь недавно стало проступать нечто осмысленное, я думал, что еще две-три сотни лет работы, и я пойму, что за силы сплелись здесь в узел. Увы! Все началось слишком рано, так что разум может подсказать очень мало.
— Но что-то ты все же узнал….
— Мне казалось, что много. Оказалось мало. Я отыскал следы пяти очень разных сил. Их может быть больше, но не меньше. Знаю, что Тарра закрыта снаружи немыслимой силы заклятием, взломать которое трудно, что-то говорит мне, что есть и обходные пути…
— Значит, права моя дочь, когда говорит, что можно отсюда уйти?
— Это смотря куда. Если в Преисподнюю, то, пожалуй, можно… Проломить защиту означает впустить сюда такие силы, с которыми не нам, почитай начисто лишенным магии, тягаться. Возможно, твою сестру кто-то толкает под руку — дескать, пробуй, ищи дверь. Только она по дури своей не понимает, чем ей эта дверь обернется.
— Я тоже боюсь, что Эанке не сама дошла до мысли завладеть кольцом Эрасти, хотя не знаю, как она могла связаться с кем-то чужим. Ведь Убежище потому и называется Убежищем, что о нем знают лишь избранные.
— Ох, Астен, Астен… Не зря люди говорят, что знают двое, знает свинья. Если я прихожу к тебе, а Эанке об этом не знает, почему ты должен знать, кто приходит к Эанке?
Дорога назад казалась бесконечной. Дело шло к вечеру, но немилосердное летнее солнце неистовствовало. Даже кузнечики и те притихли, утомленные жарой.
Холмы остались позади, и разомлевшая кавалькада медленно тащилась по слегка волнистой равнине. Рене ехал чуть впереди остальных, вполголоса беседуя с лейтенантом Рафалом. Молодой офицер Церковной Стражи толково и быстро рассказывал о том, чему оказался свидетелем. В отличие от близорукого и растерянного брата Парамона Рафал умел не только смотреть, но и видеть, почему, собственно говоря, и оказался в Таяне. Феликс и Роман обоснованно полагали, что Аррой должен узнать все.
Сам легат с наслажденьем пересел в удобную дорожную карету, которую покинул, чтоб достойным образом встретить таянцев. Разукрашенный мул, со спины которого брат Парамон торжественно приветствовал герцога, трусил сзади возка под бдительным оком румяного послушника. Пестрые одежды таянских нобилей перемешались с зелеными одеяниями клириков и черно-зелеными плащами Церковной Стражи.
«Серебряные» и эландцы, однако, держались несколько особняком, соблюдая походный порядок. Не то чтобы они чего-то опасались, просто воинам и в голову не приходило, что можно вести себя как-то иначе.
Это, собственно говоря, всех и спасло. И, разумеется, волчье чутье Рене Арроя. В лицо пахнуло долгожданной прохладой, кони оживились, бойко спускаясь в пологий овраг, заросший густым кустарником. Тисовая падь манила ласковой тенью, сладкими лесными ягодами, бессвязным говором быстрой и холодной, несмотря на иссушающую жару, речки Гражинки, торопящейся на встречу с Рысьвой.
Если бы Рене спросили, почему он приказал остановиться, он вряд ли смог бы объяснить. Его ум еще пытался разобраться в словах Эрасти Церны, а руки уже натягивали поводья. Люди и кони нехотя поворачивали назад. Многоцветная змея, пятясь задом, отползала от вожделенного укрытия.
Димон и два додекана «Серебряных» отреагировали сразу же, как заметили яростно машущую руку Рене. Воины выдвинулись вперед, оттесняя от оврага бестолково озирающихся по сторонам придворных. Опомнилась и Церковная Стража, довольно споро окружившая карету легата. Ланка, попросившая приезжего клирика о приватном разговоре, высунулась было наружу, но, увы. Несмотря на все протесты воинственной принцессы, чужие воины, твердо знавшие, что женщинам, особенно знатным, не место в схватке, не позволили девушке покинуть безопасное, с их точки зрения, убежище. Карета неуклюже развернулась и в окружении охраны отъехала на расстояние, показавшееся стражам подходящим.
Тисовая падь лежала впереди, такая уютная и тенистая. Сзади, в двух орах пути, рвались в небо Всадники Таяны. Впереди ждал отдых. Люди, раздосадованные и ничего не понимающие, настороженно смотрели на Рене Арроя. Герцог поискал глазами Ланку и, узнав, что она в карете легата, с облегчением вздохнул — воевать со строптивой девчонкой, наверняка бы сунувшейся в самое пекло, он хотел меньше всего.
Оглядев окруживших его офицеров, эландец бросил:
— Хотел бы я ошибиться, но, похоже, впереди — засада. Насколько мне помнится, чтобы перейти вброд Гражинку в другом месте со всей этой ордой, нужно потерять день.
— Полтора, — лаконично отозвался усатый «Серебряный».
— Тем более. Ночевать в степи глупо. Не думаю, чтоб в овраге засела целая армия, — откуда ей здесь взяться? Скорее всего, там отряд, ненамного превосходящий наш. Если вообще превосходящий. На неожиданность ставили, черти! Неожиданности не будет. «Если только не заявится Осенний Кошмар, — мелькнуло в голове, но адмирал быстро отогнал эту предательскую мысль. — Вряд ли чудище набросится среди бела дня на добрую сотню воинов». Почему-то Аррой был твердо уверен, что Олень и солнце — две вещи несовместные. Герцог тряхнул белой головой — эту привычку Счастливчика Рене когда-то знали во всех арцийских портах. Означал сей жест, что капитан принял решение и сбить его с курса теперь не смогут все Ортодоксы мира. Аррой вполголоса окликнул:
— Антал, — один из додеканов «Серебряных» вскинул голову, — позаимствуйте у придворных кавалеров плащи и шляпы. Спускаться вниз, громко разговаривая. Представьте, что вы — собравшиеся напиться из речки оболтусы. Диман, линию стрелков по краю оврага. Лошадей оставить. В эдакой чащобе от них одно расстройство. Спуск простой, без веревок обойдетесь.
Он сделал паузу, обводя взглядом лица воинов — все ли поняли?
— Первые двенадцать живо вниз. Позиция — вон на том уступе… «Придворные» — следом. Остальные — ждать! Сигнал — начало боя. Для охраны остальных должно хватить церковников.
— Если они еще не разучились драться, — буркнул Диман.
— Ну, все, други, — Рене усмехнулся, — если я ошибся, конец моему доброму имени.
Но он не ошибся. Чуть только «придворные» углубились в овраг настолько, чтоб путь назад стало можно отрезать, ловушка захлопнулась. Два огромных, оплетенных плющом ствола с тяжким кряхтеньем повалились, загородив дорогу, а из зарослей слитно ударили арбалеты. Будь атака неожиданной, немногие уцелели бы после первого залпа, но «Серебряные» бросились на землю, и тут же сверху по зарослям ударили пистоли и мушкеты эландцев. Некоторые пули, похоже, достигли цели, так как в ответ раздался низкий гневный вой. «Придворные» один за другим поднимались с земли, сбрасывая ненужные больше яркие плащи. Лежать остались лишь несколько то ли раненых, то ли убитых — смотреть было некогда. Но большинство не пострадало.
Не успел рассеяться пороховой дым, как стоящие в резерве, молча бросились вперед и вниз, прикрывая один другого.
Так они бегали сотни раз на учениях в Высоком Замке. Так их старшие братья бросались на укрывавшихся в западных лесах разбойников. Но разбойники, как правило, всеми способами старались избежать схватки с лучшими бойцами Таяны. Засевшие же в Тисовой пади сочли уместным принять бой, хотя он и начался совсем не так, как они рассчитывали.
Отведенные за ближайший пригорок церковники и придворные вытягивали шеи, пытаясь понять, что же делается в овраге. Здравый смысл подсказывал Рене оставаться в стороне от схватки. Логика настаивала, что, потерпев неудачу сначала с чудищем, а потом и с ядом, его недоброжелатели решили испробовать арбалеты. Они могли пожертвовать целым отрядом ради одной седой головы. Герцог должен был остаться наверху, ограничившись общим командованием, — он и остался бы, если бы не видел растерзанных Осенним Кошмаром, если бы не хоронил Иннокентия и Марко, не смотрел в глаза Стефану, не успокаивал плачущую Герику… Напряжение и горечь последних месяцев требовали выхода.
Словно не замечая с трудом сдерживающегося Димана — перечить герцогу старый коронэль так и не осмелился, — Рене Аррой соскочил с лошади и, держа наготове пистоль, с ловкостью человека, проведшего не один год на качающейся палубе, бросился вниз по склону.
Ему повезло — он сразу наткнулся на врага. Коренастый воин в черных кожаных доспехах удивленно обернулся, услышав за спиной шум. Выстрел уложил его на месте. Отбросив разряженный пистоль — потом подберут, Рене обернулся к новому противнику, вооруженному тяжелым ятаганом.
Знакомое оружие… в своих скитаниях Рене с таким уже сталкивался. Тут главное — не подставить свой клинок под удар, тяжелый ятаган просто перерубит его, как атэвы перерубают в воздухе подброшенные гвозди. Да, тогда противником маринера Рене были атэвские корсары, сейчас же… Что засаду устроили нелюди, Рене понял почти мгновенно. Он даже вспомнил, как называют себя те, кого непостижимым образом занесло в центр Таяны.
Уворачиваясь от мощного, с оттягом, удара, адмирал мимоходом пожалел о том, что эти существа приняли сторону Михая. Когда-то они ему нравились, но война есть война. Герцог крутнулся, ушел в низкую стойку, рука противника окрасилась кровью — и узкое лезвие тут же вошло ему в бок, легко пробив прочный кожаный доспех. Нелюдь, удивленно вскрикнув, опрокинулся навзничь и затих. Клинок эландца, откованный и закаленный малорослым кряжистым оружейником, иногда привозящим в Эланд баснословно дорогое, но безупречное оружие, не подвел. Счастливчик Рене с силой выдернул шпагу из мертвого тела и, не оглядываясь, пошел вперед.
— Разве ты не дождешься утра?
— Зачем? — Уанн пожал широкими плечами. — Раньше уйдешь, раньше дойдешь. Если не увидимся, советую драться до конца. И еще. Не позволяйте себя уговорить на то, против чего душа восстает.
— Не позволим, — кивнул Рамиэрль, а Астен молча поднял бокал.
Уанн положил было руку на сделанную в виде лозы дверную ручку, но неожиданно вернулся к столу и уселся в кресло, водрузив свой видавший виды мешок на колени.
— Я подумал, что должен рассказать одну историю. На первый взгляд сплетня как сплетня, но кто знает, вдруг потом пригодится. Сдается мне, корни сегодняшнего теряются в таком лохматом прошлом, что даже вы, бессмертные, не можете этого помнить, тем более с памятью у вас, прямо скажу, не очень.
— Мы, действительно, забыли больше, чем имели права, — кивнул Астен. — Но, мне кажется, не по своей воле.
— Очень может быть, — откликнулся Уанн, задумчиво потирая переносицу. — Знаешь, когда не можешь поймать гуся, начинаешь ловить мух. Отчаявшись разобраться во всей этой мешанине, я задумался о Рене. Я ведь весной всей правды тебе, Ромко, не сказал. Мне хотелось, чтобы ты без моей подсказки пригляделся к этому человеку, видя в нем лишь способ подобраться к Филиппу. А вообще-то адмирал меня занимает уже давно.
— Не тебя одного, — натянуто пошутил Роман, но Уанн не принял шутки.
— Знаю, что не меня одного. Но об этом после. Ты никогда не задумывался, чего это третий сын эландского герцога раз за разом таскался за Запретную Черту, причем, похоже, сам не понимал, чего ищет. Маринеры всегда промышляли кто морским разбоем, кто торговлишкой с заморскими краями. Рене же вечно привозил то черный жемчуг, то всякие перья и камни, от которых арцийские павлины просто шалели. Любой другой, раз нащупав золотую жилу, разрабатывал бы ее, причем тщательно скрывая заветное местечко от других. Рене же никогда не возвращался туда, где единожды побывал, словно бы вслепую искал что-то или шел на чей-то Зов!
— И ты решил, что ключ ко многим тайнам за Запретной Чертой? — тихо спросил Рамиэрль.
— Да! Проклятый меня побери! И я до сих пор не уверен, что ошибся. То, что тянуло туда Счастливчика Рене, в самый неожиданный момент может свалиться на наши головы. Но я отвлекся… Задумайтесь! Рене побывал у Темных эльфов и вернулся одаренный сильнейшими талисманами. Мы так и не знаем, что стало с его спутниками и как он выжил. Рене чудом выбирался из таких передряг, из каких выпутаться практически невозможно. Рене отсутствовал, когда всю его семью выкосила болезнь. Рене сделал своей сигной Волка и Луну. За Рене охотится Осенний Кошмар, Рене принимают в свой круг духи из Ласковой пущи, не понятная даже мне болотница дает ему в спутники философского жаба, древнюю тварь, самые упоминания о которой исчезли из книг задолго до Анхеля Светлого. И наконец, эти слова о Темной Звезде. Умирающие от Аква Закта не ошибаются.
— Но разве все это не объясняется тем, что Рене избран?
— Что огонь жжется, очевидно для всех, но только маги понимают суть огненной стихии и могут овладеть ею. Не поняв, что же такое Рене Аррой, мы так и будем блуждать в потемках.
— Рене — мой друг и защитник нашего дела, — резко бросил Рамиэрль.
— После твоего рассказа я в этом и не сомневаюсь, — отмахнулся Уанн, — он, без сомнения, сам не знает, что и куда ведет его по жизни. Возможно, эландцу покровительствует кто-то очень могущественный, но лишенный возможности или желания открыть свое лицо. Тогда мы не одиноки, и, когда все повиснет на волоске, к нам придет помощь.
— Я все же склонен рассчитывать лишь на свои силы, — покачал головой Астен, — если, разумеется, не удастся вернуть Проклятого.
— Мы в любом случае должны вести себя так, словно мы одни. Тем более что, переговорив с тобой, я почти уверился, что Рене — заложник собственной крови. В момент его рождения звезды встали так, что все, спавшее десятки поколений, ожило. — Уанн в упор посмотрел на Рамиэрля: — Ты никогда не задумывался, откуда у Рене такая внешность? И это при том, что все его родичи удавались либо в пришлых южан-арцийцев, либа в эландских предков, бывших светловолосыми гигантами.
— Почему у него такие глаза? — задумчиво повторил эльф. — Кто его знает, почему. В Стефане есть малая примесь эльфийской крови… Думается, от матери…
— Эльфы эльфами… Адмирал, бесспорно, ваш родич, но это не все. Была одна история, и вы должны ее знать. Кровь в этом деле, похоже, играет не последнюю роль, а дело это семейное… Кроме вас, оно касается еще трех фамилий — герцогов Тарски, таянских королей ну и, разумеется, Эланда… Это было, дай подумать… Незадолго до Анхеля Светлого, при желании это можно проверить по человеческим хроникам. Эланд и Таяна уже перестали казаться задворками мира, и тамошние владыки становились серьезными фигурами на доске Благодатных земель.
Империям не впервой разваливаться от сытости и спокойствия, хотя Анхель, прах его побери, так встряхнул старуху, что она продержалась еще тринадцать веков. Надо же, что-то меня все время вбок тянет… Короче, в Таяне правил тогда первый король из рода Ямборов. У него было четверо весьма достойных сыновей (от одного из них пошли графы Гардани, а от другого нынешние арцийские императоры, невесть почему считающие себя Волингами) и две дочери. Старшую он выдал за одного из имперских вельмож, а младшей решил скрепить союз с гнездом Альбатроса, в котором еще не проросли арцийские нарциссы… Ты следишь за моим рассказом?
— Да, разумеется… Пока ты не сказал ничего нового.
— Подожди. Принцесса Мира не была особенно красивой, но эландский, вернее, еще идаконский, властитель в этом и не нуждался. Мужчины в его роду умели находить то, что им нужно, на стороне. Твой друг Рене, кстати, не исключение, его жена может похвастаться многим, но не вниманием мужа, но я опять отвлекся. У тогдашнего Первого Паладина было несколько бастардов и очень красивая подруга, у которой хватало ума не требовать от возлюбленного разделить с ней корону. Она была всегда весела и спокойна, чем привязывала к себе идаконца куда крепче, чем слезами или упреками.
В те поры в Эланде любой сын, признанный отцом и поддержанный паладинами, мог наследовать родителю, так что родовитая жена нужна была герцогу лишь для заключения политической сделки. Я не слишком подробно рассказываю?
— Нет.
— Итак, Первый Паладин… Я дальше буду называть его Рикаред. Старый титул слишком громоздок. Словом, жених выехал с соответствующим его сану эскортом в Таяну. Рассказывают, что в холмах они чуть не попали под оползень, но якобы Всадник удерживал готовый обрушиться склон, пока по нему не промчалась кавалькада. У Гремихи летними оползнями никого не удивишь… Кроме этой истории, с ними в дороге ничего не случилось. Стефан Ямбор принял гостей с распростертыми объятиями. Были устроены бесконечные охоты и турниры. Жених не принимал в них участия, хоть и считался одним из первых бойцов Благодатных земель — у Эландских герцогов это в крови в не меньшей степени, чем свобода в любви. — Роман готов был поклясться, что его собеседник улыбнулся. — Слушайте дальше. До свадьбы оставалось около трех недель, когда случился самый пышный турнир, на котором победу над всеми местными рыцарями, в том числе над наследником Таяны, одержал какой-то незнакомец.
Стефан был страшно раздосадован удачей чужака, и, чтобы его утешить, идаконский гость взялся за копье сам. Противники оказались равны друг другу в силе и ловкости, и ложная гордость не помешала им это признать. Они пожали друг другу руки. Победителю полагалась награда — боевой конь и великолепный меч старой работы (простолюдины такое оружие упорно называли гномьим, хотя в Академии давно доказали, что никаких таких подгорных кузнецов на самом деле не существует) и право выбрать королеву турнира. Посовещавшись, эландец и незнакомец решили, что Рикаред возьмет себе меч, так как моряку, страна которого состоит из прибрежных скал, лесов и озер, степной скакун не столь уж необходим. К тому же конь сразу признал в незнакомце хозяина, а меч у того и так был прекрасный. А чтобы совсем уж никому не было обидно, решили избрать сразу же двух королев турнира.
Идаконец, будучи хорошим политиком, разумеется, назвал свою невесту, пришелец же, не связанный государственными делами, с интересом обозрел лица всех присутствующих дам и избрал совсем еще молоденькую девушку. Вторая королева жила при дворе то ли из жалости, то ли для того, чтобы быть под присмотром, так как была наследницей маленького лесного герцогства, которое под шумок прихватил отец короля Стефана. Эта, так ее звали, была миниатюрной блондинкой с огромными зелеными глазами, нежным румянцем и потрясающей красоты руками. Я видел ее… портрет, уже зрелой женщиной, и можно только гадать, как хороша она была в юности.
Эта приняла венец из рук рыцаря, преисполненная к нему великой благодарности и восхищения, а чувства эти так легко переходят в любовь. Тем более рыцарь оказался красив, как эльф, да он и был наполовину эльфом. Только глаза у него были не темно-синими, как у вас, а голубыми… Такими, как у Рене…
Разумеется, девочка влюбилась в таинственного пришельца, который к тому же оказался прекрасным танцором и божественным певцом. Назвался он Риберто рЭбине из герцогства Ломбэан, что на дальнем западе Империи.
Молодой красавец стал любимцем Гелани, дамы были от него без ума, но он видел только Эту. Через неделю он попросил ее стать его женой и получил согласие. Король был доволен — Эта навсегда покидала Таяну, и можно было не думать о ее правах наследницы. Жених и невеста не могли наглядеться друг на друга, и кто может винить девушку за то, что она, не дождавшись брачной церемонии, открыла любимому свою дверь… — Уанн замолчал, наливая себе воды. — Прости, горло пересохло. В последнее время я не слишком здоров. Я уже говорил, что таянки млели при виде голубоглазого красавца. Принцесса Мира не была исключениям, но в отличие от других привыкла брать что хотела. А хотела она Риберто. Девица пошла к отцу, из которого вила веревки — известный твердостью, даже жестокостью, Стефан пасовал перед двадцатилетней дочерью, и потребовала у него… жениха Эты.
Как она заставила короля отказаться от слова, данного Эланду, не знаю, но Стефан согласился. Добиться того, что хотела Мира, было непросто. Надо было объясниться с Рикаредом и заставить Риберто отказаться от нежной златокудрой красавицы ради ширококостной, носатой принцессы.
Первая трудность была преодолена с легкостью необыкновенной. Властелин Эланда согласился на расторжение помолвки взамен на изрядный кусок земли, прилегающий к полуострову со стороны Таяны (теперь эти земли называют Внутренним Эландом), и торговые льготы. Зато Риберто наотрез отказался оставить Эту, хотя Стефан обещал младшему сыну захолустного графа, которого на родине к тому же почитали бастардом из-за несхожести с родителями, сделать его господарем Тарским. Наконец в дело включился таянский кардинал. Опять-таки не знаю, как ему это удалось, наверняка пустил в ход одну из уловок, на которые так торовата Церковь. Так или иначе, но Риберто сдался.
Свадьба была небывало пышной, затем молодые отправились в Тарску. На следующий день отбыл и герцог. На выезде из города он догнал женщину в трауре, бредущую по Эландской дороге. Герцог узнал Эту, которая тайно покидала Таяну. Рикаред взял девушку с собой, а к концу пути предложил ей руку и сердце. Они были счастливы. Сын Эты и Рикареда наследовал отцу и был прекрасным правителем, а дочь его как раз и стала женой арцийского беглеца Аларика. Глаза у нее, кстати, были зеленые, как у бабушки, но у одного из их сыновей они были голубыми, эльфийскими. С тех пор эта черта проявлялась еще несколько раз, но все реже и реже, особенно по мере того, как эландские владыки перемешивались с темноглазыми таянцами. И вот теперь Рене…
— А что стало с Мирой и Риберто?
— У них очень долго не было детей. Новый герцог Тарски, кстати вместе с женой и герцогством он получил родовое имя Удад Годой, не любил свою жену, можно даже сказать, что ненавидел. Он все время пропадал в горах. Отчаявшаяся Мира увлекалась колдовством, благо фискалов в Таяне и Тарске отродясь не бывало. Дальше можно лишь догадываться. В конце концов герцогиня все же забеременела. Родился сын, наследник трона, обладавший весьма жалким нравом. Когда ему было двенадцать лет, Риберто погиб. Что это было — несчастный случай, убийство или самоубийство, история умалчивает. Мира стала полноправной правительницей. Она до самой своей смерти не подпускала сына к трону, хотя нашла, ему невесту — дочь вождя одного из горных кланов Монтай. По крайней мере, так было велено считать. Их сын Иштван Удад Монтайе Годой наследовал бабке. Все!
— Я знаю, что даже отдаленные потомки эльфов могут унаследовать черты предков, — задумчиво проговорил Летен, — видимо, Темные узнали в Рене эльфийскую кровь, и помогли ему?
— А в Эрасти их тоже кровь привлекла?
— Это мы вряд ли узнаем, разве что отыщется кто-то из эльфийских наставников Эрасти. Но, боюсь, они надежно укрылись за Запретной Чертой. Но меня вот что мучает. Астен! Рамиэрль! Почему полуэльф отказался от Эты? Что такого мог сказать ему клирик? К власти и золоту юноша не стремился, иначе он сразу ответил бы принцессе. Девушку он любил, и все же…
— Договаривай, Уанн, — откликнулся Роман, — может быть, это наш последний разговор…
— Мне тоже так кажется, — с расстановкой произнес маг-одиночка. — Скажите мне, дети Звезд, могло ли известие о том, что любимая — порождение Прежних, оттолкнуть от нее эльфа-полукровку?
— Да, — сумрачно кивнул Астен, — могло…
Глава 28
Парадный колет Рене изорвался о ветки и был залит кровью. К счастью, чужой. На эландце пока не было ни единой царапины — герцог словно сросся со своей шпагой. Клинок адмирала был несколько тяжелее, чем принято в Арции, но Рене управлялся с ним легко и свободно, радуясь, что не сменил любимое боевое оружие на парадное, совершенно не приспособленное для подобного боя.
Драка шла по всей пади. Заросли разделили дерущихся, и битва распалась на отдельные поединки. Никто не знал, что творится от него в двух шагах, о происходящем можно было лишь догадываться по доносящемуся из-за сплетенных ветвей шуму — звону клинков, одиночным выстрелам пистолей, глухим ударам падавших тел, яростным крикам, стонам, рычанию. Правда, определить, где свои, где чужие, Аррой не взялся бы. Он и еще несколько эландцев и «Серебряных» упорно шли вперед, прикрывая друг друга. Враги больше не стреляли, — да и толку-то от арбалета в рукопашной…
Тисовая падь бурлила, иногда Рене и его люди оказывались на острие атаки, но чаще кипящая круговерть боя выбрасывала вперед других. Прямо на них, пятясь, вывалилось несколько чужаков, быстро смекнувших, что попали между молотом и наковальней.
Рядом с Рене, нелепо разбросав руки, упал молодой таянский воин. Потратив на его убийцу лишь один стремительный выпад, герцог схватился с настоящим богатырем, темные доспехи которого пересекала багровая полоса. Насколько помнилось эландцу, это был знак младшего вождя. На сей раз соперник адмиралу попался достойный, он не только в несколько раз превосходил Рене по силе и был выше чуть ли не на голову, но и оружием владел почти столь же безупречно, как и сам Аррой. Но только почти.
Шпага против ятагана… это несерьезно. Сейчас все решала скорость, и здесь горцу сильно мешали его габариты: попробуй быстро ворочать эдакую тушу, меняя стойки и уровни и успевая уходить от молниеносных выпадов противника. Удар ятагана поневоле слегка замедлен — тяжелое оружие вынуждает бойца как бы следовать за своим ударом. Этим-то и воспользовался Рене. Шумное «ха!» чужака, падающая дуга удара… в последний момент эландец ушел в сторону, и противник, не в силах преодолеть инерцию, сам насадил себя на шпагу герцога. Тот дернул оружие, смахнул пот со лба и быстро обернулся.
Затрещали кусты, и на прогалину спиной вперед вывалились еще три нелюдя. Прозвучал одинокий выстрел, один из чужаков свалился ничком. Рене, предпочитавший не бить в спину без крайней на то необходимости, свистнул, вынуждая двоих оставшихся обернуться. Два ятагана столкнулись в том месте, где только что находился (да и сейчас должен был находиться) адмирал… новой атаки, однако, не последовало — ветки лещины разомкнулись, и навстречу Рене вырвалось несколько «Серебряных», предводительствуемых Шандером Гардани.
Противники, видимо, сочтя бой оконченным, бросились куда-то вбок, свалив мимоходом одного из «Серебряных». Таянцы и эландцы кинулись следом. Но то ли не сразу отыскали проход в лозняке, то ли те двое бежали быстрее, только преследователи обнаружили лишь полускрытую плющом узкую щель в стене оврага.
— Гейнские каменоломни, — в сердцах бросил Шандер, — как же мы о них забыли! — Граф, спешно соорудив подобие факела, заглянул вглубь. — Этот склон источен, как трухлявая деревяшка. Болтали, что внизу течет подземная река, по которой можно добраться чуть ли не до Корбута.
— И не зря болтали. А искать их в этих пещерах можно до бесконечности, — Рене махнул рукой и решительно повернулся спиной к дыре. — Оставим охрану, хотя не думаю, чтобы они попытались выбраться наружу.
— Вы так думаете?
— Уверен, — голос Рене звучал глухо; Шандер невольно поймал себя на мысли, что герцог уже немолод и что пройдет лет десять, в лучшем случае пятнадцать, и первой шпагой Благодатных земель назовут кого-нибудь другого.
— Да и что им делать, — продолжал Рьего, — наверху? С их внешностью не спрячешься. Нет, они пришли под землей, под землей и уйдут. А тебе прибавится забот — разыскивать эти крысиные норы, заваливать их, ставить часовых…
Гардани с некоторой оторопью разглядывал чужих мертвецов, которых эландцы стаскивали в кучу возле входа в каменоломни. Нападавшие были крепки и коренасты. Щеголяли они в прочных кожаных доспехах, каких Шандеру видеть еще не доводилось, — на кожаную основу пришивались толстые, заходящие друг на друга чешуи, большинство из которых были сработаны из шкуры неведомого в здешних краях зверя. Примерно на десятую часть чешуи были прилажены грубые железные кольца — такой панцирь не в пример легче и удобней железных доспехов, а в прочности им почти не уступает. Головы пришельцев украшали такие же кожано-железные шапки, отнюдь их не украшавшие, а вооружением служили искривленные ятаганы, кинжалы, более похожие на слегка уменьшенные мечи и шипастые булавы.
— Наше счастье, что они не признают мушкетов и пистолей, — невольно вырвалось у Шандера.
— Скорее не взяли с собой, — не согласился эландец. — Кто же устраивает засаду в лесу с огнестрельным оружием? Шум, дым…. А так, сняли арбалетными болтами первую группу, тихо и незаметно… Пока бы мы еще сообразили, что к чему… нет, арбалеты куда удобней. Пуля, она ведь дура. Да и перезаряжать замучишься.
— Но кто они такие? Они не люди, это точно, — голос Шандера предательски дрогнул.
— Это гоблины, граф, — вздохнул Рене Аррой. — Горные гоблины, неизвестно за каким бесом оказавшиеся тут. Нам еще повезло, что их было мало и они решили отступить, — уверяю тебя, это страшные противники. Впрочем, они по-своему благородны, не представляю, как они могли спутаться с такой мразью, как Михай Годой. По-соседски пришли на выручку? Что-то не верится…
— Я всегда думал, что гоблины — это сказки.
— А это и есть сказка, — Рене двумя пальцами поднял темный войлочный плащ, оброненный кем-то из нападавших, и принялся стирать им кровь с эфеса и сапог. — Сказки ведь и получаются из перевранных историй, рассказаных где-то и когда-то очевидцами. Ты не представляешь, сколь много я выслушал от «знающих людей» про свои собственные похождения. Иногда сразу догадаться не мог, что речь идет обо мне, грешном. — Рене отшвырнул окровавленную тряпку. — Торговцы, добравшиеся до отрогов Последних гор, давно ведут дела с Ночным народом, так гоблины предпочитают себя называть. Они приносят на обмен самоцветы, шкуры горных зверей. Говорят, некоторые гоняют плоты по рекам, ведь самая ценная древесина растет там, куда людям ходить заказано, однако почти во всех арцийских дворцах мебель делают именно из корбутского бука или серебристого дубца… Конечно, купцы предпочитают говорить, что имеют дело с горцами, иначе синяки бы не позволили торговать «нечистым» товаром.
— Рене, но ведь ты моряк и в Последних горах никогда не был. Или все-таки был?
— Был. Так давно, что все стало почти неправдой. Отец тогда приехал сговаривать сестру за Марко, тогда еще принца. По этикету Великого герцога Эланда должен был сопровождать один из его сыновей, но на переговорах я был никому не нужен и отпросился поохотиться. Другое дело, что на дороге в Тарску я встретил знакомого купца. Тот часто бывал в Идаконе, даже шутили, что Длинный Ян скоро сам станет маринером.
Мы неплохо ладили, вот и я напросился с ним… Долго рассказывать, тем более нас зовут, — герцог кивнул на направлявшегося к ним «Серебряного». — Похоже, бедняги, решили устроить привал.
— Людям нужен отдых.
— Бесспорно. — Рене на мгновенье нахмурился. — Вот ведь, промелькнула какая-то мыслишка, и, похоже, не самая глупая… Да нет, не вспомню. Ладно, надо и в самом деле немного прийти в себя.
Так думали и все остальные. Даже не участвовавшие в схватке придворные и монахи были не прочь подкрепить свои силы в расположенном неподалеку от предательской пади уютном городке. О том же мечтали, правда молча, и воины. Уставшие, в изодранных перепачканных одеждах, они совсем не походили на тот блестящий эскорт, что две оры назад подошел к прохладному оврагу.
Сопровождавших Ланку дам била дрожь, раненые нуждались в лекаре, мертвые — в клирике, остальные — в стакане крепкого вина и чистой одежде.
Кто-то из нобилей предложил известить Высокий Замок, и в Гелань поскакали трое всадников — Шандер решил, что по дорогам Таяны больше не стоит путешествовать в одиночку. Потрепанная кавалькада перешла Гражинку, свернула с тракта и потянулась к живописному городку, окруженному старинной высокой стеной, меж камней которой жизнерадостно зеленела трава, а кое-где к небу тянулись целые деревца.
— Когда-то тут опасались врага, — негромко сказал брат Парамон, — но теперь мы стали непростительно беспечны. — Посланец Архипастыря перенес стычку с философским спокойствием, которое могло бы показаться величественным, если б не невзрачная внешность монаха.
— Я думаю, ночь пройдет спокойно, — откликнулся Шандер Гардани, — нас больше двух сотен, мы хорошо вооружены, да и в городе есть стража и просто люди, способные держать оружие.
— Вряд ли гоблины повторят свою вылазку, — согласился Рене. После того как они присоединились к остальным, герцог все больше молчал, предоставив распоряжаться Шандеру. Адмиралу явно не хотелось ни с кем общаться, и ему это почти удалось — придворные были поглощены своими переживаниями, а воин никогда не заговорит со старшим раньше, чем к нему обратятся. Впрочем, когда процессия миновала городские ворота, у которых стояли два толстых стражника с добродушными круглыми физиономиями, герцог придержал коня.
— Шани, я еду в Гелань.
— Но, Проклятый меня побери, почему?!
— Сам не знаю, но я должен быть там. Отец Парамон, по всему видно, разумный человек, поймет.
— Вы поедете один?
— Да.
— Может, лучше взять с собой дюжину «Серебряных»?
— Нет, и не настаивай. Извинись за меня должным образом и проследи, чтобы наши друзья были на виду и никуда не отлучались.
— Вы полагаете, кто-то из них связан с засадой?
— Не знаю, но очень даже может быть.
Однако попасть в Высокий Замок Рене не удалось. Ланка то ли разгадала его намерения, то ли просто поджидала своего героя, чтобы вместе въехать в город. Поняв, в чем дело, девушка твердо вознамерилась сопровождать герцога в Гелань.
Будь в их отношениях все так же просто и светло, как несколько месяцев назад, Аррой вряд ли стал возражать: дорога, вопреки всему, представлялась ему безопасной, а выросшая к холмах Илана была отличной наездницей. Рене боялся другого: он не хотел совместной поездки под звездами именно потому, почему Ланка к ней стремилась. Герцог не был уверен в собственной выдержке, в том, что они доедут до Гелани, а не свернут в густую траву. Последнее могло кончиться плачевно, и вовсе не из-за рыскающих по Таяне гоблинов. Просто после ночи неминуемо наступит утро.
Рене не мог позволить себе романа с принцессой. Принцесса не собиралась лишаться ночной поездки. Брать с собой охрану после того, как Илана узнала, что он решил ехать один, значило оскорбить девушку, и Аррой остался в Ресске. Потом он не единожды проклял свое решение.
Феликс наконец добрался до нижнего ящика личного письменного стола Филиппа. Все эти дни новый Архипастырь провел в беседах с клириками, церковных церемониях и написании неотложных писем, с трудом выкраивая время на сон и еду. Но сегодня он решил во что бы то ни стало разобрать личные бумаги покойного и сделать это без свидетелей. С бюро из белого дубца пришлось возиться почти до заката. Феликс хотел было на этом и закончить — предстояло ночное бдение в храме Эрасти, но выдвинутый наугад нижний ящик стола оказался почти пустым. Там лежал лишь старый, изгрызенный то ли веками, то ли крысами пергамент и несколько листов бумаги, на котором почерком Филиппа были старательно воспроизведены уцелевшие куски документа, а над разобранными словами был надписан восстановленный текст. Бывший рыцарь с удивлением читал непонятные строки:
«Время придет, когда прошлое с прошлым сольется,
В связи греховной смешав убиенных с убийцей.
Лед перекрестит огонь, Свет побратается с Ночью,
В чью бесконечность ушли слывшие вечно живыми.
Но из старинной вражды, боли, разлуки и смерти
Новый пробьется росток, вырастет странное древо,
Где средь обычных ветвей будут железные ветви.
Время, бездушный кузнец, молотом тяжкого рока
В горне беды раскалив два тяжкоструйных побега,
В точно отмеренный час откует два меча небывалых
Гибелен первый клинок, опасен живому дыханью,
Яд на его острие, он беспощаден в бою,
Но смертоносный разбег остановит достойный соперник,
Ибо второй из мечей скован, чтоб Жизни служить.
Встретятся в миг роковой два сына единого древа,
Кто же из них победит и какою ужасной ценой?»
Над последующими страницами грызуны потрудились так, что разобрать написанное не взялся бы сам Проклятый! «Вернее, — мысленно поправился новый Архипастырь, — сам Эрасти Церна». Филиппа, видимо, очень занимал смысл манускриптов. На полях Феликс прочел торопливые записи: «Единый корень… Эльф-предок, согрешивший с человеком? Человек, согрешивший с нелюдем? Два меча? Михай Годой и Рене Рьего? Неужели ничего нельзя…»
Глава 29
Вечер обещал быть превосходным. Местный эркард быстро оправился от потрясения, вызванного нежданным визитом во вверенный ему городок гостей королевской крови. Ресск был маленьким, но богатым, так что разместить прибывших, окружив их сносным комфортом, отцам города было вполне по силам. Брата Парамона, сопровождающих его клириков, а также принцессу Илану и ее дам приютил циалианский монастырь, вокруг которого, собственного говоря, и вырос Ресск. Илана пробовала возражать, но требования этикета, предписывающие, что незамужняя особа королевской крови может провести ночь только в святой обители, обжалованию не подлежали.
Рене и Шандер воспользовались гостеприимством эркарда. Добряк выставил на стол столько снеди, словно вознамерился накормить всех «Серебряных», которым, кстати говоря, тоже было грех жаловаться на жизнь. Придворных принимали знатнейшие горожане, ранеными занялись два славных медикуса, а четверых погибших положили в иглеции.
Вскоре настроение у тех, кто не стоял в карауле (впрочем, простоять ору воину нетрудно, особенно если он знает, что впереди ждет добрый ужин, мягкая постель и ласковая вдовушка), поднялось. Число убитых гоблинов вырастало на глазах, равно как и количество придворных, героически ввязавшихся с ними в схватку. Местные девушки и замужние дамы находили массу поводов, чтобы встретиться с гостями.
Гардани и Аррой, однако, довольно скоро распрощались с любезными хозяевами. В отличие от остальных, смотревших на потасовку в пади как на опасное, но не фатальное происшествие, о котором будет что рассказать, они не могли успокоиться.
Добрый эркард был искренне расстроен, когда высокие гости объявили, что будут спать в одной комнате, и выбрали именно эту, выходящую окнами не в уютный садик, а на мощенный булыжником шумный хозяйственный двор как раз над собачьим вольером. О том, что гости нуждаются не столько в покое, сколько в том, чтобы никому в голову не пришло их проведать через окно, бедному хозяину в голову прийти, разумеется, не могло. Нет, Рене и Шандер ничего не опасались, просто они не могли себе позволить быть хоть в чем-то небрежными. Несмотря на усталость, они обстоятельно перевернули выбранную комнату и ничего подозрительного не обнаружили.
Герцог со смехом поднял роскошный парчовый халат, аккуратно разложенный на его ложе:
— «Эр-Атэв, мастер Эду Галеб». Знаю такого. Господин эркард неплохо живет.
— Многие купцы полагают выгодным продавать товары геланским торговцам здесь, а не платить столичную пошлину. Не сомневаюсь, эркард давно и с толком посредничает в таких сделках. Отсюда и все это, — Шандер обвел руками комнату, сочетавшую в себе несочетаемое — куланские ковры, арцийские занавеси, драганский хрусталь… Без толку собранные предметы роскоши заставляли ощущать себя в лавке торговца, а не во дворце вельможи.
— Не стоит смеяться над нашим хозяином, — откликнулся Рене, устраиваясь на стоящей в углу софе, застланной зеленым ковром, — он искренне хочет нам угодить, к тому же у него хороший повар. И все равно мне это не нравится…
— Творения мастера Эду Галеба? — попытался пошутить Шандер.
— Нет, драка в лощине. Есть в ней что-то неправильное, непонятное. Скольких мы потеряли? Четверых. Еще семнадцать ранено. Даже без вас мы бы отбились. Я еще могу понять, попытайся они убить меня, или Ланку, или посланца Архипастыря. Но тогда все нужно было делать иначе.
Гардани с удивлением смотрел на собеседника: Рене казался встревоженным. Герцог напряженно вглядывался в сгущающуюся синеву за окнами, и Шандер в который раз подивился, как правильно выбрал он свою консигну, — было в сторожкой неподвижности адмирала что-то волчье.
Герцог молчал долго, так долго, что Шандер перестал замечать его присутствие, задумавшись о своем. Почему-то мысли потекли в Гелань на Лисью улицу, где жила странная маленькая женщина. Безусловно, Лупе ничем не напоминала чернокосую красавицу Ванду… Но была в ней какая-то загадка, тщательно скрываемая боль. Лекарское дело она, безусловно, знала не понаслышке, но Шандеру отчего-то казалось, что на Лисьей улице она чужая. Конечно, медикусы — люди ученые, а те из них, кто ходит по богатым домам, знают этикет не хуже любого домоправителя, но представить Лупе экономкой, хозяйкой таверны, пусть самой лучшей, или даже дочерью эркарда Шандер не мог. Зато платье дворянки пришлось бы ей впору.
Как же случилось, что эта женщина оказалась невесткой Симона, медикуса, так и не встретившего нобиля, который возвел бы его в ранг домашнего врача и одарил первичной консигной? Кстати, непонятно, почему, ведь такие врачи в Таяне были на вес золота.
И еще менее понятно, как Лупе могла стать женой тупого опустившегося пьянчуги…
— Не понимаю, — пробормотал Шандер.
— Чего не понимаешь? — живо отозвался Рене.
— Даже неудобно говорить… Я вовсе не о пади задумался… Но, раз уж зашла речь. Не представляю, как такая женщина, как Леопина, могла связаться с этим…
— Ну, это-то как раз понятно. Видел бы ты его лет пятнадцать назад! Красавец, умница, один из лучших поэтов Арции. Я встречал его несколько раз в Агосте, тамошний герцог «угощал» им знатных гостей, не чуждых прекрасного. Думаю, там он и поразил сердце молоденькой наследницы и там же, к сожалению, пристрастился к вину… Во всяком случае, когда я был у агостийцев в последний раз, нас развлекали уже другие.
Я не поленился узнать, что случилось с Родольфом Глео (тогда его звали именно так), и мне сказали, что он соблазнил девушку дворянского происхождения и бежал с ней. Видимо, бежали они в Таяну.
— Значит, Лупе и есть та девушка?
— Та или другая, но Родольфо Глео я узнал. К сожалению. Жалко и противно видеть, во что он превратился, хотя я нечто подобное подозревал. С ними это часто случается: успех, веселая жизнь, а дальше — пустота и злоба на весь белый свет.
— Она знает, что вы его узнали?
— Не думаю. Когда мы зашли к Лупе в первый раз, мне было не до него, а потом я решил оставить все как есть. Если ей не хочется открывать свое настоящее имя, не стоит настаивать. Думаю, малышка давно поняла, с кем связалась, потому и жила одна в Белом Мосту, пока события не понеслись, как бочонок с горки. Хотя, — Рене внимательно посмотрел на собеседника, — мы могли бы оказать Лупе большую услугу, если бы направили в Кантиску прошение о расторжении брака между Родольфом Глео и Леопиной… имя, пожалуй, придется узнавать в Агосте, если ты не переговоришь с ней открыто. Нет, лучше я сам!
— Вы и вправду хотите это сделать?
— Конечно. И сделаю. Как-никак, после Белого Моста Лупе мне почти что родственница, а оставлять ее привязанной к этой скотине… Она еще молода, может быть счастлива. Во всяком случае, любить она умеет. Мне кажется, она чуть не превратила Родольфа в человека, большего не смог бы никто. Уверен, побег тоже устроила она — дождалась, наверное, когда родных не будет дома, а то и спровадила куда-нибудь.
Шандер вздрогнул от неожиданности. Только что спокойно сидевший Рене вдруг вскочил и бросился к выходу. Граф счел излишним выяснять, что случилось. Он просто последовал за адмиралом.
Ночь простирала мягкие крылья над Высоким Замком. Силуэты башен и стен, решетки, деревья во внутренних садах казались вырезанными из черной замши и наклеенными на все еще синий бархат неба. Во дворцах, казармах, службах давно горели огни, но Стефану и Герике свет был ни к чему. Принц и королева, взявшись за руки, сидели на узком балкончике, опоясывавшем Рассветную башню. Неизбежная Белка примостилась тут же, но ее почти не замечали. Девочка тоже примолкла, механически поглаживая огромную голову Преданного.
Мужчина и женщина были поглощены друг другом, Белка же с напряжением вглядывалась в едва различимую в густеющих сумерках ленту дороги — ждала отца. Наконец она не выдержала:
— Когда они должны вернуться?
— А которая сейчас ора? — откликнулся принц голосом внезапно разбуженного человека.
— Пробило девять и три четверти.
— Давай думать. — Стефан не выпускал руки Герики, но его мозг уже работал, высчитывая, стоит ли тревожить короля или еще можно ждать. — Они уехали за ору до рассвета?
— Угу, — согласно кивнула головой Белка, которая, разумеется, не могла проспать такое событие, как отбытие Почетной Кавалькады, пусть та, ввиду траура, и не была столь пышной, как обычно.
— Тогда, если все прошло благополучно, к Всадникам они добрались в первой-второй оре пополудни. Потом сама встреча с привалом займет ору или две. Назад они вряд ли будут двигаться быстрее, чем вперед. Скорее наоборот — клирики не эландцы, вечно норовят тащиться, как хромые собаки. Значит, если они двинулись в Гелань в третьей оре пополудни, то тут будут около полуночи. Беспокоиться нечего.
— Ты думаешь, я совсем ничего не соображаю?! — возмутилась Белка. — Если отец вскакивает и куда-то мчится со всеми свободными «Серебряными», то и жабе ясно — что-то случилось.
— Не случилось, а только может случиться. Шани, то есть твой отец, и я решили, что нужно усилить охрану. Но я думаю, они просто встретились где-то за Ресском и теперь возвращаются вместе. Если к полуночи не вернутся — поедем навстречу…
Возразить Белка не успела. Ворота распахнулись, и в освещенный факелами двор ворвались три всадника на взмыленных лошадях. Белка бросилась вниз. Стефан подался было за ней, но передумал — он не мог оставить Герику и не хотел появляться во дворе вместе с ней. Не потому, что это было неприлично — об этом принц сейчас не думал. Это могло быть опасно. Если вести, привезенные «Серебряными», были такими, каких он ждал, то соглядатаи Михая, увидев Герику, сразу смекнут, отчего личная гвардия принца понеслась вдогонку за Почетной Кавалькадой, послать же стрелу или бросить нож из-за угла в темноте проще простого. И Стефан увел Герику к себе, воспользовавшись узкой потайной лесенкой, связывавшей комнаты принца со смотровой площадкой.
Ждать долго не пришлось. Лейтенант Ласли, обычно веселый и насмешливый, а сейчас непривычно серьезный, четко и толково рассказал о схватке в Тисовой пади, перечислил погибших — троих «Серебряных» и одного эландца — и сообщил, что потрепанный отряд решил заночевать в Ресске. У Стефана не только отлегло от души, все его существо заполнило доселе незнакомое чувство победы над врагом. И то сказать, первую настоящую стычку они выиграли. Надо будет подробнее разузнать об этих так называемых гоблинах. Ласли сказал только, что это нелюди и что Рене Аррой с ними сталкивался. Отпустив усталого офицера смывать пыль Старой Таянской Дороги, Стефан зажег наконец огонь и оглянулся на Герику. Та стояла, вжавшись в стену, ее била крупная дрожь.
Принц прижал женщину к себе, прикоснувшись губами к мягким волосам.
— Все хорошо, милая, больше нечего бояться. — Она подняла на него глаза с расширенными бездонными зрачками:
— Стефан. Я знаю, случится что-то страшное.
— Да нет же, — он улыбнулся и еще крепче прижал ее к себе, — что нам может грозить здесь, в собственном доме? Конечно, если ты так хочешь, мы не станем ужинать тем, чем нам принесли. А воду я попрошу набрать прямо из колодца, но, уверяю тебя, что все в порядке.
Похоже, она его не слышала.
Над головами тонко и противно просвистело — убийцы вновь воспользовались арбалетом, а не мушкетом. Возможно, потому, что огонек фитиля в ночи неизбежно привлекал внимание. Предательница-луна делала путников отличной мишенью для затаившихся в холмах стрелков, а густой кустарник, покрывавший берега небольшой речушки, был превосходным укрытием.
Рукопашная схватка для умелого бойца предпочтительнее выстрела в спину. Аррой и Гардани, не сговариваясь, пришпорили лошадей и бросились вперед. Из зарослей никто не показывался, и Рене остановил коня в гуще буйно разросшейся лещины.
— Прикрой меня. Я не должен ни на что отвлекаться, иначе нам не поздоровится.
Шандер был хорошим капитаном, а значит, умел не только приказывать, но и подчиняться. Он застыл за спиной герцога, чутко вслушиваясь в ночные шорохи. Какое-то время не происходило ничего, затем совсем рядом запел невозможный на исходе лета соловей, и Шандера захлестнула теплая, щемящая волна. Ночной певец захлебывался песней — звонкие трели сменялись россыпью мелодичных пощелкиваний, за которыми следовали все новые и новые рулады. Никогда еще птичье пение не приносило графу такого наслаждения, оно несло неколебимую уверенность, что жизнь прекрасна, что вся боль, грязь, тоска остались в прошлом, а впереди лишь счастье, счастье без конца…
Наваждение оказалось столь сильным, что Гардани чуть было не пропустил их — две темные кряжистые фигуры со страшноватой грацией скользили между кустов, приближаясь к замершему Рене. С трудом стряхнув соловьиные чары, граф вытащил из укрепленных за спиной ножен кинжал с серебряной ручкой и, тщательно прицелившись, метнул. Одна из фигур мягко осела на землю, но второй гость даже не заметил гибели товарища, поглощенный соловьиной песней. Этого Шандер взял живым. Осторожно зайдя сзади, капитан бросился на пришельца; тот был неимоверно силен, но внезапность сделала свое дело, незнакомец оказался на земле, даже не поняв, что с ним произошло. Гардани сноровисто стянул руки пленника его же собственным ремнем, и только после этого песня оборвалась.
— Наше счастье, что их только двое, — заметил Рене, наклоняясь над лежащим. — Гоблин. Из тех же самых, я полагаю. И опять арбалеты. — Пленник задергался, пытаясь освободиться, и Рене проверил узлы: — Правильно, что позаимствовал его же ремень, человеческую поделку он бы разорвал в два счета, они сильны, как быки. Не представляю, чем Михай умудрился привлечь их, они не любят людей, но не стремятся к войне с ними… Вернее, не стремились, — адмирал положил руку на лоб гоблина и сосредоточенно прикрыл глаза, — ну, вот и все. Теперь он будет спать.
Будь это человек, я сказал бы, что он очнется к полудню, думаю, твой пленник проспит столько же. Вообще-то гоблины — очень сильный народ, они даже порцию яда, смертельную для человека, переживут, но противостоять эльфийской магии не могут.
— Эльфийской?!
— Да. Или ты думаешь, что они пришли сюда по своей воле?
— Соловей? — ошеломленно прошептал Шандер.
— Да, «Темный Соловей», именно так называется это заклятие. Ты — человек, и очень сильный человек, но даже ты попал под чары и едва их не упустил. Гоблины же и вовсе потеряли голову… Да, ты очень сильный, Шани, — улыбнулся Рене, — ты даже не спрашиваешь, откуда я знаю эти штучки, так что я сам скажу. Меня обучили им на одном из островов за Запретной Чертой. Оказалось, некоторые люди вполне в состоянии овладеть эльфийской магией.
— Значит, эльфы действительно существуют?
— Проклятье! Существуют же гоблины! Или ты и в это не веришь?
— После сегодняшнего я готов поверить даже в эландского Золотого Дракона. Вы наверняка и его встречали…
— Нет пока, но кто знает, возможно, мы встретили их обоих — и Дракона, и Орла. Если речь идет о конце Света, они должны появиться. Я, конечно, мог бы разбудить этого красавца, — Рене кивнул на лежащего, — но он вряд ли говорит по-арцийски. До Гелани осталось весы четыре?
— Около того.
— Оттуда и пошлем кого-нибудь за ним, а пока пусть отдыхает. — Герцог взглянул на черное небо и вздохнул: — Медведь взошел над горизонтом, боюсь, мы не успеем, даже если у нас вырастут крылья. Что ж, пощадим коней, им и так досталось, и положимся на милость Творца, если она, конечно, есть, эта милость.
Некоторое время они ехали молча спокойной рысью. Рене думал о чем-то своем, Шандера мучила тревога, но он не считал уместным спрашивать — если герцог сочтет нужным, заговорит первым и расскажет, почему переменилось его настроение. Так и случилось:
— Ты не заметил, что в последнее время мы все время скачем наперегонки с судьбой и всякий раз опаздываем? Боюсь, и на этот раз нам ее не перегнать.
— Чего вы опасаетесь, монсигнор?
— Этой ночи, будь она неладна, — Рене досадливо поправил шляпу, — не терплю всяческих изысков, в бою от них одна помеха, да и в мирные времена толку никакого. А что до моих опасений… Насчет Конца Света ты слышал, но он если и будет, то не завтра… Сейчас я боюсь того, что нас ждет в Высоком Замке. Я, кажется, понял, почему на нас напали. Не в упрек тебе будь сказано, капитан, но мы попались в ловушку, как глупые кутята.
Шандер промолчал, но внутри его что-то сжалось — вот оно, то предчувствие беды, что не оставляло ни на мгновенье. Он сам не понимал, к чему бы это, а вот Рене, кажется, понял, хоть и поздно. А тот продолжал рассуждать, как будто рассказывая самому себе:
— До меня дошло, что они затеяли, когда мы заговорили о Лупе, вернее, о ее побеге. Нас: Ланку, Парамона, меня никто и не собирался брать в заложники, да они и не смогли бы этого сделать. Убить, если, конечно, повезет, они, конечно, бы убили, но не для этого они заявились. Гоблины никогда не были дураками, они знают, как брать пленных, и действовали бы совсем иначе. Нет, им нужен был переполох, драка, которая заставит нас задержаться в пути.
Теперь второе. Если бы охотились только за нами, вам бы удалось захватить их врасплох, но они ЖДАЛИ удара со стороны Таяны, с той стороны пади были не один или два дозорных на всякий случай, а ровно столько же бойцов, что и против нас. Им не пришло в голову бросить их в схватку, даже тогда, когда их план якобы захвата заложников начал лететь к Проклятому.
— Но как они могли нас ждать?
— Михай — умница. Подонок, убийца, чернокнижник, но умница. Он знает, чего и от кого можно ждать. То ли он как-то общался со своими сообщниками, оставшимися на воле, то ли они условились заранее, но разыграли все как по нотам. Суди сам. Кто-то приказывает Герике добиться свидания с отцом и передать ему послание, составленное таким образом, что игрок в эрмет МОЖЕТ его понять. Герика отца боится, но Стефан для нее все — это они тоже знают. Девочка никогда бы не ослушалась приказа, не иди речь о Стефане! Она ДОЛЖНА была все рассказать. Король Марко пирует в ратуше со Старшинами — освященный веками ритуал, так что в Высоком Замке за него остается наследник. Что должны были сделать вы с принцем, узнав, что нас ждет засада? Разумеется, бросить в бой «Серебряных». Но все, кто свободен, в Гелани на празднике, времени собирать людей по кабакам нет. И вы выгребаете всех подчистую, даже караулы срезаете…
Ты, конечно же, мчишься вместе с «Серебряными». И застреваешь в Ресске. Значит, ночью в Высоком Замке не будет ни герцога Арроя с его эландцами, ни графа Гардани с «Серебряными», а только Лукиан. Человек честный и отважный, но не ума палата.
— Вы думаете, он удрал?
— Кто «он»? Михай? Я счастлив был бы, будь это так. Боюсь, что нас ждет новая смерть. Но кто? Король? Герика? Или все же Стефан?!
— Но ведь там Преданный и Красная Стража!
— Если они выманили из Замка нас, они могли выманить Стефана из его покоев. Душу Проклятому бы отдал за то, чтоб ошибиться, но лгать себе не выход.
— Но, может быть, мы считаем их умнее, чем они есть на самом деле. Вдруг они просто хотят освободить Михая?
— Для этого совсем не нужно было посылать ему Герику. В таком деле, чем больше тайны, тем лучше. Нет, известие предназначалось Стефану, непревзойденному знатоку эрмета. И действовать они будут этой ночью. Поэтому я и говорю, что мы уже опоздали. Если несчастье должно было случиться, оно уже случилось или случится в ближайшую ору, а нам еще ехать и ехать. Даже загони мы коней, и то не успеть. И ведь я знал, чувствовал, что должен скакать в Гелань, если б не Ланка… Никогда себе не прощу…
— А что делали эти, на дороге? — цепляясь за последнюю надежду, спросил Шандер. — Разве засада не доказывает, что охота идет за вами?
— Отнюдь нет, — покачал седой головой герцог. — Что могли сделать два гоблина против целого отряда? А то, что нас будет только двое, никто и подумать не мог! Их поставили снимать гонцов, буде из Высокого Замка кого-нибудь пошлют за нами. Существовала ничтожная возможность, что Стефан все же догадается, в чем дело.
Ответить Шандер не успел. Ночь разорвал стук копыт. Кто-то неистово гнал коня навстречу. Вырвавшийся из темноты всадник чуть было не пронесся мимо, но Шандер властно окликнул его. Это был додекан из «Золотых». Гонец еще не успел открыть рта, а Гардани понял, что Рене не ошибся. С губ капитана «Серебряных» сорвалось одно-единственное слово: «Кто?»
— Стефан, — глухо ответил «Золотой», — и Зенон.
…Все произошло именно так, как думал Рене, что, впрочем, его не могло обрадовать. Марко вернулся в Высокий Замок поздно вечером, зашел к сыну, у которого встретил собственную жену, но ничего не сказал — прошел к себе. Прискакали гонцы из Ресска, но король уже отдыхал, и его решили до утра не тревожить. Около полуночи Замок облетела не терпящая отлагательства новость. Принц Зенон был при смерти, но, умирая, пришел в себя и хотел видеть отца и брата.
И король сделал то, чего обещал не делать, — поспешил к сыну. Зенон, действительно, умирал — на сей счет никаких сомнений у поднятого с постели дворцового медикуса не было. И Марко еще раз сделал то, чего клялся не делать, — послал за Стефаном. И Стефан поступил так, как следует поступать брату, но не принцу, — он бросился к Зенону, забыв о данном Рене обещании не покидать своих комнат без надежной охраны. Зато он позаботился о Герике — опасаясь приспешников Михая, приказал Преданному остаться с королевой.
Как в руки Зенона попал кинжал, никто не знает. Пронес ли безумный его каким-то непостижимым образом с собой, оказался ли он там случайно, а принц лишь нашел его и спрятал, или же кто-то СУМЕЛ подбросить его больному, сути дела не меняет. Когда Стефан склонился над умирающим, черты того, исказила чудовищная злоба, и он на глазах отца ударил брата в сердце. Стефан умер на месте, а Зенон со смехом всадил окровавленное лезвие в собственную грудь. Он умирал дольше — около десятинки. Но и это не все. Уже умирая, принц попытался задушить отца, но это ему не удалось. Марко почти не пострадал, но случившееся так потрясло короля, что он словно бы повредился рассудком. Королева, узнав о несчастье, впала в полную прострацию, так что в Замке сейчас распоряжается Лукиан, который и счел необходимым известить принцессу и герцога Рене.
— Что ж, выполняйте приказ, — бросил герцог, — принцесса сейчас в Ресске. На обратном пути проследите, чтоб в зарослях у речки (кажется, она называется Ройца) подобрали пленника. Отправляйтесь и, — голос Рене потеплел, — вы сделали все, что могли.
Когда стук копыт затих, герцог тронул коня:
— Вот и все, Шандер, мы могли оставаться в Ресске, это ничего не меняло. Великие Братья! Если бы я только уехал сразу же… Хотя никаких «если» нет и быть не может. Произошло то, что произошло, и нам теперь с этим жить.
Шандер промолчал — что тут скажешь…
— Из поражения можно и нужно выковать победу. Сильные характеры лишь закаляются в несчастии, — подвел итог расстроенный Жан-Флорентин.
Костерок весело потрескивал, искры снопами взлетали вверх, словно возомнив себя падучими звездами, которыми столь богат месяц Лебедя. Ветки столетних елей тянулись к огню — в промозглой даже летом болотистой земле тепло было на вес золота. Над костерком висел видавший виды котелок, в котором варилась какая-то дичина. Сидевший у огня немолодой уже человек, по виду бывший вояка, не таился. Брать у такого нечего, а связываться для куражу — себе дороже. Такие вот бирюки, с какой стороны ни взгляни, куда как опасны, лучше уж обходить их стороной. И обходили. Не зная, что миновали первого, что бы там ни мнил о себе Примеро, мага Арции.
Уанн никогда не кичился своим мастерством, не пытался завести учеников или слуг, не стремился добиться власти, золота или признания. Верный однажды данной присяге, он хранил доверенную землю, хранил вопреки ее глупости, неблагодарности, доверчивости…
Прихотливая судьба выткала для Леона Валлентайна че Земке особый узор. Младший сын одного из захолустнейших баронов средней Фронтеры, он в юности объявил себя либром и подался в Мунт обучаться воинским наукам. Бойцом Леон стал неплохим, но что до научной премудрости и изящного обхождения — уж извините. Особых высот Валлентайн не достиг, да он к этому и не стремился. Походная жизнь, приграничные стычки, простые развлечения его вполне удовлетворяли. Годам к шестидесяти он намеревался (если святой Эрасти поможет дожить до такого возраста) скопить достаточно денег, чтоб жениться и открыть добрую корчму. Далее мечты бравого вояки не простирались. Пока в горах у истоков Майды человек тридцать имперских всадников, гоняя вконец обнаглевшую банду, сколоченную мелким дворянчиком из местных, не наткнулись на развалившийся храм, вовсе не похожий на те, что строили во имя Творца и чтящих его святых. Там и заночевали.
Приятели Леона мирно уснули, бедняга, которому выпало маяться на часах, поплевывал в огонь да таращился в темноту, а самого Леона словно что-то потащило в развалины. Там он забрался в потайной ход, приведший его в пещеру, где и нашел новехонькую, изукрашенную дорогими камнями шпагу с клеймом известного мастера на клинке. Кто и зачем ее туда принес, оставалось загадкой, но будущий Уанн понял, что клинок этот предназначен ему, и только ему. Забрав драгоценную добычу, он выбрался наружу и обнаружил, что наступила поздняя осень, а его товарищей и след простыл.
Кто другой на месте Леона просто сошел бы с ума, но ветеран решил, что на это нет времени. Надо было выбираться из ловушки, пока снег не завалит перевалы. Однако ноги его понесли в сторону от людских троп. Никогда не забывавший дороги, по которой он однажды пришел, Леон заблудился и вышел к пещерам, в которых обитал не кто иной, как тролль, оказавшийся отнюдь не чудовищем из сказок, а самым что ни на есть живым существом.
К Уанну страшила отнеслась вполне радушно, и он решил задержаться в этом краю до весны. Днем, не покладая рук, трудился, обустраивая свой неприхотливый быт, а по ночам ему снились странные сны.
Среди зимы к его обиталищу вышли трое разбойников, вконец оголодавших и утративших сходство с людьми. Странно, но он не хотел их убивать, хоть и понимал, что другого выхода нет. В живых останутся или эти трое, или он. Леон вышел навстречу со шпагой в руке, все еще думая, что не хочет забирать их жизни. И поднявшийся снежный вихрь погнал разбойников от пристанища Леона. Старый воин так и не узнал, как оборвался их земной путь. Да он и не думал о них. Потрясенный тем, что по своей воле вызвал смерч, он вспомнил, что многое из того, что он творил этой осенью, раньше было ему, прежнему, не под силу. А за этим пришло понимание того, что теперь он — хранитель шпаги. И Леон Валлентайн стал постигать магию. Сам. Без посторонней помощи, если не считать, конечно, магического оружия, по всему наделенного собственной волей и памятью.
Через несколько десятков лет он спустился с гор уже Уанном. Это имя ему дал сосед-тролль, чья пасть не могла произнести «Леон Валлентайн». Уанн был сильным магом и твердо знал, для чего живет. Он должен отдать шпагу в нужное время в руки нужного человека. И еще он должен искать то, не знаю что, что грозит самому существованию этого мира.
Поджарый пожилой человек снял с огня котелок и попробовал свое варево. Получилось вполне сносно. Путник стряхнул первую ложку в Огонь, почтив неизвестного ему бога, и принялся есть.
Это была последняя спокойная ночь. Завтра он вступает в области, прозреть которые обретенным пару сотен лет назад волшебных зрением было невозможно. Мирные земли северной Таяны, казалось, тонули в белесом неопрятном тумане. А это значило, что впереди творится сильнейшая волшба. Или же хранится нечто, обладающее силой не меньшей, чем доставшаяся ему шпага. Шпага эта, кстати сказать, менялась вместе с изменчивым миром. Она и теперь выглядела как первосортное оружие, но откованное позапрошлым летом известным умельцем, бежавшим в Арцию из Эр-Атэва. Как выглядел клинок на самом деле, Уанн не знал. Видимо, оружие откроет свое истинное лицо лишь тому, кому оно предназначено.
Глава 30
«…ибо пришли мы из праха и в прах возвращаемся. И юдоль земная — лишь пристанище временное, и всем предначертано покинуть ее. И нет греха тяжеле, нежели скорбеть по ушедшим, ибо все случается по воле Творца — и рождение, и смерть…» — Илана почти не слышала Тиверия, епископа Коатского и Никрийского, ведущего похоронную службу; — легат Архипастыря деликатно отказался напутствовать в иную жизнь погибших принцев. Его не уговаривали — толстенький, низенький брат Парамон был не из тех, кого воспринимают всерьез, а сильные мира сего, даже мертвые, должны представать перед народом в подобающем окружении.
Кафедральный собор Таяны был переполнен — погибших любили, особенно Стефана. Многие плакали. По мере удаления от алтаря траурные лиловые одеяния знати сменялись серыми накидками таянцев и белыми плащами эландцев, деливших с «Золотыми» и «Серебряными» ответственность за жизнь уцелевших.
Илана вошла в соборный храм как во сне и собралась было привычно отойти к первой из белых, вызолоченных сверху колонн, у которой всегда стояла. Рене Аррой мягко, но решительно вывел девушку вперед. Король ничего не выражающими глазами следил за осанистым басовитым Тиверием, рядом застыла Герика — королева казалась не более живой, чем лежащий в открытом гробу Стефан. По правую руку короля, чуть сбоку, стал Рене, согласно законам Таяны и Арции становящийся отныне наследником Марко. Илана не могла оторвать взгляда от чеканного профиля, герцог, казалось, глубоко задумался, и мысли его бродили в мирах, далеких от чинного, благостного рая, о котором распинался Тиверий.
— В конце концов, все не так уж плохо, — вкрадчивый голос сзади заставил девушку вздрогнуть. По этикету она не должна была оглядываться, но ей мучительно захотелось узнать, кто из нобилей, пусть шепотом, посмел нарушить траурную церемонию. Впрочем, раньше Илане и самой частенько доводилось перешептываться под храмовыми сводами. Видимо, и неизвестные собеседники больше думали о живых, чем о мертвых. Помимо воли Ланка жадно вслушалась в чужой шепот.
— Вряд ли Аррой останется здесь, — хрипловатый голос выражал сдержанные сомнения, — ему наши горы не нужны.
— Жаль, салический закон не позволяет царствовать женщине, — обладатель бархатного баритона казался искренне расстроенным.
— Но королева еще может родить….
— Если успеет. Вам не кажется, что здесь умирают достаточно быстро. Да и потом… Ребенок тарскийской девчонки должен не только родиться, но и вырасти. Марко немолод, и я не хочу, чтобы мной правил граф Гардани.
— По-вашему, лучше эландцы?
— Нет, не лучше. Но, любезный друг, давайте помолчим, на нас уже начинают поглядывать…
Илана все же оглянулась, но говоривших так и не увидела. Тем не менее их беседа направила мысли девушки в непривычную сторону. Принцесса, разумеется, знала правила престолонаследия, но для нее они были чем-то неимоверно далеким и ненужным. Женщины не могли наследовать трон Волингов, к тому же она даже не была старшим ребенком. Зато сейчас осталась единственным. И все равно не имела права на корону!
Если мужская линия пресекается, наследником становится ближайший родственник мужского пола или же его потомство, а таковым являлся Рене — не только брат покойной королевы и внучатый племянник одного из знаменитейших таянских властителей Зенона Долгого, но и Волинг. Волинг до мозга костей… Если бы она могла сказать то же самое про себя.
Когда Ямборы заставили с собой считаться половину Арции, умники из Академии раскопали «неопровержимые доказательства» их происхождения от легендарного властителя древности, но Илана предпочла бы, чтоб сначала появились доказательства этого родства, а потом уж горное золото, за которое можно купить все, что угодно. В том числе и предков. Быть Волингом — значит иметь неоспоримые права повелевать. Зато тарскийка Герика могла наследовать отцу, потому что Годои не были Волингами, и древний родовой запрет их не касался…
«…ибо пришли мы из праха и в прах возвращаемся. И юдоль земная — лишь пристанище временное, и всем предначертано покинуть ее. И нет греха тяжеле, нежели скорбеть по ушедшим, ибо все случается по воле Творца — и рождение, и смерть…» — Рене с трудом сдерживал идущее от чистого сердца желание вколотить эти лживые и неумные слова в жирную глотку епископа Коатского и Никрийского.
Как можно верить, что Творец всеблаг и всемогущ, если он допускает, что самое лучшее и самое чистое гибнет, а подлость и предательство торжествует?! Аррой готов был признать, что они проиграли хитрому и искушенному в интриге врагу, но соглашаться с тем, что все произошло «по воле Творца» и что он, Шандер, полуживая Герика, все пришедшие в храм таянцы свершают тяжелейший грех, оплакивая Стефана, в это адмирал поверить не мог. А если бы поверил, то остаток своей жизни бросил на то, чтоб сокрушить Церковь, вынуждающую пресмыкаться перед силой, запрещающей любить. Ибо что есть запрет на скорбь по потерянным навеки дорогим, как не запрет любви?!
Рене вдохнул запах траурных курений, живо напоминавший ему узкие, белые улочки Эр-Атэва, где торговали лучшими благовониями, и черные, хищные корабли атэвских корсаров, подстерегавшие зазевавшиеся арцийские суда. Скольких атэвов отправил на дно Счастливчик Рене! Сколько раз проскакивал между двух рифов, выходил победителем в схватках со шквалами и стаями хищных кэргор.[86] Адмирал видел смерть и убивал сам, но до этого проклятого лета не испытывал ненависти. Враг для него был в одной цене со стихией — надо победить, если уж нельзя обойти или обмануть, но ненавидеть скалы, туман или ветер глупо. Теперь он ненавидел. Потому что любил. Потому что не смог защитить.
Он никогда не забудет утро их с Шандером возвращения в Высокий Замок. Растерянное лицо обычно уверенного во всем Лукиана, пустые глаза Герики, отчаянные крики Преданного, с большим трудом водворенного в зверинец, затоптанные и переломанные кусты роз у Полуденных ворот… Проклятая память, как песок воду, вбирала в себя то, что должно было превратиться в неизбывную, постоянную пытку. В боль, которую придется тащить на горбу и скрывать до конца своих дней, Проклятый ведает, сколько их, этих дней, еще осталось…
Рене не смотрел на принцессу Таяны Анну-Илану, он о ней просто забыл, забыл сразу же, как провел на причитающееся ей отныне место. Какая-то часть сознания герцога заставляла его делать все, что нужно, тем более что Марко, внезапно став совсем больным и старым, просто не понимал, о чем его спрашивают. Всем занимались они с Шани. Гардани держался молодцом, но темные круги вокруг запавших глаз говорили о том, чего ему стоит это спокойствие.
Счастье еще, что жила на Лисьей улице маленькая колдунья, а в Закатной башне рыдала, сжавшись в комок, Белка. Шандер был из тех, кто живет во имя кого-то, останься он совсем один…
Ароматный дым тянулся вверх, исчезая в открытом над алтарем купольном окне. Жаркая духота храма, надоедливый голос Тиберия, вздыхающая и ворочающаяся толпа. Тиберий — ничтожество. Если бы его назначили кардиналом, он бы пережил всех, потому что таких самовлюбленных, напыщенных кабанов не убивают. Они не опасны, К счастью, Феликс — друг и воин. Он не оставит Таяну без поддержки, новый кардинал ДОЛЖЕН стать верным соратником, тем более что Архипастырь и сам ходит сейчас по лезвию бритвы. Как и его покойный предшественник. Жаль, они так и не увиделись с Филиппом, хотя и хотели этого. Филипп умел выбирать соратников — Феликс, Парамон…
Не случайно сюда был прислан именно он, а не надутый индюк вроде Тиберия. Легату Архипастыря и в голову не пришло рассказать кому бы то ни было о том, что случилось в Кантиске на самом деле. Глядя в глаза королю и королеве чистым и ясным взором, толстенький монах поведал лишь о скоропостижной смерти Архипастыря, о том, что преемник его известен, но по канонам до официального решения Конклава, который должен состояться в двадцать третий день месяца Лебедя, он, Парамон, не вправе назвать имя. Новый же кардинал может быть назначен лишь с благословения нового Архипастыря, так что таянцам придется еще немного подождать.
Вряд ли кто-то из присутствовавших на приеме нобилей догадался, что имя Архипастыря не Амброзий, а Феликс. И незачем им это знать раньше времени…
Сзади что-то глухо ударилось об пол, раздался приглушенный шум — видимо, кому-то стало плохо. До равноапостольной Циалы в иглециях люди сидели, но святая решила, что в Доме Творца должно стоять. С тех пор, особенно в жару, из храмов постоянно кого-нибудь выносили. Вот и теперь… Рене непроизвольно пожал плечами: вряд ли Творец столь мелочен, чтоб заставлять больных людей стоять в духоте целыми орами. Он, Рене, хвала Великим Братьям, пока здоров и силен, но даже ему выдержать службу от и до… Стефан, кстати говоря, вряд ли согласился бы с тем, что из-за него мучаются люди.
Очевидно, эта мысль — а что бы сделал или сказал Стефан — скоро станет привычной. Главное же, чего хотел племянник, это защитить Герику и спасти Таяну. Он бы просил Рене об этом, если бы умирал у него на руках. И Рене дал слово, нет, не Творцу и не покойному принцу — вопреки тому, что говорили клирики, эландец был убежден, что умирают раз и навсегда. Он дал слово самому себе. Отныне Таяна и Герика — это его забота и его долг.
«…ибо пришли мы из праха и в прах возвращаемся. И юдоль земная — лишь пристанище временное, и всем предначертано покинуть ее. И нет греха тяжеле, нежели скорбеть по ушедшим, ибо все случается по воле Творца — и рождение, и смерть…» — слова звучат громко, невыносимо громко.
Черный доломан Шандора теперь оторочен лиловым. Так повелось исстари. Цвет лучшей таянской сирени, цвет нежных весенних цветов был и цветом королевского траура. Епископ Коатский и Никрийский с умело скорбным выражением вел вперед похоронную службу, но Гардани на клирика не смотрел. Настороженный взгляд графа шарил по иглецию — прийти проститься с наследником был вправе любой житель королевства, а в королевстве в последнее время завелось слишком много убийц. Шандер уговорил Рене надеть под колет легкую кольчугу, хоть герцог и сказал, что сейчас его вряд ли будут убивать. Граф не обольщался — Аррой согласился лишь из нежелания спорить. Конечно, кольчугу по нынешним временам вряд ли можно считать надежной защитой, но это все же лучше, чем ничего. Тем более что король так и не дал разрешения покончить с Михаем.
Убийца, колдун и отравитель нанес удар даже из заточения. Пока он жив, в Высоком Замке никто не может чувствовать себя в безопасности — уж в этом-то Шани был уверен. Но Марко, казалось, совсем утративший волю к жизни, с неожиданной твердостью запретил даже приближаться к Арсенальной башне, служившей тюрьмой тарскийскому господарю. Ни Ланка, ни Лукиан, бурно поддержавшие капитана «Серебряных», не смогли переубедить короля. Может быть, он прислушается к словам Рене. После службы эландец будет говорить с Марко. А если откажут и ему, то «Серебряным» придется беречь Марко, Илану, Герику и особенно Рене в десять глаз. Хотя худшее уже случилось…
К вечеру Стефана и Зенона снесут в домовой иглеций, где и оставят до дня зимнего солнцеворота, ибо лишь в этот день земные оболочки Волингов предают сначала огню, а затем земле. Почти полгода Стефко будет совсем рядом, а затем… Затем Истинные похороны и высокий курган на берегу Рысьвы, который потом увенчает иглеций. Так надо. Хотя кому? Стефану? Творцу, позволившему его убить? Или же тем, кто остался?
Шандер с трудом заставлял себя смотреть на истаявшее лицо короля, притихшую Илану, задумавшегося о чем-то Арроя… Он должен сохранить их, пусть даже ценой собственной жизни. Если король будет упорствовать, то завтра Шандер Гардани убьет Годоя. Своими руками. И будь что будет! Даже если его казнят, он умрет с уверенностью, что его смерть стала последней.
Радостный звон колоколов возвещал — наступил вечер Праздника. В этот день 1110 лет назад Святая Равноапостольная Циала приняла посох Архипастыря. Долгое время событие сие ничем не выделялось на фоне других, так или иначе чтимых Церковью. Но четыре сотни лет назад был учрежден орден циалианцев, и вечер 21-го дня месяца Лебедя постепенно превратился в один из самых богатых и пышных празднеств.
Архипастырь Феликс вздохнул и позволил себя облачить в зеленое, расшитое серебром и отборным морским жемчугом парадное одеяние. Он и раньше-то, когда у него была всего одна рука, терпеть не мог, чтобы ему помогали. После исцеления выносить хлопоты неискренних, суетливых поислужников стало вовсе тошно, но еще больше претило Архипастырю неизбежное личное участие в торжествах. Он знал, кем на самом деле была Святая, но был вынужден петь хвалу этой лживой, властолюбивой предательнице. Иначе его бы не поняли — вставший во главе Церкви должен жить по ее канонам, если хочет выжить и помочь эландцу Аррою и эльфу Рамиэрлю в их борьбе.
…Оставалось водрузить себе на голову тяжелый ритуальный убор. Золото, бесценная белая эмаль, алмазы, изумруды и странные камни, именуемые звездчатыми богомольниками, — неведомый мастер пустил в ход лучшее из драгоценного, и ему удалось создать вещь, достойную венчать чело главы Церкви. Беда заключалась в том, что Феликса, выросшего в суровом баронском замке на границе с Дикой Грядой, кричащая роскошь раздражала. Он, разумеется, наденет все, что полагается, но не сейчас. Архипастырь велел мальчику-служке подержать убор и посох и приказал позвать Гашпара Добори.
Новоиспеченный командор Церковного Воинства появился тотчас же — ждал за дверью. Архипастырь небрежным жестом отпустил всех. Разумеется, у стен имелись и уши и глаза, о чем бывший секретарь Филиппа был прекрасно осведомлен, но по его поведению подглядчики ничего не заподозрили бы. «Тайный» разговор между Феликсом и его доверенным лицом неминуемо посеет смуту в рядах сторонников казненного Амброзия, каковых, как предполагали Феликс и Добори, в Кантиске оставалось предостаточно. Однако до мелочей обдуманный замысел сорвался — истошный, захлебывающийся крик заставил Архипастыря и командора выскочить в приемную.
Там, на мозаичном полу, в конвульсиях бился тот самый светловолосый служка, которому Архипастырь поручил символы своей власти. Вокруг застыло несколько клириков с бледными, перекошенными от ужаса и отвращения лицами. Мальчик еще раз закричал и затих. Стало видно, что вокруг его шеи обвилась, сверкая сизой чешуей, гранитная тара — самая смертоносная змея Арции. Никто не успел ничего понять, когда Феликс, подхватив отлетевший в сторону Посох, сдернул с его помощью смертоносную тварь с жуткого пьедестала и размозжил ей голову.
— Откуда она взялась? — Он задал вопрос, уже зная ответ. Змея была в архипастырском венце, и сама она туда заползти ну никак не могла…
— Прости, я вошел без стука, — Рене Аррой закрыл окно и быстрым очень молодым движением, подтянувшись на руках, уселся на высокий узкий подоконник, — мне надо поговорить с тобой, Шани. И лучше наедине.
— Выйди, Бельчонок, — граф сказал это очень тихо, но Белка, как ни странно, спорить не стала. Сверкнув огромными материнскими глазищами, девочка вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Шандер вопросительно глянул на адмирала.
— Я весь внимание, монсигнор.
— Не пытайся быть вежливым. Не нужно. Нас осталось так мало, что мы не можем позволять себе ломать комедию. Я оплакиваю Стефана не меньше, чем ты, но, боюсь, эта смерть не последняя. Пришел же я не поэтому. Завтра утром мы уходим.
Шандер едва сдержал крик. Несмотря на трагедию, а может, именно благодаря ей, Гардани стал воспринимать адмирала как часть Таяны. Казалось, будучи законным наследником Марка, Аррой теперь просто обязан задержаться в Высоком Замке, благо в Эланде все спокойно. И вот…
Рене улыбнулся, но голубые глаза оставались мрачными:
— Такова воля короля, Шандер. Он хочет, чтобы я немедленно возвращался. Марко говорит о том, что это ради моей же безопасности, но мне кажется, он лжет…
— Что вы сказали? — Шандер был поражен и не смог этого скрыть.
— Я сказал то, что сказал. Король Марко желает сохранить жизнь Михаю и не желает, чтобы я оставался в Таяне. У меня возникло ощущение, что он что-то скрывает и боится, что я разгадаю его тайну. Мне не нравится Марко, — неожиданно резко бросил адмирал и отвернулся к окну.
Вечерело. Со двора доносился звон амуниции, конское ржание, — эландцы, видимо, уже собирались в дорогу. Гардани решился заговорить не сразу:
— Что же будет, дан Рене? — Вопрос прозвучал беспомощно, чуть ли не по-детски, но собеседники этого не заметили.
— Не знаю, Шани, — Рене соскочил с подоконника и, подойдя к графу, коснулся его плеча, — тебе будет очень трудно. Когда я уеду, ты останешься один. Или почти один. Илана — женщина, Лукиан глуп, а Симон не более чем простой горожанин… Правда, я очень надеюсь на нового кардинала, но он прибудет не раньше чем через полтора месяца.
Герцог помолчал, потом по привычке тряхнул белой головой, словно бы бросаясь в битву, и продолжил:
— Ты знаешь, меня немало поносило по свету, прежде чем я стал тем, кем стал. Я понял, что сломать можно каждого, если, конечно, знать на чем. Боль телесную до определенной степени еще можно терпеть, но мучения тех, кто нам дорог… — каждое слово Рене отзывалось в душе Шандера такой же мукой, как некогда удары молотка, заколачивавшего гроб Селии, — Шани, я не предлагаю тебе уехать в Эланд, хотя должен был сделать именно это. Ты все равно не согласишься. А если б согласился, это значило бы, что ты не тот, кем кажешься. Твое место здесь.
Попытайся разобраться, что происходит, дождись Романа, расскажи ему все, что ты узнал и, — Аррой попробовал улыбнуться, — особенно то, что не узнал. Будет нужно — отправь весточку во Фронтеру, в село Белый Мост. Тамошний войт найдет способ доставить письмо ко мне. Будет некого отправить или отсутствие твоих людей будет замечено, обратись к новому кардиналу. Не прошу тебя об осторожности, но все ж не забывай, что твоя смерть — это еще одна победа Михая.
Шандер кивнул, дескать, обещаю по возможности не умирать.
— Ты уж постарайся. Пойми, я должен был сказать тебе все это. А теперь главное. Я думаю забрать с собой Белку, Мариту с Микой и Лупе. Если ты будешь знать, что они в безопасности, сможешь выдержать гораздо больше. Марита слишком красива, чтобы оставлять ее в Замке, один раз она уже попала в беду…
— В Эланде меньше мужчин?
— Больше. Но в Эланде хозяин я, а не теряющий силы и разум король, женатый на безвольной дочери предателя и колдуна. По Эланду не разгуливают убийцы, кроме того, маринер никогда не поднимет руки на женщину. А Мике пора увидеть море. И я не шучу, Шани, время шуток давно прошло. Ты должен отправить их со мной, даже если придется их связать.
— Я понимаю, монсигнор. Вы правы во всем. Мне будет тяжело без Белки, но я должен быть один, если хочу победить. А Лупе… Хватит на ее век горя… Они поедут в Эланд. Я сам бы просил вас об этом, если бы знал о вашем отъезде. Но, — Шандер заметно колебался, задавая вопрос, — я, конечно, не заменю вам ни Стефана, ни Романа, ни Иннокентия, но я был бы более полезен, если бы знал, чего вы ищете и чего опасаетесь.
— Когда вернется Роман, он скажет все, что знает… Или что сочтет нужным. Я сам мало что понимаю, могу сказать лишь одно: то, что происходит, это не придворные интриги, не борьба за власть и даже не применение Запретной магии в том смысле, в каком ее понимают наиболее разумные клирики. Пришли в движение какие-то малопонятные и, видимо, очень древние силы, о природе которых не знаем ни мы, ни эльфы…
— Эльфы?! Вы снова говорите о них, монсигнор. Что вы имеете в виду?
— Только то, что мы не одни. Рядом с нами когда-то жили, а кое-где живут и теперь другие расы. Эльфы — лишь одна из них, наверное, самая прекрасная, хоть и чуждая нам.
— Неужели вы бывали у эльфов?! — Шандер даже забыл о тех бедах, которые и вызвали этот разговор. — Я думал, вас научили их магии какие-то люди, набравшиеся чужих премудростей.
— Я действительно встречался с эльфами. И ты встречался. И не только с эльфами, вспомни Тисовую падь. Не мы одни живем в Благодатных землях. Есть и другие. Одни враждебны нам, людям, другие равнодушны, но кто-то может стать настоящим другом и союзником. Помни об этом и ничему не удивляйся.
— Но если нам будут помогать эльфы, то и у Михая могут найтись союзники…
— Не «могут», уже нашлись. Я не имею в виду гоблинов. Те — что? Воины, хоть и хорошие, с ними воевать мы научимся. Дело намного хуже. Годой ухитрился спустить с цепи какие-то жуткие колдовские силы. Именно они погубили принцев, я не могу этого доказать, но уверен в этом так же, как и в том, что знаю морской путь из Идаконы в Атэв! — Адмирал досадливо махнул рукой. — Будь проклят тот день, когда я променял море на дворцовые полы.
— Но не случись этого тогда, вы бы все равно вернулись сейчас, когда такое творится.
— Наверное, ты прав, — Аррой сжал губы, глаза его вновь стали настороженными и жесткими, как в море перед бурей. — Я бы вернулся и вступил в бой! Но нельзя биться с туманом! Туман и штиль — это то, что я ненавижу больше всего на свете, — Рене взялся за ручку двери. — Так я жду твой выводок завтра в десятой оре. И, мне кажется, тебе не стоит оповещать об их отъезде заранее, пусть это будет неожиданностью. Не думаю, чтобы Марко попытался кого-то задерживать, но, если ты предполагаешь где-то мель, лучше обойти это место. Объясни отъезд Белки тем, что ей нужен морской воздух, а Марита будет за ней присматривать…
— Это еще вопрос, — Шандер помимо воли улыбнулся, — кто за кем присмотрит. Монсигнор, — капитан «Серебряных» пристально вгляделся в чуть раскосые светлые глаза и решительно спросил о самом страшном: — Вы больше не доверяете королю?
Герцог какое-то время молчал, видимо, составляя в уме приличествующий случаю ответ, но потом просто махнул рукой и, бросив: «Не доверяю и тебе не советую», вышел, плотно прикрыв за собой тяжелую дверь.
Илана поднялась к королеве потому, что не могла больше переносить ни общества придворных дам, ни одиночества. Мысли о брате и о неизбежной и скорой разлуке с седым герцогом не давали принцессе покоя. Бесцельно бродя по замку, она несколько раз проходила мимо Коронной башни, и всякий раз видела в окне светловолосую фигуру в лиловом, Герика, казалось, даже не шевелилась. Увидав ее в четвертый раз, принцесса, неожиданно для самой себя, прошла к королеве. Та была со своими дамами, но словно бы их и не видела. Илана приказала всем выйти, и те повиновались, с трудом скрыв облегчение. Принцесса окликнула бывшую подругу, и тарскийка, вздрогнув от неожиданности, оторвалась от своего окна.
Собственно говоря, Илана не представляла, зачем пришла. Надо было убить время, надо было научиться жить в новом мире — без Стефана и, видимо, без Рене. Прострация, в которую впал отец, скрытая тревога в запавших глазах Шандера Гардани, настороженные лица придворных — все говорило, кричало о том, что с прежней жизнью покончено.
Ланка пока сама еще не понимала, чего же она хочет для себя. Уехать в Эланд и там, став великой герцогиней, завоевать Рене, как она мечтала еще несколько дней назад? Или побороться за таянский престол? Но пожертвовать любовью?! К этому принцесса не была готова. Девушка хотела получить все. Ей было очень стыдно это признать, но острая боль, вызванная гибелью братьев, уже уступила место мыслям о том, что же будет с ней, Иланой Таянской. Иное дело Герика. Глядя на тарскийку, принцесса испытала мучительный укол совести — та, казалось, уже находилась по другую сторону жизни. Мелькнула мысль: «А ведь она действительно любила Стефана, и каково бы было мне, если бы в домовом иглеции сейчас лежал Рене?!» Ланка порывисто бросилась вперед и обняла бывшую подругу за плечи. Та вздрогнула и слегка отстранилась:
— Не надо… Ничего больше не надо.
Илана молчала, не зная, что говорить. Герика тоже. Потом подошла к туалетному столику и достала шкатулку из драгоценной корбутской лиственницы:
— Я хочу, чтобы ты взяла это себе.
— Что это?
— Камни, мне они больше не понадобятся, — королева открыла крышку, и принцесса с трудом удержала крик восхищения. На пожелтевшем белом шелке мерцали и переливались немыслимой красоты рубины. Каждый камень стоил четырех, а то и пяти лучших атэвских скакунов, а камней было множество. Герика выложила на стол диадему, ожерелье, серьги с подвесками, два браслета и перстень. Ланка с трудом оторвала взгляд от мерцающего на скатерти багрового зарева.
— Я не могу это принять!
— Должна же я кому-то их оставить, — тихо возразила Герика. — Я больше никогда не буду носить драгоценности. Особенно эти!
— Но ты их и раньше не носила.
— Это камни… Говорят, их носила в юности сама Равноапостольная Циала… Они всегда были у отца… Когда Рене и Шандер его поймали, Стефан отдал их мне.
— Какие красивые! — Принцесса нежно прикоснулась рукой к алой капле. — Спасибо тебе, но я не могу их взять. Ты успокоишься, пройдет время.
— Нет! — с неожиданной твердостью ответила королева. — Мне они не нужны. Я их всегда боялась, они слишком хороши для меня. Примерь.
Если б кто-то с утра сказал Илане, что она сегодня же замрет от счастья, примеряя перед зеркалом серьги, она запустила бы в мерзавца первым, что подвернулось бы под руку. Но, любуясь своим отражением, девушка забыла обо всем. Кроме Рене. Когда он увидит ее в этих рубинах… Она с досадой вспомнила о трауре, затем о том, что вела себя гадко, сначала воспользовавшись горем Герики, а потом забыв о нем. Илана торопливо сняла украшения, и день за окном словно бы померк…
— Видишь, как тебе они хорошо, как будто бы их делали для тебя, — задумчиво произнесла королева, — Стефан как-то мне говорил, что все на свете имеет какой-то смысл. Наверное, эти камни нашли то, что хотели.
Илана больше не спорила. Более того, расстаться с тарскийскими рубинами она была просто не в состоянии. А Герика, казалось, сразу же забыла о том, как распорядилась фамильной реликвией. Молчание становилось тягостным, когда в комнату вбежала Марита, и королева подняла глаза.
— Его Величество сейчас будет здесь, — присела в реверансе девушка и тотчас вышла. Ланка повернулась, чтоб последовать за ней, но, боясь показаться слишком черствой и корыстолюбивой, заметила: — Марита — самое прекрасное создание, которое я знаю. Жаль, что она простолюдинка. Вот кому бы пошли рубины Циалы.
— Я как-то предложила ей их примерить, — бездумно откликнулась Герика Годойя, — она даже из шкатулки их не вынула… Испугалась…
Тропа не подвела — край Пантаны остался далеко позади, а его никто не заметил. Или, поправился Уанн, он сам не заметил того, кто, быть может, заметил его.
Уже четвертый день волшебник упорно пробирался на северо-восток Старыми Тропами, позволяя себе лишь краткий ночной отдых. В своих скитаниях Уанн обычно полагался на ноги, отдавая им предпочтение перед лошадиными копытами, тележными колесами или (тем более!) магией. Сейчас он спешил, а для того, кто торопится, все средства хороши. И маг вспомнил о Старых Тропах, по которым в незапамятные времена ходили почти всесильные существа. Они сгинули, а дороги, ими проторенные, остались и зажили своей жизнью. Ступив на них без умения, можно было оказаться в месте, прямо противоположном тому, куда направлялся. Да и обитали там создания, с которыми, судя по оставленным теми следам, Уанн не хотел бы встречаться. Выбирать тем не менее не приходилось, и он шел по узким проходам, ощущая под ногами твердый пол. Все остальное было скрыто мглой, только летящий впереди золотистый огонек-проводник напоминал о том, что где-то есть свет, конец пути, высокое небо, шумящий в кронах раскидистых сосен ветер… Сходя с пути на несколько ор, Уанн зажигал костер и долго смотрел в рыжее пламя. Живой огонь отгонял мрачные грезы, навеваемые Старыми Тропами.
Наконец он вышел к границе Тарски. Дальше предстояло выбирать между скоростью и скрытностью. Уанн был достаточно наслышан о тарскийском господаре, чтоб предполагать, что кто-кто, а Михай постарался разузнать обо всем, имеющемся в его владениях. Годой вполне мог найти и подчинить себе Старые Тропы. Маг-одиночка никогда не был излишне самоуверен, понимая: если что-то смог сделать ты, это будет по силам и кому-то другому. Пробиваться силой Уанн не хотел, он не был еще готов к открытой войне, а любой неосторожный поступок вел именно к ней. Потому-то волшебник и отказался от столь привлекательной мысли уже завтра оказаться у Большого Корбута. Он и так достаточно опередил Примеро сотоварищи и мог позволить себе потратить неделю на переход по предгорьям, заодно разведав, что творится в Тарске.
Сходя с Тропы, Уанн задумался, прав ли он был, что скрывал ее существование даже от Рамиэрля. Возможно, эльфу было бы полезно узнать короткую дорогу в Таяну. Но, подумав, маг решил, что Рамиэрль в одиночку мог не справиться с проводником и затеряться в безвременье.
Успокоив свою совесть, Уанн решительно зашагал по буковому лесу, покрывавшему невысокую гору, прозванную в старину Спящей Кошкой. Вечерело, дул легкий ветерок, на руку колдуну упал сухой пожелтевший листок — один из первых в этом году. Завтра он перейдет речку Хладницу и подойдет к отрогам Малого Корбута…
Глава 31
— Ваше Величество? — Герцог с неприкрытым недоумением смотрел на Герику, замершую в дверях. Он был готов увидеть кого угодно — Илану, Шандера, Лукиана, самого короля, но не полупомешавшуюся после гибели Стефана тарскийку. И тем не менее это была она.
Траурное лиловое платье с белой оторочкой у горла и распущенные по горскому обычаю волосы удивительно преобразили дочь герцога Михая, превратив ее почти в красавицу. Впрочем, Рене и раньше подозревал, что молодая королева принадлежит к той редкой породе женщин, чьей внешности все дополнительные «красивости» приносят лишь вред. Герика в розовых и белых пышных платьях казалась неуклюжей и нелепой, Герику в трауре забыть будет трудно.
— Что случилось, Ваше Величество? Я могу чем-нибудь помочь? — Рене придвинул молодой женщине стул, на который та покорно опустилась. Некоторое время оба молчали, наконец королева заговорила:
— Вы должны уехать. Завтра же!
Вот в чем, оказывается, дело! Королю потребовалось подкрепление — Марко не был уверен, что Рене подчинится, а королю зачем-то понадобилось срочно убрать родственника из Таяны. Наваждение прошло, Рене вновь видел перед собой безвольное существо, никогда не имевшее ни собственных мыслей, ни собственных чувств. А если и имевшее, то ничего не делавшее, чтобы их защитить. Впрочем, это была не вина Герики, а ее беда. Рене взял королеву за руку.
— Ты выполнила то, что тебе велели, но решать буду я.
— То, что мне велели? — В серых глазах застыло самое искреннее недоумение. — Никто не знает, что я здесь…
Врать она никогда не умела и вряд ли могла научиться за три прошедших страшных дня. Уж в этом-то Рене не сомневался. Он еще раз взглянул в глаза королевы, они были красными и сухими.
— Никто не знает, что я здесь, — повторила тарскийка. — Я… вы были добры ко мне. И к Стефану. Я должна сказать. Не верьте королю. Он теперь ненавидит вас. Уезжайте скорее, пока вас не убили. Я не хочу потерять еще и вас. Стефан говорил, что вы — надежда Благодатных земель. Возвращайтесь в Эланд. Когда будете в безопасности, объявляйте им всем войну, но сейчас… Хотя бы вы должны выжить, Рене, — она в первый раз назвала его по имени.
— Они мне ничего не сделают. По крайней мере, не сейчас. Успокойся, пожалуйста. Скажи лучше, почему ты решила, что король меня ненавидит? Мы с ним прекрасно ладили всю жизнь.
— Стефан говорил, что вы все понимаете… Марко страшно переменился. Я чувствую в нем своего отца. — Годойя на мгновение закрыла глаза. — Я боюсь за вас. Уезжайте. Завтра же…
— Герика, — Рене взял ее за руку, — ты не должна оставаться в этом вертепе. Я увезу тебя в Эланд, там тебя никто не тронет… Война будет и так, никуда от этого не деться… Я слишком любил Стефана, чтобы бросить тебя здесь, одну. От тебя требуется только… Все очень просто. Знаешь нижний город? Шандер поможет тебе выбраться из Замка, а там нужно добраться до домика лекаря Симона, что на Лисьей улице. Ночью я за тобой приду.
Она немного подумала, а когда подняла на Рене серые грустные глаза, он уже все понял.
— Нет, дан Аррой, — такой решимости в ней он не подозревал. — Я останусь здесь, со Стефаном. Я только ему и была нужна, как я сама. Не как королева, мать наследника, игрушка в ваших важных делах… Я знаю, что я некрасивая, неумная, нелепая. И все равно он меня любил. А я его. Теперь все равно, что со мной будет. Самое страшное произошло. Я думала, — она говорила как во сне, — самое страшное, это когда он от меня отказался. Оказалось, нет, самое страшное, это когда его убили, а я осталась. У меня никогда не хватит смелости покончить с собой, но меня утешает одно: Стефан хотел, чтобы я жила. И я буду жить. Хотя бы до его Истинных похорон.[87] А потом все равно.
Но вам я все равно благодарна. Я очень хочу, чтобы вы жили. Если вы потом сможете убить моего отца, я буду благодарна еще больше. Я не могу этого объяснить, но знаю, это он во всем виноват. А теперь прощайте!
— Так вот ты какая! — Рене словно в первый раз смотрел на молодую тарскийку. — Ни одна женщина до тебя так со мной не говорила. И забудь о том, что ты некрасива и неумна. Просто ты другая! Стефан это понимал, мы — нет. Прощай и прости нас всех за то… за то, что мы позволили с тобой сделать.
— Вам не в чем себя упрекнуть, Рене. И… мне было хорошо с вами. Или, во всяком случае, не было плохо. Прощайте, — она повернулась и быстро вышла из комнаты.
Рене молча рухнул на стул.
— Наконец-то ты признал очевидное, — Жан-Флорентин говорил тоном учителя, туповатый ученик которого наконец-то прочитал по слогам «У нас кот. Кот хорош».
— Это не было очевидным, друг, — Рене пододвинул к себе кувшин с вином, но раздумал пить, встал и подошел к окну. — Она сама не знала, какая она, пока не потеряла Стефана. А теперь уже поздно!
— Время лечит, — поднял лапу Жан-Флорентин, — все проходит. И это пройдет. Я не исключаю возможности, что именно Герика будет причиной той любви, которую тебе обещала Болотная матушка.
— Нет, я точно сойду с ума, — Рене все же палил себе вина и залпом выпил.
— Не уговаривайте, дан Шандер, — мы никуда не поедем. Никакой опасности нет, кому нужны жалкие знахари? А вот вам и дану Роману мы можем пригодиться, — Лупе неожиданно для себя самой накрыла узкой ладошкой руку Шандера: — Вам очень тяжко без Стефана?
Кого другого граф тотчас оборвал бы, но тут он просто кивнул темной головой. Женщина ничего не сказала, только взяла его ладонь и прижала к своей щеке. Шандер осторожно, словно боясь спугнуть невидимую стрекозу, придвинулся к знахарке и второй рукой обнял ее за плечи, уткнувшись лицом в пахнущие полынью волосы. Они не говорили. Зачем? Эта ночь была бы слишком грустной для любви — за стенкой храпел пьяный поэт, наверху возился со своими снадобьями Симон, а в Высоком Замке Белка распихивала по сумкам очень нужные ей вещи, вроде прошлогодней змеиной кожи или пары старых стремян. Через несколько часов займется заря, и эландцы покинут Гелань…
— Говорят, они увозят тело Иннокентия?
— Да. Король разрешил. Вернее, приказал. Иннокентий — эландец, похоже, Марко хочет зачеркнуть старую дружбу…
— Неужели он забыл даже королеву?
— Боюсь, что так. Я ничего не понимаю, Леопина, но мне будет легче, если ты уедешь с Рене.
— Зачем возвращаться к тому, что давно решено, — она ненавязчиво отстранилась и встала, — тебе пора. Скоро утро.
Граф покорно встал, привычным жестом проверив шпагу и кинжал. Она молча, опустив голову, подала ему шляпу и плащ. Принимая их, Шандер словно по наитию нежно коснулся лица женщины, заставив ее посмотреть ему в глаза.
— Почему ты плачешь?
— Потому что боюсь за тебя…
День обещал быть прекрасным, но в Высоком Замке это мало кого радовало. Большинство его обитателей до последнего не верили, что эландцы уходят. Толстая Нэнна, почти десять лет заправлявшая в Большой Поварне, во всеуслышанье объявила, что коли король рассорился с герцогом да еще не велит казнить Годоя, то он выжил из ума. С ней не спорили. Слух о ссоре Марко и Рене наполнял все закутки замка от нижних подвалов, где могли заблудиться даже старожилы, до дозорных башен, на которых стояли угрюмые «Золотые».
Первые лучи солнца коснулись верхушек огромных каштанов, когда с рассвета толпившиеся в арсенальном дворе свободные от дежурств воины, самые смелые из нобилей и прислуга увидели одетых по-походному эландцев, выводивших своих лошадей. Герцог еще не выходил, всем распоряжался его коронэль. Дети Альбатроса отводили глаза, сталкиваясь с недоуменными взглядами таянцев. Все отчего-то чувствовали себя неловко. Мрачный Лукиан подошел к стоящему на Синей лестнице Шандеру и, потоптавшись на месте и откашлявшись, сказал вроде бы в никуда:
— Не понимаю, почему именно сейчас…
Шандер знал почему, но как объяснить ветерану, что тот самый король, которому Лукиан отдал сорок лет своей жизни, предпочитает ссору с другом и родичем казни убийцы собственных сыновей? Шандер зябко передернул плечами, нет, проще убить старика, чем сказать такое. К счастью, отвечать и не понадобилось. Появился Рене Аррой, моментально завладев вниманием всех, открыто стоящих на площади или же следящих за отъездом из многочисленных замковых окон.
Рене легко сбежал по крутой лестнице и вскочил в седло. Алый плащ эландца казался языком пламени. То, что он надел цвета Волингов, говорило о многом — Аррой больше не был другом, союзником, членом семьи. Он был принцем королевской крови, присягавшим защищать Благодатные земли от любой угрозы, откуда бы она ни исходила. Шандер никогда еще не видел Рене в красном и отстранение отметил, как неодинаковы бывают одежды одного цвета.
Красное и черное носил Михай Годой, на нем они казались зловещими, как броская окраска цветов и насекомых, что предупреждают: «Не троньте нас, мы ядовиты! Мы опасны!» Другое дело Рене Аррой! Эландец, одевшись непривычно ярко, словно бросал вызов надвигающейся опасности, ставя в известность всех, имеющих глаза, что готов к бою и будет биться до конца. И порукою тому алый цвет Волингов — цвет живой крови, крови, без которой немыслима жизнь.
Гардани поймал себя на мысли, что лихорадочно пересчитывает ныне живущих потомков легендарного Воля. К ужасу своему, граф обнаружил, что не осталось почти никого.
Странные болезни, несчастные случаи, бесплодные или неверные жены… И еще несколько отмечены кошачьим следом.[88] Правда, арцийские императоры живы и благоденствуют… Но ведь Анхель Светлый, основавший новую династию… Потомок Ямборов — да, но Воля? Родство великого императора с прародителем августейших фамилий Благодатных земель было, мягко говоря, спорным. Зато Шандер твердо помнил, что мятежный Руис Аррой, принесший арцийские нарциссы в Эланд, был последним Волингом, чья родословная не подвергалась сомнению.
А теперь, выходит, последние — Рене и его сыновья?! Если, разумеется, не считать спивающегося Рикареда и не закрывать глаза на сомнительное происхождение арцийских династических домов. Шандер осадил расходившееся воображение, чтоб не додуматься Проклятый знает до чего. Хорошо бы было поговорить на эту тему с самим Рене, но граф не мог себе позволить столь откровенно проявлять добрые чувства к эландскому адмиралу. Иначе ему просто незачем тут оставаться.
Шандер Гардани с трудом отыскал меж эландских воинов темную головку дочери. Белка с удовольствием восседала на черной кобыле вместе с Зенеком, щеголявшим в шикарном аюдантском плаще. Что ж, за девочку, по крайней мере, можно не бояться. А вот Марита и ее братишка… Свояченица не спорила, когда Шандер вчера сказал ей об отъезде. Но утром Марита с Микой исчезли, искать же в закоулках Высокого Замка тех, кто не желает быть найденным… Разумеется, «Серебряные» их бы отыскали. Через два дня, переполошив весь замок. Что ж, значит, не судьба. Шандер усмехнулся, вспомнив записку. Марита просила на нее не сердиться, но она поклялась дождаться Романа, и она его дождется. Что до ее братишки, то она не может его никому навязывать, ведь Мика такой несносный.
Стало быть, Марита остается с ним. И Лупе. При воспоминании о маленькой колдунье по сердцу прошла теплая волна. Минувшей ночью Леопина изо всех сил старалась казаться спокойной, но Шандер чувствовал, что она дрожит, как натянутая струна. Он пытался успокоить ее, а она его, и оба лгали. Каждый понимал, что впереди ждет мало хорошего, но свернуть с дороги им и в голову не приходило. В конце концов Лупе расплакалась. Что произошло дальше, Шандер помнил весьма смутно — пахнущие степными травами волосы, бессвязный шепот, который был им понятнее отточенных самыми великими поэтами слов.
Это мгновение в чистенькой лекарской прихожей осталось в душе графа огоньком свечи в наползающей темноте. Он боялся за Лупе, но самым бессовестным образом был счастлив, что она тут, рядом, что можно вскочить на коня и через три четверти оры оказаться рядом с ней. И вместе с тем Шандер знал, что он не сядет на коня и не помчится на Лисью улицу. Он идет если и не на верную смерть, то очень близко к тому, и если хочет, чтобы Лупе была в безопасности, не должен даже думать о встречах. Мысль о том, чтобы бросить все и уехать с Леопиной в Эланд, у него не мелькнула. Его место было в Таяне, по крайней мере, до возвращения Романа Ясного, который должен подать ему весточку через старую Терезу. Рене обещал предупредить либра обо всем. Как он умудрится это сделать, Гардани, разумеется, не знал, но то, что он видел на Старой Таянской дороге, вселяло уверенность в таланты адмирала.
Странно, но не доверяющий колдунам капитан «Серебряных» воспринимал эльфийскую магию Рене как еще одно благородное оружие в достойных руках. Для Шандера Аррой был ожившей мальчишеской мечтой, и он в глубине души разделял уверенность Стефана в том, что его дядя может все. Уверенность эту не поколебали даже последние трагедии. После совместных ночных скачек наперегонки со смертью эландский адмирал стал таянцу намного ближе и понятней, но восхищение осталось прежним.
Гардани усмехнулся в темные усы — знал бы Марко, о чем он сейчас думает, — внешне их отношения с Рене стали более чем прохладными. Еще в ночь гибели Стефана они условились, что капитан «Серебряных» будет «видеть» в Рене причину гибели принца. Потому-то сейчас Шандер ограничился чисто официальным салютом. Застывший во главе почетного таянского караула, граф молча наблюдал, как эландцы садились на коней и выстраивались по шестеро в ряд.
Все было готово к выходу, когда Рене, неожиданно развернув коня, галопом поскакал к Коронной башне.
Шандер с удивлением наблюдал, как герцог трижды поднял вороного на дыбы, а затем, больше не оглядываясь на темные окна, повернул к воротам. Шандер на миг задержал взгляд, и ему показалось, что занавеска шелохнулась. Видимо, Герика Годойя все же наблюдала за отъездом эландцев. Шандер молча сидел в седле — командир «Серебряных» не имел права проявлять свои чувства. Это сделали его подчиненные.
Сташек, самый молодой из гвардейцев, ломающимся юношеским голосом выкрикнул «Аве Эланд!» и взметнул шпагу в салюте, каким приветствуют только короля. «Серебряные» последовали его примеру. Раздался звук трубы, печальный и яростный, он далеко разнесся в прозрачном утреннем воздухе. Ворота Высокого Замка распахнулись, кони эландцев ступили на мост. И тут Шандер решился.
— Слушай меня, — голос графа был слышен в самых отдаленных углах плаца. — Мы, «Серебряные», — личная гвардия наследника престола Таяны. Но принцы мертвы. Ближайший родич по мужской линии, а значит, и наследник, пока королева не подарит Таяне нового, герцог Аррой. Я, ваш капитан, говорю вам: можете остаться здесь, со мной, охраняя таянскую корону и ожидая рождения наследника. Но можете предложить свои шпаги герцогу Аррою, и это не будет нарушением присяги. Решайте.
На мгновение стало так тихо, что казалось, слышно, как, кружась, падает в Закатном садике кленовый лист. А затем один из воинов, махнув рукой, словно говоря, что многим смертям не бывать, а от одной не убежать, послал коня к воротам. За ним еще один, и еще, и еще… Около трети «Серебряных» покинули Высокий Замок, даже не зайдя в казармы. Шандер оглядел оставшихся: большинство из них имело семьи или невест. Из последнего набора, еще не успевшего обзавестись женами или возлюбленными, осталось всего трое, в том числе и Сташек.
Гардани подозвал юношу:
— Стах Гери, почему вы остались?
— Я не мог оставить вас в трудную минуту, дан капитан!
— Ты думаешь, нам будет труднее, чем тем, кто ушел?
— Конечно. Поэтому вы их и отослали. Чтобы спасти! Ведь это правда?
Гардани с удивлением взглянул в ясные глаза юноши. Лгать он не стал.
— Да, это правда, Сташко. Я хотел спасти хоть кого-то!
Глава 32
Илана видела, как уходили эландцы. Девушка стояла у маленького окна и не отрываясь смотрела на Рене. Он так и не пришел попрощаться, и принцесса не могла понять, почему.
Она вообще ничего не знала — ни о странном разговоре эландца с отцом, ни о роли, что невольно сыграла в гибели брата. Глядя из-за розового атэвского шелка на темно-синие плащи маринеров, она ждала, ждала, что Он сейчас придет и все станет на свои места. Но Он не пришел.
Когда Рене неожиданно развернул коня, сердце принцессы подскочило к самому горлу: одно слово, один поцелуй, и Ланка бы бросила все — отца, родину, мечты о короне, что обуревали ее после подслушанного в иглеции разговора, но эландец даже не взглянул в ее окно. Его прощальный привет был адресован королеве. Заливаясь злыми слезами, Ланка смотрела и словно бы и не видела, как «Серебряные» удостоили герцога Арроя королевских почестей, как часть бывших гвардейцев Стефана присоединилась к идаконцам. Медноволосой таянке было не до того, она наконец поняла, что делал Рене в спальне Герики и почему не желал замечать ее любви. Былая снисходительная жалость к дочери Михая уступила место жгучей, неистовой ненависти. Сами ноги вынесли Илану из ее комнат. Принцесса бежала к отцу, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. Ни кряжистые воины в странных низких шлемах, ни заполонившие внезапно внутренние переходы тарскийцы не привлекли ее внимания. Илана хотела одного — разоблачить соперницу перед отцом. Она не сомневалась, что распутная дура сразу же во всем признается. Уличенную в измене королеву ждала смерть, и Ланка жалела лишь о том, что не сможет удавить подлую предательницу собственными руками.
Отстранив рукой стражников, которые почему-то были не в золотых перевязях отцовских гвардейцев, а в грубых темно-коричневых одеждах, девушка ворвалась в рабочую комнату короля. Марко был не один. В углу стоял высокий бледный нобиль из Тарски, а у стола в креслах сидели Его Величество король Таяны и… Михай Годой собственной персоной.
— Хорошо, что ты пришла так быстро, дочь, — отчетливо произнес король, — я посылал за тобой. Через две, — король взглянул на дорогую арцийскую клепсидру, — нет, через полторы оры ты сочетаешься браком с господарем Тарски. Это достойный союз. Михай сейчас очень силен и в ближайшее время станет еще сильнее, в союзе с ним мы покорим всю Арцию…
Отец говорил что-то еще, но Ланка его не слышала. Выйти замуж?! Сегодня? Сейчас? Не за Рикареда, чтобы стать герцогиней Эланда, и не за сына Рене, чтобы стать законной королевой Таяны, а за Михая?! За Михая с его отвратительными маслеными глазами, за Михая, пытавшегося изнасиловать Мариту и убить Рене?! Вся ярость и обида принцессы теперь обрушилась на короля и предполагаемого жениха. Девушка схватила проклятую клепсидру и с криком «Нет!» — грохнула ее об стену. Осколки толстого зеленоватого стекла разлетелись по комнате, пол, стены и платье принцессы были залиты подкрашенной водой, но ей было не до того, как она выглядит. Все ее существо зашлось в одном-единственном вопле: «Нет! Этого не будет!»
— Забудь про Арроя, — зло сказал король, — он предпочел тебе Герику, почему бы тебе не предпочесть ее отца!
Удар попал бы в цель, если б Ланка не успела догадаться о связи Рене с дочерью Михая. Теперь же слова Марко обернулись против него.
Ланка росла живой и своевольной, слишком живой и своевольной, чтобы покоряться кому бы то ни было. Даже отцу. И еще она любила другого. Все обиды были забыты. В круговерти мыслей, захвативших Илану, нашлось место и простому объяснению «измены» Рене. Михай приказал своей дуре-дочери переспать с эландцем, а король, видимо, под каким-то предлогом уговорил эландца провести ночь с королевой… Аррою он наверняка сказал, что ему нужен наследник, а на деле… На деле хотел не допустить их с Рене любви! Ланка была твердо уверена, что уж теперь-то она поняла все, и лицо принцессы неожиданно озарилось торжествующей улыбкой. Мир вокруг нее рушился, но любовь торжествовала!
Михай, однако, истолковал улыбку дочери короля по-своему.
— Мы отомстим, можешь не сомневаться, — тарский господарь говорил так, словно бы речь шла не о его дочери. — Дорогая, ты будешь лучшей королевой из тех, кто сидел на троне со времен Великого Исхода.
Ланка промолчала, но не из покорности или хитрости, а потому что была поражена наглостью и самоуверенностью Годоя. Плотный и темноглазый, он ей нисколько не нравился, хотя его непотопляемость и впечатляла. Впрочем, всей его силы не хватило для того, чтобы справиться с Рене в открытой схватке. Возможно, не войди в ее жизнь седой эландец, она бы и решилась отдать свою руку тому, чье первенство признают все, но пока Михай Годой был в тени герцога Арроя не только как мужчина, но и как властитель.
Илана очень бы удивилась, если бы ее назвали честолюбивой, но она была дочерью и внучкой королей. Любовь к власти в юной девушке не столь заметна, как страсть к оружию или лошадям, но она от этого не становится менее сильной. Она хотела быть королевой, но не такой ценой. Михай сделал шаг к «невесте», та с отвращением отскочила назад и оглянулась. Видимо, получив безмолвный приказ, стражники с такими же звериными мордами, как и те, кто напал на них в Тисовой пади, молча скрестили копья, отрезая путь к бегству. В тусклых глазах отца было не более сочувствия и жалости, чем у зимнего червя.[89] В дверь вошли две знатные тарскийские дамы, которых Илана видела в свите герцога Михая. Они, как сказал отец, помогут ей подготовиться к венчанию. Поняв, что просить и убеждать не имеет смысла, Илана выхватила кинжал, с которым никогда не расставалась, отступила к стене и отчаянно закричала, призывая единственного человека, который мог прийти на помощь.
Граф Гардани почти бежал по узкой потайной лестнице. Юный Сташек и лейтенант «Серебряных» Габор Ласли с трудом поспевали за спешащим капитаном. Гардани спешил к королю, хотя и не обольщался насчет предстоящей встречи. Шандер не понимал последних приказов Марко, который в прежние годы даже в лютом горе оставался мудрым и прозорливым правителем. Теперь же…
Разрыв с Эландом, едва прикрытый рассуждениями о безопасности Рене и невозможности расставания с единственной уцелевшей дочерью, упорное нежелание предать суду Михая Годоя, а теперь еще и ссылка старого верного Лукиана. Да, капитан «Золотых» не предотвратил гибели принцев, но он и не мог этого сделать. Ведь не кто иной, а король, привел Стефана к Зенону и повелел всем, кроме лекарей, выйти вон. Граф не привык лгать себе и понимал, что все это иначе чем изменой не назовешь. Хотя король на то и король, помазанник Божий, что не может стать предателем. Или может? Марко изменник. Он предает собственных детей, старых друзей, Таяну, самого себя, наконец! И все равно Шандер Гардани считал своим долгом в открытую потребовать у короля объяснений. Именно поэтому он и избрал этот полузабытый ход — капитан «Серебряных» отнюдь не был уверен, что его пропустят к королю, явись он просить аудиенции обычным порядком.
В самом деле, после того, как граф собственными руками толкнул треть своих воинов к уходящему Аррою, отправив с ним же свою ненаглядную дочь, он вряд ли может рассчитывать на доверие Марко. Шандер не исключал, что из королевской приемной его могут вывести в цепях, но все же решил в последний раз поговорить с тем, кто приходился отцом Стефану. Дальше Шани вроде бы и не загадывал, но в глубине души знал — если увидит следующий рассвет, и увидит не через решетку, то это его удивит. И весьма. Тем не менее он ни на мгновение не усомнился в своем решении. Сташек и Габор были ему нужны как свидетели. Когда до узкой тяжелой дверцы, ключ от которой достался графу от Стефана, оставалось лишь несколько ступеней, Гардани остановился.
Проникающий в узенькие отдушины слабый свет не позволял разглядеть выражения лица капитана, но голос его звучал буднично:
— Вы должны дать мне слово. Что бы, со мной ни случилось, вы сохраните спокойствие и не дадите повода королю усомниться в вашей преданности ему, а не мне. Возможно, мне предстоит драться. Возможно, меня схватят, но вы должны…
— Капитан, — голос Сташека дрожал, — мы вас никогда не оставим…
— То, что я хочу сделать, будет бессмысленным, если мы втроем окажемся на плахе. После отставки Лукиана и появления вместо него этого дохлого тарскийца, ждать у моря погоды бессмысленно. Мое дело узнать — кто наш король: предатель или сумасшедший. Ваше дело — выжить! Сташек. Ты догонишь Рене и все ему расскажешь. Габор — ты возьмешь на себя «Серебряных» и тех «Золотых», кто хоть что-то соображает. Нужно убить Михая. Да нет, — граф принужденно рассмеялся, — я вовсе не хочу кончать самоубийством, — но кроме меня с королем говорить некому. Разве что Илане, но она, боюсь, сейчас думает о другом.
Если Сташек и Габор и собирались оспаривать приказ, они не успели. Сверху раздался отчаянный крик, лишь слегка приглушенный тяжелой дверцей.
Кричала женщина. Кричала Илана. Первых слов никто не разобрал, но в том, что она звала Шандера, сомнений не было.
Так ни до чего и не договорившись, трое «Серебряных» вломились в кабинет короля.
Открывшаяся их взору картина делала все вопросы, которые собирался задать граф Гардани, бессмысленными. У стены с кинжалом в руке, ощетинясь, как загнанная собаками кошка, стояла принцесса, а на нее надвигались трое или четверо здоровенных кряжистых воинов, в которых Сташек и Шандер сразу же узнали горных гоблинов. Еще с десяток гоблинов и тарскийцев в плащах цвета старого вина напряженно следили за схваткой, то и дело вопросительно поглядывая на высокого бледного нобиля с золотой перевязью — дана Бо. Новый капитан «Золотых» сразу же приступил к исполнению своих многотрудных обязанностей. У противоположной стены расположились зрители. Его величество король Таяны Маркус-Иоахимм, лениво попивая вино, наблюдал за тем, как ловят его собственную дочь, а рядом… Рядом, скрестив ноги в наглых красных сапогах, уютно расположился Михай Годой. Судя по роскошному наряду и аккуратно подстриженной бороде, герцог, выйдя из узилища, уделил немало времени верному Кайтеку, а это значит… Что Михая отпустили еще до ухода эландцев. Впрочем, раздумывать о дворцовых интригах Шандеру было некогда. Единственным, что имело сейчас значение, была Ланка.
Трое бросились вперед. Атака была столь стремительной и мощной, что два тарскийца и гоблин так и не поняли, что умирают. Увидев Шандера, Ланка еще раз закричала, на этот раз от радости. Умело ударив кинжалом стоящего на пути воина, девушка бросилась навстречу спасителям. Годой в ярости стиснул руки в кулаки, однако Шандеру было не до него. Главное было вывести девушку.
Окажись сейчас рядом с «Серебряными» хоть самый завалящий волшебник, песенка Михая была бы спета. Он не был готов к магическому поединку. Но тарскийцу повезло — среди талантов графа Гардани магия не числилась, а оба пистоля он разрядил, едва ворвавшись в зал. Зато искусству фехтования Шани учил Рене Аррой. Тройка прошла сквозь строй растерявшихся воинов Годоя, как раскаленный нож сквозь масло. Мгновение — и между Ланкой и воинами ее отца и «жениха» оказались три обнаженные шпаги. В этой круговерти самый лучший стрелок не рискнули бы поднять руку на Шандера, если, конечно, принцесса была нужна им живой.
Король молчал, и Михай бросил вперед своих воинов и вооруженных кривыми ятаганами гоблинов. Но время они уже упустили. Габор волок за руку Илану, Сташек прикрывал им спину, а Шандер прокладывал путь. В этот день он фехтовал так, что ему бы аплодировали даже Стефан и Рене. Но единственными зрителями были враги да остолбеневшие от неожиданности и страха придворные.
Какой-то не в меру ретивый тарскиец попробовал оглушить Шандера, бросив в него вазу из красной яшмы. Шандер увернулся и метнул кинжал. Одним трупом на паркете из драгоценного червонного бука стало больше. Бой был коротким и беспорядочным. «Серебряные», прикрывая Ланку, рвались к дверце, через которую вошли. Тарскийцы и гоблины, толкая друг друга, наседали на огрызающуюся четверку со всех сторон, хотя умнее было бы очистить место для пяти-шести опытных бойцов. Михай сыпал проклятиями, король смотрел на смертельную схватку отстраненно, как на петушиный бой, а бледный капитан «Золотых» и вовсе исчез. Немудрено, что Шандеру удалось прорваться и захлопнуть за собой дверь, которую тут же принялись высаживать.
Беглецы опрометью пронеслись по потайной лестнице и выскочили в один из многочисленных двориков замка. Здесь было на удивление тихо. Длинные плети дикого винограда, кое-где тронутые ранней желтизной, карабкались по стенам. Между серых каменных плит пробивалась жесткая предосенняя трава, глуховато урчали отъевшиеся голуби. Казалось странным, что совсем рядом недавно кипел смертельный бой, и не успеет палящий зной смениться вечерней прохладой, как смерть вновь примется за работу.
— Скорее, — Габор яростно тянул принцессу вперед.
— Именно. Бегите на конюшню и вон из города!
— А ты?! — Ланка недоуменно уставилась на Шандера.
— Я отвечаю за своих, — коротко бросил он. — Я в казармы. Не ждите меня.
— Ты не прорвешься, — бросил Габор.
— Должен. Капитан не бросает солдат. Все! Уходите… Рене скажите, что… Да ладно, сами додумаетесь.
Раздался треск и топот, видимо, первую из дверей преследователи преодолели.
— Скорее, Проклятый вас подери, — прорычал Гардани, — убирайтесь! Габор! Сташко! Я приказываю.
Лейтенант Габор Ласли повиновался, в последний раз бросив взгляд на своего капитана, он кинул ему свой кинжал и, больше не оглядываясь, потащил за собой Илану. Но Сташек! Сташек ослушался своего кумира. Он остался с ним.
— Ты?! — Шандер аж задохнулся от негодования.
— Я еще не принял присяги, — огрызнулся юный наглец, — и не обязан выполнять приказы. Я вас не брошу.
Шандер махнул рукой и помчался вдоль разогретой стены, наверху которой блаженствовал толстый рыжий кот. Едва капитан «Серебряных» и его аюдант скрылись за поворотом, как наружная дверь с треском вылетела, и во двор, распугав толстых голубей, вывалилась погоня. В то же время с первого двора донесся сигнал тревоги. А через подземные туннели в Высокий Замок входили все новые и новые тарскийцы.
Илана и Габор благополучно добрались до конюшен и оседлали лошадей. Оставалось выбраться из замка, что не составляло труда — на поварском и прачечном дворах шла обычная работа, малый мост, по которому в Замок везли припасы и вывозили мусор, был опущен, и по нему сновали слуги и Торговцы. Никто из них не знал о трагедии, разыгрывающейся во внутренних дворах. Путь был свободен, но Ланку охватило какое-то оцепенение.
Габор ждал. Как только опасность миновала, он вновь превратился в офицера, почтительно ожидающего приказаний принцессы. Наконец Илана поняла, что ее тревожит. Она не взяла с собой рубины Циалы! Оставить эти камни в руках Михая?!
Будь на месте лейтенанта Рене, Стефан или даже Шандер, принцессе пришлось бы делать то, что ей велят, но Ласли не смог заставить ее подчиниться. Смелость, которую он проявил во время боя, отказала таянцу, и он покорно последовал за принцессой назад. Как ни странно, их никто не видел. Знающая Коронную часть Замка как свои пять пальцев, Илана добралась до своих комнат без всяких приключений. Холодно кивнув косой даме из приставленной к ней свиты, принцесса как ни в чем не бывало вошла к себе, велев Габору ждать ее в малой приемной. Облачаться в дорожный костюм она не стала, чтоб избежать лишних вопросов. Надо было торопиться, и принцесса быстро схватила заветную шкатулку, но потом сообразила, что при бегстве эта изящная вещица может стать помехой, в самый неподходящий момент раскрывшись или выпав из рук. Торопливо отперев ящичек, девушка надела драгоценности на себя и, как ни спешила, подошла к зеркалу и замерла, завороженная игрой густо-красных огней.
— Эти рубины не могли найти более подходящей хозяйки, — голос был мягким с легким горским акцентом, — принцесса рывком обернулась. У окна стоял новый капитан «Золотых». Рука принцессы потянулась к кинжалу, но незваный гость предостерегающе поднял руку.
— Не надо, Ваше Высочество. Я пришел к вам как друг, а друзей убивать невыгодно.
— Что?! — Принцесса ошалело уставилась на бледное, но по-своему красивое лицо.
— Вы не ослышались. Я сказал, что убивать друзей невыгодно и неразумно. Друзей надо использовать. Вам об этом никто не говорил? А это между тем первейший закон политики.
— Кто вы? — Она все еще не могла прийти в себя.
— Я? В данный момент я принял командование над личной охраной вашего батюшки. Можете называть меня дан Бо. Мое полное имя слишком длинно и труднопроизносимо. Но я предлагаю сесть и спокойно побеседовать. Я должен вам многое рассказать, а когда устают ноги, то отказывает и голова.
Как-то так вышло, что Ланка хоть и скорчила недовольную мину, все же кивнула дану Бо. Тот изысканно поклонился принцессе, но остался стоять.
— Итак, я хочу говорить с вами о вашем будущем. Те, кого я представляю (в свое время я расскажу вам больше), заинтересованы в том, чтобы Арция перестала существовать. Нам нужна новая империя от Последних гор до Бесконечного моря, и ее сердцем может стать или Атэв, или Таяна. Лично я поставил на Таяну…
Малыш Сташек оказался прав. Останься граф один, и все бы пошло прахом. Погоня висела у них на хвосте. К счастью, к казармам «Серебряных» прорваться было непросто. Узкая галерея, перегороженная подъемной решеткой, была прекрасной ловушкой. Жаль только, что подъемный механизм — находился со стороны Арсенальной башни. Шандер легко поднял прутья органки,[90] но опустить их за собой не мог — строители замка думали о внешних врагах, а не о предателях. И вот тут-то Сташек и пригодился.
— Сташко, клянись, что исполнишь мою просьбу. Матерью клянись.
— Клянусь. — Юнкер, как и его командир, задыхался от быстрого бега. Оба они стояли в тоннеле у поднятой решетки, прижимаясь спинами к прохладным камням и напряженно вслушиваясь. Топот и железное клацанье неотвратимо приближались.
— Ты должен увести «Серебряных». И тех «Золотых», у кого хватит ума уйти с вами. У тебя есть десятинка, в лучшем случае — две. Больше мне не продержаться. Молчи! — рявкнул граф, видя, что аюдант собрался возражать. — Ты не успел принять присягу, но ты поклялся. Ты видел трупы во дворце и орды этой нечисти?! Если мы сдохнем оба, Годой вырежет всех. Нам не выстоять даже вместе с «Золотыми». Нужно уйти, прежде чем закроют ворота. Прорывайтесь в Эланд, потом отомстите.
— Но!
— Иди!!! — Ярость и отчаянье в голосе Шандера кнутом хлестанули юного нобиля. Неловко кивнув головой, юноша опрометью бросился бежать. Шандер налег на рычаг, и решетка опустилась. Граф подхватил кстати вывалившийся из гнезда увесистый камень и обрушил его на подъемный механизм, замуровывая себя в смертельной клетке. Старые мастера строили на совесть, и Гардани едва успел хоть как-то заклинить решетку, как в галерею ввалилось десятка полтора преследователей. Шандер вжался в стену и, держа в каждой руке по пистолю, стал ждать.
Он был спокоен так, как бывает спокоен человек, сделавший все, что от него зависело. Сташек не подведет, Шани был в этом абсолютно уверен. Возможно, потому, что иначе его, Шандера, смерть была бы бессмысленной, а граф не мог допустить подобной мысли. Еще утром он на что-то надеялся, думал о маленькой колдунье с Лисьей улицы, о том, как они будут бродить среди серебряных скал Эланда, любуясь заливом Чаек. Что ж, судьба бросила кости, и ему выпала смерть. Но умирает он с чистой совестью и с оружием в руках.
Два выстрела, сделанные почти в упор, свалили гоблина и высокого русого сигуранта Годоя, полгода назад купившего у Шандера медвежью гончую. Воспользовавшись мгновенным преимуществом, граф выскочил из своего укрытия и, поразив кинжалом еще одного нападавшего, скрестил свою шпагу с тарскийской. В узком, плохо освещенном каменном мешке дерущиеся лишались возможности стрелять. Навязав им рукопашный бой, Гардани выигрывал еще несколько драгоценных мгновений.
К счастью для графа, его спина была прикрыта старой решеткой. Задыхаясь, периодически оскальзываясь на окровавленных камнях пола, Шани дрался в зловещей тишине, нарушаемой лишь звоном металла о металл, тяжелым дыханием и топотом ног. Четверо нападавших уже лежало на каменном полу. От людей обороняться было привычнее, а вот нелюди орудовали кривыми ятаганами. Гардани пришлось бы плохо, не покажи ему загостившийся в Таяне Рене, как надо биться с уроженцами Эр-Атэва, предпочитавшими это странное оружие шпагам и рапирам. В Тисовой пади Шани проверил теорию практикой. Если б не это, Гардани давно бы лишился как шпаги, так и руки, ее державшей. Клинок графа исступленно звенел, парируя чужие удары. Скорость и еще раз скорость… Гоблины массивнее и поэтому медлительнее людей… только это и могло сейчас — нет, не спасти, но хотя бы сделать его смерть не напрасной. Гардани держал дыхание из последних сил — иначе ему не вынести убийственной скорости, и так почти невозможной… мышцы сковывала предательская тяжесть, в ушах и в горле требовательно стучал пульс, перед глазами расплывались алые круги… Граф не знал, была ли это кровь, или просто усталость брала свое… Не знал он и того, сколько времени идет бой у арки, — ему казалось, что прошли годы, но наделе эти годы могли обернуться одной или двумя десятинками.
Вновь зазвучала труба, зазвучала, когда в голове Шани не оставалось ни одной сторонней мысли. Чистый, веселый звук разносился по Высокому Замку, возвещая всем, что «Серебряные» выступают в поход. Но не успели смолкнуть звуки «похода», как трубач — Гардани словно бы воочию увидел коренастого смуглого Воцека с жесткими торчащими усами и петушиным пером на шлеме — протрубил прощальный сигнал. «Не плачьте об уходящих в бой!» Гвардия прощалась со своим капитаном и клялась отомстить. С этого мгновенья Шандер Гардани почувствовал себя свободным. Ребята успели уйти, Ланка свободна и в надежных руках. Сташек сделал все, что нужно; теперь остается подороже продать свою жизнь. Или? Или попробовать прорваться к Михаю, появление которого он заметил, несмотря на всю горячку боя! Это было безумием, но безумцы иногда выигрывают.
Шандер прикинул на глазок расстояние. Тарскийский господарь предусмотрительно прятался за тремя или четырьмя рядами гоблинов, но если атака будет неожиданной… Да, именно так — удар, валящий с ног крайнего слева, прыжок на уступ, где крепился подъемный механизм, стремительный выпад… и вот он шанс дорваться до Годоя.
Неожиданно горцы отступили. Воспользовавшись этой краткой передышкой, чтобы стереть с лица пот и кровь, граф тем не менее увидел, что они недовольны, более того, возмущены. Один из них, в украшенном орлиной лапой шлеме, что-то принялся втолковывать Михаю на своем гортанном наречии, которого Гардани не мог знать. Но настоящие воины понимают друг друга и без языка. Видимо, вожак гоблинов пытался объяснить тарскийскому выродку, что бой должен быть честным. Эти неукротимые мрачные бойцы ценили мужество противника, Михаю же эти понятия были чужды. Он махнул рукой, и горцы нехотя отошли еще немного, а в образовавшемся проходе появились тарскиец и гоблин — пращник и лучник. Шани едва успел удивиться столь странному дуэту, как свистнул первый камень. Граф успел уклониться, но это было лишь начало. Левая нога вдруг подогнулась, и Шандер упал на колено — черная стрела пробила навылет ногу. «Да, а лучник-то оказался кстати», — промелькнула запоздалая мысль. Увернуться от второго камня он не смог и ткнулся лицом в залитый кровью пол. На мгновенье он увидел испуганные женские глаза, зеленые в золотистую, как камень листвечник, крапинку. Затем исчезли и они, и наступила тьма. Бой был окончен.
Габор ждал долго, очень долго. В приемной принцессы все было как всегда, и лейтенант не находил себе места, ожидая, что вот-вот сюда вломятся воины Михая. Мучила и неизвестность — Ласли не знал ни того, что сталось с Шандером и Сташеком, ни того, что творится в родной Гелани. Слушая щебетание придворных девиц и шмелиное гудение дуэний, Габор чувствовал, что потихоньку сходит с ума. Наконец затянутая в лиловое костлявая дама пригласила его к принцессе. Илана была не одна. Рядом, отвернувшись к окну, стоял сменивший Лукиана высокий бледный нобиль.
Рука Габора сама собой легла на эфес шпаги, но обнажать оружие ему не пришлось. Принцесса в защите не нуждалась. «Серебряный» никогда еще не видел ее такой красивой. Илана переоделась в розовое платье, поверх которого был наброшен плащ цвета поспевающей вишни. На обнаженной шее принцессы переливались немыслимые красные камни, в ушах колыхались серьги, а гордую головку венчала диадема. Лицо девушки разрумянилось, глаза светились, словно она была охвачена экстазом.
Ланка улыбнулась лейтенанту и поманила его рукой. Тот подошел, ничего не понимая. Туалет принцессы годился для Большого приема, но не для длительной скачки.
— Дан Ласли, — принцесса говорила решительно, но больше всего лейтенанта убедил восторженный свет в ее глазах. Человека можно заставить произнести нужные слова, заставить его радоваться нельзя. — Так уж вышло, что я не еду. Перед Шани я извинюсь, и, можешь мне поверить, вас никто не осудит за то, что вы бросились мне на помощь. Во всем виновата я. Не выслушав, что мне хотел сказать отец, я подняла настоящий переполох.
«Серебряный», недоумевая, смотрел на девушку, а та хитро ему улыбнулась и сказала:
— Одним словом, я не еду, но вот ты… Я прошу тебя отвезти письмо и подарок няньке моей матери. Я за всеми этими делами совсем забыла о старухе. Дан Бо уже распорядился, чтоб тебе дали лучшего коня и не задерживали в пути.
Отчаявшись что-то понять, но несколько успокоившись на предмет своего командира, Ласли щелкнул каблуками и вышел. Дан Бо лично проследил, чтоб его не задерживали. На конюшне лейтенанта ждал полностью оседланный конь, не были забыты даже фляга с вином и седельные сумки, заботливо заполненные всякой годящейся для похода снедью. Так и не перемолвившись словечком с Шандером, Габор Ласли погнал коня вперед, утешаясь тем, что к вечеру завтрашнего дня будет дома.
Глава 33
Так называемый Охотничий Замок король Марко подарил жене на второй или третий год супружества. Раньше, когда Таяна только-только начинала поднимать голову, а бароны Фронтеры еще сохраняли воинственность, в Оленьем лесу построили сторожевую башню. Даже не башню, а небольшую крепость, где разместилось до двух десятков воинов, приглядывавших за приграничьем. Затем, когда рубежи Таяны отодвинулись к Гремихинскому перевалу, а соседи уразумели, что с молодым королевством ссориться не след, Оленью башню забросили. Так она и простояла около сотни лет, пока на Большой Осенней охоте не попалась на глаза молодой королеве и не напомнила ей об идаконской Башне Альбатроса.
Желая сделать юной супруге, только что осчастливившей его наследником, достойный подарок, Марко приказал переделать полуразрушенный форт в охотничий замок, получивший название Оленьего. С его стен на подъезжающих смотрели небольшие, но скорострельные пушки, а убранство было выполнено в эландском стиле. Возможно, именно поэтому Акме полюбила это место и частенько приезжала сюда одна или с детьми. Видя это ее пристрастие, люди прозвали замок Убежищем королевы.
После смерти Акме за Убежищем осталась приглядывать супружеская пара, приехавшая в Таяну вместе с королевой. Марко продолжал заботиться о замке и каждую осень проводил там несколько дней. Когда Стефан женился, король преподнес замок будущей королеве, а Митта уж переделала там все согласно своему вкусу. В неприкосновенности осталась только Белая Спальня, расположенная в изящной уединенной башенке. Эта комната была так хороша, что даже притрагиваться к ее убранству казалось кощунством.
Стены были затянуты голубым шелком, таким светлым, что утром и вечером, когда в восточное или западное окно падали окрашенные в розовое лучи, комната окрашивалась в тона розовато-сиреневого рассветного неба. Между окнами висели зеркала в изящных серебряных рамах, перемежающиеся серебряными же подсвечниками немыслимо тонкой работы. Пол спальни украшали ковры из меха белых северных лисиц. Попадали в комнату снизу через люк в полу, крышка которого была также обита мехом, так что, когда она была опущена, обнаружить ее было весьма затруднительно. Вдоль стен стояли низкие мягкие диваны, а посредине комнаты — роскошная кровать, застланная белым шелком.
Когда Стефан заболел, Митта, приспособившая замок для тайных свиданий, приказала замуровать окна спальни, выходящие на опоясывавшую башню балкон. Как ни странно, именно эта предосторожность и послужила причиной разоблачения любвеобильной арцийки. После развода наследник отдал ключи от Оленьего Замка сестре, которая разогнала всех Миттиных прислужников, так что Убежище Королевы вновь оказалось на попечении старых Тодора и Петры, которые и знать не знали о том, что происходит в Гелани, пока «Серебряный» на взмыленной лошади не привез им приказ хозяйки. Привычные ко всему старые слуги немедленно принялись выполнять поручения.
Над холмами поднималось созвездие Медведя — ночь приближалась к середине. Анна-Илана Тарская позволила уставшему коню перейти на шаг. Девушка до сих пор не могла поверить в свою удачу. Ее безумный план удался полностью. Отпросившись на четыре дня в циалианский монастырь, стоящий в излучине Рогга, юная герцогиня не пробыла в нем и нескольких часов. Сравнительно легко убедив возглавлявшего эскорт бледного дана Бо вернуться в Таяну — негоже, когда в женском монастыре ночуют светские воины, — Илана с помощью заранее припасенной веревки легко выбралась за стены монастыря. Жаль, что пришлось пожертвовать волосами, но она твердо решила путешествовать в мужском обличий, по крайней мере, пока не нагонит Рене… Впрочем, короткая стрижка придала ее выразительному личику своеобразное очарование. К такому выводу Илана пришла после длительного разглядывания собственного отражения (добрые монахини старались угодить приезжавшим на богомолье знатным дамам, и в гостевых комнатах были не только молитвенники, но и зеркала).
Оставшись довольна собой, Ланка ловко соорудила из подушек и лишней одежды подобие спящего человека. Написала и приладила на двери записку, в которой объясняла, что всю ночь провела в молитвах и размышлениях и просит ее не беспокоить.
Самым трудным было незаметно проскользнуть мимо сестер, бодрствующих по ночам в приемной зале. Однако этого и не понадобилось. Огромный каштан, росший под окнами, великолепно заменил не только лестницу, но и мостик между жилым зданием и монастырской стеной. Илана оказалась на свободе сразу же после вечерней молитвы. Потом ей повезло еще раз. Купец, которого она встретила на тракте, с удовольствием уступил юному нобилю, потерявшему свою лошадь, всего за четыре аура одну из своих запасных лошадей. Серый жеребчик, без сомнения, уступал статью тем коням, на которых доводилось ездить Илане, но был на удивление выносливым и резвым.
Таянка прикинула, что, если ее расчеты правильны, она обязательно догонит эландцев, которые, хоть и выехали из Гелани днем раньше, но заезжали за останками Иннокентия. Вряд ли отряд, отягощенный траурной повозкой и сопровождающими ее клириками, будет день и ночь гнать коней. Они наверняка остановятся на ночлег недалеко от Роггской излучины, откуда рукой подать до материнского замка, на чем, собственно говоря, Илана и строила вторую часть своего отчаянного плана.
Пока все шло удачно, ее хватятся еще не скоро. К этому времени она нагонит Рене, и даже сам Проклятый их больше не разлучит…
Ланка вновь посмотрела на звезды. У нее в запасе есть семь, а то и восемь, ор, эландцы же по ее прикидкам находятся не более чем в трех или четырех весах. Она удовлетворенно тряхнула стриженой головкой и заставила коня перейти на рысь.
Громко треснула вспыхнувшая ветка, взлетело несколько искр.
Рене проследил взглядом гаснущие на лету звездочки и вновь уставился в огонь. Есть все же в пламени нечто, что завораживает, приковывает, внушает мысль о бессмысленности всего сущего в сравнении с пляской оранжевых и алых теней.
Все в конце концов сгорает, остается лишь серая невзрачная зола, да и ту развеет ветер. Так стоит ли бросать вызов судьбе, стоит ли кидаться вперед, надеясь непонятно на что? Ведь впереди лишь короткая вспышка, обращающая тебя в пепел.
Вверх взмыл еще один сноп искр — в хворост попало несколько сырых веток, не желавших гореть спокойным ровным пламенем — слишком много в них оставалось жизни. Жар костра становился невыносимым, и герцог слегка отодвинулся.
Большинство эландцев спало. Бывшие «Серебряные» сгрудились у дальнего костра — этим до рассвета хватит воспоминаний и споров. Воины сделали выбор, почти не думая, и теперь задним числом искали друг у друга поддержки. Герцог был рад, что с ним ушло около трех сотен бойцов, привычных к драке на твердой земле. Его эландцы, которым не было цены на шаткой палубе, на берегу становились беспечными, что могло обойтись слишком дорого. Аррой знал все достоинства и недостатки своих соотечественников, точно так же, как и сильные и слабые стороны самого Эланда. Положение оставалось серьезным, и весьма.
На Эландский полуостров никогда не нападали с суши. В старину соседи были слабы, а болота и чернолесье на юго-востоке полуострова были ничем не лучше болот и лесов внутренней Таяны и не стоили того, чтобы из-за них воевать. Эландцам же и вовсе незачем было удаляться от берега. Они предпочитали ловить треску, добывать рыбий зуб и китовый ус или же, кто попредприимчивее, отправляться в набеги к южным берегам.
Гнездо Альбатроса росло, но дела сухопутные людей, породнившихся с морем, не заботили. Пока в Идаконе не объявились чужаки. Мятежный принц Руи Аларик и его сумасшедшие камраты[91] попросили убежища, и Идакона приняла их. Арцийские адмиралы посмели предъявить вольным маринерам ультиматум! Подобную дерзость пришлось наказать. Так Империя лишилась половины флота, идаконцы обрели славу непобедимых на море, а беглецы — новую родину. Любовь, вспыхнувшая между дочерью тогдашнего Первого Паладина и принцем Алариком, закончилась счастливо — в Идаконе в те времена женщины были свободны в выборе спутника жизни. Аларик оказался смелым, умным и веселым, как раз таким, каких ценили в гнезде Альбатроса.
Южанин стал правой рукой тестя, а затем и его преемником. Идаконцы и не заметили, как обрели сюзерена. Его внуки, принявшие титул Великих Герцогов, воистину были первыми среди равныхи пользовались любовью и уважением. Начиная с тестя Аларика Арроя, владыки Эланда смотрели не только в море, но и на сушу. Тогда же стала поднимать голову Таяна, и дружба между Альбатросом и Рысью стала находкой для обоих.
Так родился союз морской державы и королевства предгорий. Союз, крепнувший несколько столетий. Богатеющей Таяне незачем было думать ни о вторжении с моря, ни о том, куда и как возить товары. Эланд был спокоен за свою спину, а потому почти не держал войск на сухопутных границах — незачем было. И вот теперь….
Герцог легко переломил толстый сук и бросил в костер, бессмысленно глядя, как на концах обломков расцветают жаркие цветы. Внезапно он почувствовал, как устал от одиночества. Хотя одинок он был почти всю жизнь.
Рене всегда был сильным и свободным и мог то, чего не могли другие. Он был нужен — сначала своим морякам, затем Эланду, семье, сотням людей, которые вечно чего-то хотели, просили, ждали. Рене был нужен многим, ему же — все и… никто. «Свободен — значит, одинок», эту нехитрую мудрость Рене познал давно и давно с ней смирился.
Разумеется, были у него и друзья, и возлюбленные, и родня. С одними разлучала жизнь, другие становились чужими, третьи оставались рядом и сейчас. Он успел схоронить многих — кого в морской бездне, кого — на чужих, диких берегах или же в пышных фамильных склепах. Годы текли, как песок меж пальцами, герцог делал то, что должен, шел вперед, стараясь не оглядываться. Разумеется, он знал, что когда-нибудь попадет в передрягу, из которой не сумеет выпутаться, и относился к этому философски. Каждый волк рано или поздно промахнется, получит пулю или стрелу, попадает под копыта разъяренного лося…
Смерть адмирала не страшила, хоть и не привлекала. Он знал, что Костлявая Дама свое возьмет, и думал об этом так же, как о неизбежно наступающей осени. Только вот в последнее время герцог все чаще вспоминал, как двадцать восемь лет назад нес больного друга через каменистую пустыню на западе Эр-Атэва. Рене тащил заживо разлагающееся тело, несмотря на то, что мышиная чума считалась смертельной, и за ними шла настоящая охота — старый калиф строго приказал расстреливать из луков и затем сжигать как заболевших, так и тех, кто был с ними рядом.
На тринадцатый день Этьен умер. Рене завалил посиневшее тело валунами и оставался в пустыне еще восемь дней — столько, сколько нужно, чтобы убедиться, что зараза его не тронула. Счастливчик Рене сумел обойти стражу калифата, в очередной раз обманул смерть и на долгие годы вычеркнул из памяти серые раскаленные камни, выгоревшее небо с безжалостным кругом солнца над головой, ядовитых маленьких ящериц с раздвоенными хвостами и хрипы умирающего. А вот сейчас он вновь чувствовал себя так, словно шел через жаркий пыльный ад, пытаясь спасти то, что обречено, чувствуя за спиной неотвратимую погоню.
Нет, герцог Рене Аррой не боялся. Сама мысль смириться с неизбежным вызывала у него глубокое отвращение. Беда была в другом: он не видел никакого просвета, не понимал, что происходит и кто его настоящий враг. Потому-то он и запрещал себе думать о том, «что будет, если…», только вот запрет этот не всегда срабатывал.
Его оружием в пустыне оставался здравый смысл. Тогда было главным отыскать копивший под желтой толстой шкурой влагу кактус агхо, укрыться от злых полуденных лучей, не наступить на серую змею, неожиданным поворотом сбить со следа погоню. И пусть Этьена спасти не удалось, сам он выжил. Теперь вместо змей и палящего солнца были неизбежная война и гнетущее чувство безнадежности…
Герцог прислушался — «Серебряные» пели. Для этих мальчишек все было просто — они пошли за ним, так как считают его чуть ли не бессмертным и всемогущим. Его маринеры немного другие, они повидали достаточно, чтобы понимать: победа — это не только развевающиеся по ветру знамена и валящиеся под ноги коней, кричащие о пощаде враги, но и смерть, грязь, потери. Но и эландцы свято убеждены в счастливой звезде своего вождя. Никто из них не поверит, что Рене не знает, что делать. Впрочем, почему не знает? Они будут готовиться к войне с Таяной и Тарской, к войне, в которой на каждого идаконского маринера придется восемь таянцев. Те, правду сказать, вряд ли с удовольствием пойдут против старых друзей, но у Тарски есть свои войска, уже ясно, что они приведут с собой гоблинов, и Проклятый знает, каких еще тварей. И это не говоря об Осеннем Кошмаре! Как совладать с ним, Рене не представлял, а значит, придется действовать наобум, уповая то ли на милость Творца, то ли на собственную удачу.
Над холмами поднималось созвездие Медведя — ночь приближалась к середине. У дальнего костра все еще пели:
То ли ветер рвет листья желтые,
То ли дождь над крышами мечется.
А душа застыла как мертвая,
И на сердце боль, что не лечится.
Розы-лилии отцвели давно,
Травы инеем запорошены,
А беда пришла да глядит в окно,
Словно гость недобрый, непрошеный…
Притихшую столицу обнимала теплая ночь. Летние созвездия все еще царили на бархатном небе, но появившиеся недавно звезды осени — Сноп, Белка, Палач напоминали, что лето на исходе. Именно в созвездие Палача вчера вошла красная блуждающая звезда Ангиза, называемая также Волчьей.
— Погасите во имя Циалы проклятую Звезду, она мешает мне жить, — брюзгливо потребовал Родольф Глео, глядя вверх мутными глазами. Симон, смотревший на брата со странной смесью жалости и неприязни, буркнул:
— Шел бы ты лучше спать, закройся с головой, и никакие звезды тебе не помешают.
— Нет, помешают, — уверенно возразил Глео. — Звезда Войны всегда мешает. Поэтам, матерям, влюбленным. Ее лучи сжигают души, ее лучи — Проклятье наше. О, погаси ж ее скорей!
— Это не в моей власти, Родо, — с трудом подавив вздох, откликнулся Симон.
— А я знаю, — заявил с хитрым прищуром Родольф, — но это небо и эти звезды вынуждают меня говорить стихами. Но тебе этого не понять, ты не умеешь смотреть на небо, тебе по сердцу лишь вздувшиеся животы да распухшие носы. Ты живешь за счет низкого. А я — за счет высокого.
— Ты живешь за счет Симона, Родольф, — голос Лупе звучал непривычно резко, — и я тоже. Но я хотя бы ему за это благодарна.
— Что ты, Лупе, не надо… Мне не трудно, я рад, что живу не один, — залепетал растерявшийся медикус, но маленькая ведьма была непреклонна.
— Он должен наконец понять, что не он делает тебе одолжение своим присутствием, а ты ему. Иди вниз, Родольф, и ложись спать.
Родольф был опытным пьяницей и нахлебником. Он чувствовал кожей, когда можно впадать в амбицию, а когда лучше уйти. Сейчас был именно такой случай, и притихший поэт, слегка пошатываясь, удалился, что-то бормоча себе под нос.
— Что с тобой? — участливо спросил Симон.
— А ты не догадываешься? Тем лучше, давно хотела тебе сказать, что…
— Что ты и граф Гардани? Я это понял раньше тебя. Поблагодари святого Эрасти, девочка. Гардани — хороший человек, добрый, честный… В нем нет ни на грош того гонора, что в крови у нобилей помельче. Я давно пользовал семью эркарда и знаю, что Шандер очень любил Ванду, но со временем скорбь проходит. Ты, во всяком случае, из куда лучшей семьи, чем его первая жена.
А про Родольфа не думай. Приедет новый кардинал, он вас быстро разведет. Я сам буду свидетельствовать в твою пользу. Ты была несовершеннолетней, детей нет и не было, последние семь лет вы не жили вместе, у него было много случайных подруг, пока он не допился до того, что перестал быть мужчиной. Церковь встанет на твою сторону…
— Симон, дорогой, ты же сам не веришь в то, о чем говоришь!
— Ты считаешь, что я лгу или что я ошибаюсь?
— Ты не ошибался бы, если бы… Симон, Симон, неужели ты не чувствуешь, что происходит… Я раскладывала О. Нас ждет беда…
— Нет такой беды, с которой нельзя справиться. Возможно, твой муж в чем-то прав, когда говорит, что я не смотрю на небо. Я не ищу дурных предзнаменований, а пытаюсь исправить то, что от меня зависит. Не надо пугать себя раньше времени. Будем жить. В конце концов, ты нашла свою судьбу. Радоваться надо, а не бояться.
— Я стараюсь, — откликнулась Лупе, — но я не могу не бояться. Я очень боюсь за Шандера, Симон. В Высоком Замке творится что-то страшное, я это чувствую.
— Ну, раз такое дело, попробуй снова разложить карты…
— Я пробовала. Но ничего не получается. Выпадают одни Темные Пустые…
Глава 34
Опытная серая сова издали углядела здоровенного зайца. За свою жизнь мудрая птица добыла множество косых. Неслышно взмахивая мягкими крыльями, ночная охотница устремилась к беспечной добыче, однако не долетела. Сову обуял смертельный ужас, перья на круглой голове встали дыбом. Коротко ухнув, она бросилась назад и успокоилась, лишь забившись в самое отдаленное и глубокое известное ей дупло. Возможно, именно от нее пошел род ушастых сов, тщательно избегающих наземной добычи.
Счастливо избежавший птичьих когтей огромный заяц продолжал свой путь. Несмотря на то, что стояло позднее лето, шерсть зверька была белой, но не той ласковой снежной белизной, что по зиме отличает ушастую братию. По цвету она скорее напоминала клубящуюся сырую мглу, выползающую в месяц Волка по утрам из холодных, мокрых оврагов. Отъевшиеся русаки если и покидают лес на исходе лета, то лишь затем, чтоб совершить набег на крестьянские огороды, но этот заяц затаился на обочине Роггского тракта, где сроду не росло ничего, достойного заячьего внимания. Зверек ждал довольно долго, после неудачи, постигшей старую сову, никто не покушался на его спокойствие. Наконец по дороге застучали копыта. Заяц сначала поднял длинные чуткие уши, а затем сел столбиком, повернув мордочку навстречу звуку.
Ночной путник, кто бы он ни был, ехал один. Он явно спешил, однако был достаточно опытен, чтобы не гнать лошадь галопом. Заяц внимательно смотрел на странника, вбирая серыми ноздрями воздух. Удостоверившись, что это тот, кого он ждет, зверек поскакал следом. Внимательный взгляд заметил бы светлую тень, мелькающую в траве, но всадника волновало лишь то, что происходило на тракте. Он то и дело оглядывался через плечо в ожидании погони, копошащиеся же в придорожных зарослях зверушки его не интересовали.
Белый заяц следовал за путешественником как пришитый. Иногда он взмывал свечой вверх, проверяя, все ли в порядке, иногда на ровном участке дороги забегал вперед и, затаившись в ямке, ждал, когда наездник приблизится. Но все эти предосторожности были излишними, по сторонам преследуемый не смотрел. Наконец впереди засветились ясные, рыжие огни. Заяц тихо пискнул от отвращения, но долг погнал его вперед, к ненавистному пламени. На опушке каштановой рощи был разбит большой лагерь. Всадник оживился и пустил было лошадь в галоп, но потом передумал и свернул с дороги. Хорошенько спрятав коня в кустах, он, крадучись, пошел на огонь. Белый заяц увязался следом, хотя каждый прыжок давался ему с трудом — огонь, даже далекий, причинял зверьку немалые страдания. Тем не менее он смог подобраться достаточно близко, чтобы увидеть, как ночной путник, обойдя двух или трех часовых, тихонько окликнул третьего, видимо, хорошо ему знакомого. Часовой с трудом подавил крик удивления, коротко кивнул и пошел к кострам.
Всадник ждал, прислонившись к перекрученному ветрами и веками необъятному стволу каштана. Белый заяц ждал вместе с ним. Затем ветви кустарника расступились, и показался еще один человек. В лунном свете его волосы блеснули серебром. Зайца пронзила острая боль — присутствие пришельца жгло не хуже огня, однако ушастый вытерпел и это, только неуклюже, совсем не по-заячьи отполз подальше. Он видел, как приехавший, размахивая руками, что-то взволнованно рассказывал. Затем белоголовый молча привлек юношу к себе, и они уселись прямо на траве, подстелив плащ. Разговор затягивался. Старший что-то мягко, но настойчиво доказывал. Младший долго не соглашался, но в конце концов кивнул и спрятал лицо на груди у собеседника, который ласково гладил его по волосам. Заяц, собрав всю свою волю, подобрался поближе, ему даже удалось услышать часть разговора. Затем седой ушел, а юноша встал, гибко, по-кошачьи потянулся, тряхнув блестящими кудряшками, и снова устроился на плаще. Не прошло и полуоры, как вернулся его друг, ведя на поводу черную лошадь. Видимо, чутье у нее было получше, чем у той, что принадлежала юноше. Она нервно повела ушами и коротко, зло заржала, поворотив голову в ту сторону, где затаился белый заяц. К удаче последнего, седой не только не обратил внимания на недовольство коня, но и прикрикнул на животное, которое послушно замолчало, все еще недобро косясь в темноту. Вскоре два всадника осторожно выехали на тракт и пустились в обратный путь. Заяц поскакал следом, стараясь, однако, не приближаться к пугливой лошади и ее опасному хозяину.
Над горизонтом засияло созвездие Лебедя, предвещая скорый рассвет, когда путники выехали на берег Рогга. Впереди тихо плескалась темная вода, шуршали тростники, сонно крякнула утка. Наездники спешились и долго стояли рядом, держась за руки, затем юноша направил коня в воду, где оказался брод. Седой какое-то время смотрел ему вслед, а затем неспешной рысцой поехал на юг. На сей раз белый заяц последовал за ним. Впрочем, всадник уехал недалеко. Отыскав в придорожном лесу полянку, незаметную с тракта, он привязал коня к дереву и улегся в траве, глядя в светлеющее небо.
Заяц ждал. Небо стало льдисто-зеленым, затем окрасилось в сиреневые, желтые и, наконец, малиновые цвета Заблестели капли росы, цветущие который месяц кряду кусты шиповника и заросли переспевшей малины огласились жужжанием пчел. Заяц испытывал непереносимые страдания от жгучих лучей, несмотря на то, что забился в самую чащу сплетенных ветвей. Зверек не спускал глаз с седого, который лежал почти неподвижно, раскинув руки и чему-то улыбаясь. Легкие высохшие травинки смешались с серебристыми волосами, голубые глаза, не мигая, смотрели в ослепительное небо. Человек, кем бы он ни был, вряд ли мог лежать ору за орой, в упор глядя на летнее солнце, но для седого это, похоже, было истинным наслаждением. Солнце уже склонялось к горизонту, когда он наконец встал и неторопливо пошел к своему коню, лениво срывая подвернувшиеся под руку ягоды. Заяц настороженно следил за тем, как мужчина взлетел в седло и направил лошадь по узкой дорожке, ведущей в глубь леса. Дальше следовать за ним не имело смысла — заяц прекрасно знал, куда ведет эта тропа.
Зверек лежал в тени еще ору или две, а потом, когда тени сгустились настолько, что можно было не опасаться прямых солнечных лучей, быстро помчался к броду через Рогг.
В маленьком замке никого не было. Даже слуг. Рене несколько раз объехал опоясывавшее старую башню каменное кольцо в три человеческих роста высотой. Массивные ворота были заперты, но в кладке имелась калитка, в которую вполне мог въехать всадник. Ключи у него были.
Смазанные петли даже не подумали заскрипеть. Оказавшись во дворе, мощенном булыжниками, меж которых торчала желтая трава, Рене снова запер калитку — у Иланы есть ключи. Все было спокойно, только над крышей башни поднялась стайка голубей, улетев в малиновый закат.
Герцог отвел иноходца на конюшню и поднялся по пологим ступеням к башне. Второй ключ легко повернулся в замке, и дверь гостеприимно распахнулась. Несмотря на приближающуюся осень, дни стояли жаркие, и прохлада башни не могла не привлекать. Рене знал, что Илана появится только через ору или две, но это его не заботило. Сменив пропыленную дорожную одежду, он с удовольствием обошел Убежище Королевы, в котором после смерти сестры не бывал ни разу. В конце концов, герцог расположился в примыкающей к Белой Башенке Морской гостиной, где уже был накрыт изысканный ужин на двоих. Видимо, слуги получили приказ, прежде чем исчезнуть, привести все в надлежащий порядок.
Трепетно относящийся к своим обязанностям Жан-Флорентин тщательно обследовал еду и питье, заодно ознакомился с цветами в вазах, свечами и заботливо сложенными в камине на случай холодной ночи поленьями, потребовал, чтобы его пронесли по всем указанным им местам и объявил, что никакой отравы в доме нет.
— Собственно говоря, я в Ланке и не сомневался, — откликнулся Рене.
— Если в доме есть слуги, их всегда можно подкупить, — резонно возразил Жан-Флорентин.
— Они жили здесь много лет и очень любили сестру.
— Но они могли не любить Илану, или же в дом мог проникнуть кто-то чужой, — жаб, как всегда, когда ему представлялся случай пообщаться, не преминул пуститься в многословные рассуждения о верности. Рене слушал вполуха, не забывая, впрочем, иногда вставлять ничего не значащие словечки — зачем обижать в общем-то славное и, безусловно, полезное создание? Жаб говорил, а Рене думал о том, что его жизнь с этой ночи, скорее всего, переменится.
Когда они уходили из Гелани, Илана даже не вышла. Рене полагал, что она сочла его предателем. Добиваться встречи он не стал — девчонка никогда не умела владеть собой — скажи он ей правду, она бросилась бы к отцу с упреками и, Проклятый знает, чем бы этот разговор для нее закончился. Пусть уж лучше остается в неведении — рассерженная, презирающая, разочарованная, но живая.
То, что увезти Илану без боя не удастся, Рене понимал. Если побег Герики был все же возможен — от тихой королевы никто не ждал подобной прыти, то исчезновение Ланки сразу же связали бы с эландцами. Герцог понимал, что о союзе с Таяной лучше забыть, но каждый день мира позволял что-то сделать для войны; и Рене не стал встречаться с Иланой. В глубине души он надеялся, что Роман, которому он оставит предупреждение в Белом Мосту, вместе с Шандером найдут способ увести из Гелани всех троих: Лупе, Герику и Ланку. Ему же надо думать о другом.
Однако все благие намерения пошли прахом, когда ночью ему на голову свалилась удравшая из монастыря принцесса. Он сам не понял, как согласился с ее безумным планом. И вот его воины, повинуясь приказу, переходят Гремиху без него, а он здесь, в Оленьем Замке, ждет жену тарского господаря.
…Он услышал, как поворачивается ключ в замке, и на всякий случай отошел за аквамариновый занавес. Но это была она, Илана. Переодетая мальчиком, принцесса, вернее, герцогиня, недоуменно и грустно оглядывалась по сторонам, и тогда эландец засмеялся и вышел из своего укрытия, на ходу вбрасывая шпагу в ножны. Лицо Ланки вспыхнуло счастьем, и дочь короля Марко с радостным криком бросилась на шею возлюбленному.
Герцог еще успел спросить, не заметил ли кто ее, она протестующе тряхнула головой, взметнув веером короткие медные прядки и неумело, но жадно прильнула к губам герцога. И для этих двоих все пропало, прошлое, будущее, предстоящая им страшная дорога, войны, смерти, потери. Илана добилась того, чего желала более всего на свете, — таянская лиса выиграла у северного волка. И Рене с готовностью признал свое поражение.
«Вот они!» — это были первые слова, которые произнес Стах Гери с той минуты, как «Серебряные» и десятка четыре «Золотых» покинули Гелань, с боем прорвавшись через Гусиный мост. Их не преследовали. То ли не успели, то ли не сочли нужным, а скорее всего и то, и другое одновременно. В конце концов, пятьсот или шестьсот даже очень хороших воинов — не ахти что в войне, где счет пойдет на десятки и сотни тысяч. В том же, что будет война, никто и не сомневался.
Беглецы шли рысью. Они и так потеряли почти сутки, объезжая по дуге возможные засады. Все молчали. Кто обдумывал свою собственную судьбу, кто перебирал в памяти тех, кто ушел раньше или, наоборот, остался. На душе было мерзко, люди чувствовали себя виноватыми, хотя даже самый строгий судья не может осудить воинов, выполнивших приказ.
Когда впереди замаячили огни большого лагеря, таянцы немного приободрились. Мистическая вера в Счастливчика Рене давно затопила не только Эланд, но и Таяну. Почему-то казалось, что герцог знает, что делать. Но и эта надежда рухнула. Отряд эландцев, к слову сказать, при приближении неизвестных схватившийся за оружие, был вряд ли в лучшем настроении, чем вновь прибывшие. Когда разъяснилось, кого это носит Проклятый по ночам, Сташека и лейтенанта Роцлава Храта, по старшинству возглавившего остатки гвардии Стефана, пригласил к своему костру коронэль Диман. Старый маринер, и так суровый и немногословный, был еще молчаливее и жестче, чем обычно. От него и узнали, что Рене минувшей ночью покинул отряд. Диман получил приказ идти в Идакону так скоро, как это допускают приличия. Отряд, сопровождающий тело усопшего клирика высокого ранга, не мог нестись вперед как угорелый. Но Рене велел торопиться.
Если Диман и знал, куда и зачем подался герцог Аррой, он тщательно хранил тайну. Зато ветеран не упустил ни одной подробности схватки в Высоком Замке. Видно было, что он одобрил решение Гардани. Сташеку стало немного легче, когда эландец потрепал его по плечу и рассказал о старом идаконском обычае. Маринер, первый раз выходя в море, клянется жертвовать всем — жизнью, здоровьем, даже честью, чтобы спасти остальных.
— Так было надо, сынок, — взгляд коронэля был непривычно теплым, — Шандер должен был остаться, ты — уйти. Пусть Великие Братья дадут тебе шанс спросить с той сволочи, что теперь засела в Замке.
…В эту ночь все, включая Сташека, спали как убитые, хотя юный нобиль и был уверен, что не сомкнет глаз. Сутки в седле лечат от бессонницы лучше любой травы. Не спали только часовые. И Диман. Старый маринер разрывался между желанием броситься назад за Рене и приказом.
Будучи старше Арроя на одиннадцать лет, коронэль знал адмирала, как никто другой. Будь его воля, он никогда не отпустил бы Рене, но удержать того не представлялось никакой возможности. Вчера ночью герцог сказал, что узнал нечто очень важное, нечто, что вынуждает его вернуться. Диман получил строжайший приказ двигаться вперед, словно ничего не произошло. Рене обещал нагнать их во Фронтере. Сейчас Диман не сомневался — Рене встретился с Иланой. Но куда они отправились потом?
Хорошенько подумав, ветеран решил, что все дело в принцессе. Маринер политикой не интересовался, но только слепой и глупый не видел и не понимал, что впереди маячила война с Таяной и Тарской. Эланд был не готов, так что каждый день мира был на вес золота. Кроме того, Годою и его прихвостням был нужен мало-мальски достойный повод, чтобы объяснить Церкви, народу и другим государствам свое поведение. Похищение принцессы развязывало им руки. Но, с другой стороны, отдавать девчонку Михаю… Лучше всего было где-то ее укрыть, и Диман почти не сомневался, что именно этим Рене сейчас и занят. Что ж, это не самое опасное из его похождений. До рассвета оставалось еще несколько ор, когда коронэль, убедив себя в том, что ничего страшного не происходит, смог наконец уснуть…
Глава 35
Илана пришла в себя первой.
— Жизнь моя, — принцесса слегка отстранилась, — нам надо поговорить, — она лукаво улыбнулась. — Все остальное успеется, ведь у нас впереди целая ночь и целая жизнь. Сядем?
Ланка подала пример, с ногами забравшись в глубокое кресло.
Рене удивленно пожал плечами:
— Что же ты хочешь мне сказать?
Ланка рассказала все. Или почти все. Она хотела быть императрицей, разумеется, если императором будет он, Рене Аррой. Арция стара и слаба. Если по ней ударят объединенные силы Таяны, Эланда и Тарски, она не продержится и месяца.
На развалинах Арции они создадут великую державу от Последних гор до Южного пролива, пойдут дальше. Эландские маринеры шутя совладают с атэвским флотом. И вместо подгнившего и порванного в середине лоскутного одеяла появится Благодатная Империя, которая будет стоять вечно.
Илана говорила быстро, пытаясь как можно короче и понятнее растолковать возлюбленному, как бросить к своим ногам весь мир.
Главное, удачно начать! Для этого надо объединить силы Эланда, Таяны и Тарски, где у Михая есть могучие союзники. Но им, союзникам, в общем-то, все равно, кому помогать — герцогу или герцогине. Рене — прямой наследник Таянского престола, переманить же нынешних помощников Годоя нетрудно. Она не зря обвенчалась вчера ночью с господарем Тарским. Теперь у него от нее не будет секретов. Ланка быстро договорится с его союзниками, после чего Годой получит все, что заслужил за совершенные им убийства. Рене за это время освободится от супруги и Рикареда и спокойно женится на вдовствующей герцогине Тарски. Ну а когда Творец пошлет Благого Вестника за королем Марко, а этого, похоже, ждать недолго, Таяна спокойно перейдет под руку Рене и Иланы.
… Рене молча смотрел на девушку и не понимал, как ору назад она могла быть столь близкой и желанной. Даже красота Иланы словно бы исчезла, изящные ручки казались хищными птичьими лапами, медные кудри — ядовитыми щупальцами морского лилиона, в которых находят смерть неосторожные ловцы жемчуга. Эта женщина была не менее опасна… Вот кому следовало родиться дочерью Годоя! Она была бы отцу незаменимой помощницей, пока не решила бы, что старику пора отдавать корону…
Ланка продолжала говорить, а он слушать, и слушать внимательно. В словах принцессы было слишком много смысла, чтобы Рене позволил себе прервать ее. Он молчал, а она говорила и говорила, повторяя свои доводы уже по третьему кругу: — Королевский дом Арции дышит на ладан, да и сама Империя насквозь прогнила. Если мы, Дети Севера, не поднимемся, мы и оглянуться не успеем, как окажемся под властью султанов Эр-Атэва.
— Там не султаны, Илана, — спокойно поправил Рене, — там калифы.
— Это ничего не меняет. Если мы не завоюем Арцию, это сделают другие, и тогда не они у нас окажутся во власти, а мы у них. В Таяне и Тарске достаточно воинов для того, чтобы захватить Мунт. Да, он слишком далеко от наших границ, зато стоит почти в устье Льюферы. Твои корабли легко войдут в город. Чтобы все сошло тихо, их можно замаскировать под торговые суда — горные товары в Империи на вес золота. Закрыть пушечные порты не так уж и сложно, ты сам об этом рассказывал. А арцийских таможенников можно подкупить — поднявшись на корабль, они, конечно, поймут, в чем дело, но им не захочется умирать. Им можно будет заплатить и даже взять на службу. Ведь нам потом понадобится своя таможня…
— Ты считаешь возможным доверять тем, кто однажды предал?
— Если они будут знать, что у нас они получат больше золота, чем у прежних императоров, они будут служить нам. Им можно пообещать десятую часть найденных беспошлинных товаров.
— Так. Разумно. И что же дальше?
— Дальше ночью наша армия высадится на берег и захватит город. Император струсит и отречется от престола. Нужно будет подобрать надежного Академика, который найдет документы, свидетельствующие о том, что нынешние императоры не являются Волингами. Кстати говоря, это действительно так. Тогда единственными законными наследниками престола станут потомки бежавшего в Эланд принца Аларика. То есть ты и твои наследники.
— Захватить столицу действительно нетрудно, но ведь есть вассальная присяга, которую некогда дали Арции и Таяна, и Тарска.
— Ну, об этом все давно забыли. А Эланд вообще никакой присяги не давал, более того, он предоставил убежище мятежному принцу.
— Да. Эланд никому не присягал, — без улыбки подтвердил герцог. — Но как объяснить таянским воинам, куда и зачем их везут?
— Мы просто объявим им, что они могут в течение нескольких дней брать в Мунте все, что захотят. Разумеется, благородные фамилии, признавшие наши права, будут обеспечены соответствующими охранными грамотами.
Люди всегда хотят получить то, чего не имеют, к тому же в наших краях давно презирают эту полудохлую Империю и полоумного Базилека, который почему-то упорно продолжает называть нас своими подданными. Знал бы ты, сколько арцийцев, и не последнего разбора, осели в Таяне за последние пятнадцать лет. Они ненавидят Базилека и этого его… Мужа его дочери. Который там всем и вертит. Да если хочешь знать, в Таяне полно людей, которые спят и видят отомстить мунтским ублюдкам!
— А ведь семья Базилека никогда не смирится с потерей трона.
— Их придется уничтожить. Разумеется, не сразу, чтоб никто не догадался.
— Так, как кто-то уничтожил Ямборов? Ты предлагаешь взять пример с Михая?
— То, что случилось с братьями, лишний раз доказывает, что побеждает тот, кто нападает первым. Мне жаль их, особенно Марко, но раз уж это произошло, я хочу воспользоваться своим преимуществом. Я — единственный уцелевший ребенок короля и по справедливости должна ему наследовать. Таянцы видят в тебе ближайшего родственника и друга отца, и по коронному праву ты — наследник. Если мы поженимся, с Таяной все решится само собой. Корона наша. Вернее, три короны.
— Три?
— Разумеется. Таяна, Эланд и Тарска должны стать единым государством. В Эланде все хотят, чтобы вместо пьяницы, за которого меня прочили, герцогом стал ты. А по вашему, эландскому древнему праву ты уже правитель — ведь цепь Первого Паладина у тебя. Да тебе стоит бровью повести, и Совет Маринеров отдаст тебе черную корону! После нашей свадьбы Эланд и Таяна объединятся сами собой, и мы начнем готовить поход на Мунт.
— Но ты забыла о моей семье и собственном отце, который вполне сможет иметь наследника мужского пола.
— Ты же знаешь, как я тебя люблю, — принцесса с вызовом вскинула голову, — разумеется, я разузнала все, что могла, о твоей жене. Я знаю: ты начал ей изменять с первого дня, а она платит тебе тем же. Церковь Единая и Единственная разрешает развод по требованию одного из супругов, если есть неопровержимые свидетельства измены.
В Эланде знают все, что дочь и второй сын твоей жены не от тебя. Родимое пятно Ганков не спрячешь. А твои фамильные земли, в которых предпочитает проживать дана Ольвия, граничат с землями Огиста Ганка, который, не таясь, посещает соседку.
— А ты, оказывается, много знаешь обо мне…
— Разумеется, ведь я должна знать все о человеке, за которого выхожу замуж. Я спрашивала знающих людей, и он… они в один голос говорят, что тебе добиться развода будет так же легко, как получить корону.
Теперь об этой корове. У нее не будет ребенка, потому что мой отец уже не мужчина. Я это знаю. Если Герика и беременна, то или от Стефана, или от тебя. В любом случае ее ребенок — бастард. Отец заботится о наследнике, а кто может позаботиться о Таяне лучше нас с тобой? Он на этом успокоится и перестанет загонять мужчин в постель к этой дуре.
— Ты ее так ненавидишь, за что?
— За все! За то, что она недостойна того положения, которое занимает. За то, что ее тупость вызывает в вас, мужчинах, какой-то дурацкий восторг. Вы начинаете ее жалеть, потом дело заходит еще дальше, и вы начинаете ее любить. Королю нужна жена, которая сумеет сделать его великим.
— А ты сможешь это сделать?
— Разумеется. Я не дам тебе успокоиться, пока все Благодатные земли не признают твою власть. Даже этот твой калиф…
— Чтоб завоевать Эр-Атэв, придется положить половину твоих таянцев.
— Ну, можно ведь собрать рыцарей со всей Арции и объявить Святой поход. Любой Архипастырь сделает это с удовольствием, да и желающих отобрать у нас власть после такого похода останется намного меньше.
— И где же будет наша столица? В Гелани? В Мунте?
— В Гелани или в Идаконе, разницы никакой. В Идаконе даже лучше — столица морской державы должна быть у моря.
— Илана, — Рене удивляло собственное равнодушие, охватившее его, — это все не ты придумала. Допускаю, то, что касается меня и моей жены, ты разузнала сама, но остальное — нет. Это мысли мужчины, причем мужчины хоть и умного, но немолодого и недоброго.
— А я все это вытащила из Михая и дана Бо, — гордо сообщила принцесса. — Они мне все рассказали, когда уговаривали выйти за тарскийца. С той лишь разницей, что убивать собирались тебя.
— И ты согласилась?
— Я решила, что план замечательный, но императором станет другой. К тому же тебе все обрадуются, а вот Годоя Эланд никогда не примет.
— Но у Михая есть передо мной преимущество — он связан с какими-то колдунами в горах.
— А у тебя есть твой бард! А горным магам все равно, с кем иметь дело. Я же говорила тебе, что они помогут любому, кто даст им возможность выбраться из Корбута.
— Им нужно только это?
— Пока да, впрочем, если они будут забирать слишком много власти, мы найдем на них управу. Нашел же ты управу на Михая, несмотря на все его хитрости; но вообще-то эти бледные могут быть полезны.
— Да, убивают они хорошо, — не стал спорить Рене. Очень хотелось выпить, но адмирал не стал нарушать неписаное правило маринера — не пей с тем, кого презираешь, без крайней на то необходимости. Герцог вздохнул. Пора было прекращать эту ослиную беседу. Его несостоявшаяся любовь, видимо, тоже сочла, что сказала все, и теперь можно перейти к делу. Она встала, по-кошачьи гибко потянулась и с лукавой улыбкой взглянула на Рене:
— А теперь скажи мне еще раз, что я умница.
— Ты, безусловно, умница, — подтвердил Рене бесцветным голосом, — и я очень многому от тебя научился. Умри я вчера, так бы и не узнал, до какой степени мерзости может дойти женщина. Ни одной из портовых шлюх в страшном сне не приснилось бы то, что ты мне предложила.
На очаровательном личике Ланки сначала проступило недоумение, а потом обида. Она совсем по-детски захлопала ресницами, и сердце Рене сжалось, но только на мгновение. Перед глазами замелькали искаженные смертной мукой лица, которые Илана столь быстро забыла. Он же, видевший в своей жизни сотни смертей, отправивший собственной рукой за Великий Перевал немало душ, никогда не забудет и не простит ни маленького Марко, ни Стефана, ни Иннокентия. Те, кто их убил, его смертельные враги.
Каким бы могуществом они ни располагали, какие бы победы ни сулили, разговаривать с ними он будет только со шпагой в руке. А вот сестра Стефана, Зенона, Лары и Марко этого не понимает…
Жалость, охватившая было Рене, отступила, он холодно взглянул на принцессу, которая с тревогой дожидалась его взгляда:
— Рене, ну если ты не хочешь… В конце концов, утро вечера мудренее. Поговорим утром.
— Нет, Илана, — голос герцога был холоден, как Оссгэрский ледник, — нам не о чем разговаривать.
Ланка вскочила, ее душили злые слезы, кулачки яростно сжимались и разжимались. Изящный кинжал в тонкой руке казался детской игрушкой, но принцесса владела этим оружием лучше бывалого воина. Молниеносный прыжок многим бы стоил жизни, но эландец спокойно, даже лениво, перехватил нацеленную в него руку. Кинжал полетел вниз, в белые меха.
Обезоружив противницу, Рене сразу же выпустил ее с такой равнодушной брезгливостью, словно это была не девушка, а какой-то уж или паучья обезьяна. Нового нападения не последовало. Илана стояла, дыша широко раскрытым ртом. Герцог спокойно сидел на кровати, словно, кроме него, в комнате никого не было.
— Будь же ты проклят, — крикнула наконец Илана, — я думала, ты — настоящий властелин, а ты… трус и ничтожество. Я все равно добьюсь своего, не с тобой, так с Михаем. — Принцесса сорвалась с места, глухо хлопнула крышка люка. Он ее не удерживал.
Уанн ощутил странное волнение. Ему словно бы стало трудно дышать, перед глазами замелькали противные искры пронзительно-зеленого цвета. Маг, держась обеими руками за горло, опустился на кстати подвернувшееся бревно. Над головой кружили созвездия позднего лета, пахло смолой и ягодами. Неподалеку звенел горный ручеек. Уанн с трудом унял колотившееся сердце и попытался разобраться в своих ощущениях. Ледяные пальцы, сжимавшие сердце, не имели ничего общего с обычной человечьей хворью, но не были они и направленным в него магическим ударом. Маг немного подумал и пришел к выводу, что больше всего это похоже на предчувствие беды, грозящей кому-то, с кем он, Уанн, связан нерасторжимыми узами. Во всяком случае, провидцы говорят, что удушье, внезапную слабость и необъяснимую тоску чуют родичи, возлюбленные и друзья тех, кому грозит смертельная опасность. У Уанна же не было никого, кто стал бы думать о нем в последнее мгновение, а он сам думал лишь о том, как тихо и незаметно перейти Корбутский хребет. И все же отмахнуться от своих ощущений маг не мог. Немного подумав, маг достал красивый сине-лиловый камень, оправленный в редкостное голубое серебро. Уанн ловко, даже не вздрогнув, надрезал охотничьим ножом свой мизинец, и, прижав камень к ранке, закрыл глаза, сосредоточившись на охвативших его ощущениях.
Теперь все, так или иначе, связанные с магом, должны ощутить то же сосущее беспокойство. Может быть, кто-то из них и вспомнит нечто важное. Ведь кто предупрежден, тот и вооружен…
Принцесса вылетела из Белой Спальни, словно за ней гнался сам Проклятый. Никогда в жизни ее так не унижали, и никогда в жизни она так не ненавидела. И это человек, которого она любила, который казался истинным образцом настоящего мужчины и настоящего государя!
Все было кончено. Куда теперь идти, Илана не знала. Возвращаться к отцу или мужу, сделав вид, что ничего не произошло, — опасно. Бледный мог уже пронюхать, что ее нет в монастыре. Ланка не слишком таилась, надеясь, что Рене придумает, как замести следы. Но Рене ее предал. Надо было спешно что-то решать, но больше всего ей хотелось уничтожить, стереть с лица земли человека, отвергнувшего и ее любовь, и ее надежды стать великой повелительницей, подобной Равноапостольной Циале. Принцесса сбежала по винтовой башенной лесенке и, выскочив в Морскую гостиную, налетела на отряд воинов, предводительствуемый даном Бо собственной персоной.
Кинжала при ней уже не было, и она замерла в дверях, подумав, что ее надеждам и планам пришел конец. Теперь или смерть, или позорное возвращение в Гелань, так как доказать, что теперь они с Рене враги на всю жизнь, не удастся.
Сигнор Бо, однако, отвесил девушке самый изысканный из имеющихся в его арсенале поклонов: «Герцогиня, я и мои люди в полном вашем распоряжении. Вы блистательно избавили вашего отца и вашего супруга от самого опасного врага. Полагаю, вы желаете возвратиться в Гелань?»
Она смотрела на бледного нобиля, ничего не понимая, и тот слегка приподнял уголки рта в подобии улыбки:
— Предоставьте монсигнора Арроя его судьбе; он лучшая шпага Благодатных земель, но он не бессмертен и не способен, подобно героям баллад, один остановить целое войско. Если мы поспешим, то через шесть ор вы обнимете своего супруга…
Ей бы закричать, броситься назад, захлопнув за собой дубовую дверцу. Пока ее будут вышибать, они с Рене успеют воспользоваться известным лишь Илане потайным ходом. А дальше — спасенная любовь, жизнь, свобода…
Илана, герцогиня Монтайе Годойя, решительно шагнула вперед:
— Едемте.
…Из полусотни воинов, приведенных бледным, половина последовала за своим господином, галантно поддерживавшим под локоток женщину в мужском костюме. Но это были не самые сильные бойцы.
Рене сам не понимал, что делает в этой предназначенной для любви спальне. Принцесса давно ушла. А он все сидел, следя взглядом за чудом проникшей в комнату без окон осой, примеривающейся к красиво уложенным фруктам.
Герцог чувствовал себя грязным и смертельно усталым, словно долго брел по жаркой, пропыленной дороге. То, что несколько ор назад казалось почти любовью, превратилось в малоприятное воспоминание, которое, поднимаясь из глубин памяти, вызывало лишь отвращение и досаду на себя.
Сколько бы он еще просидел, глядя в одну точку, неизвестно, но Жан-Флорентин больше молчать не мог. Знакомый скрипучий голос вырвал Рене из оцепенения:
— О, женщины! Вам имя вероломство, — с пафосом продекламировал жаб.
Герцог устало отмахнулся, но сбить болотного философа с толку было непросто:
— Как правило, женщины ставят любовь превыше прочего. Случаи, когда жажда власти перевешивает тягу к любви, крайне редки. Феномен Иланы заслуживает подробного обсуждения…
— Надеюсь, ты не будешь начинать его здесь и сейчас, — выразил надежду Рене.
— Отчего же не сейчас, — жаб был искренне раздосадован, — поиск истины никогда не бывают несвоевременным.
— Послушай, друг, — герцог нехотя поднялся, — обдумай пока это дело про себя, я сейчас не готов с тобой спорить.
— Зачем же спорить, — удивился жаб, — если я прав. Однако из уважения к психологическому шоку, без сомнения, перенесенному тобой, я действительно замолкаю.
Рене облегченно вздохнул — говорить с кем бы то ни было не хотелось. Оглядев напоследок комнату, любовно обставленную покойной сестрой, герцог бросил ключи на постель и вышел вон. Сработанный малорослыми горными кузнецами замок со звоном захлопнулся.
Небо было усеяно крупными звездами, но от луны осталась лишь узенькая изогнутая полоска, не дающая света. Лесная дорога казалась прорубленной в черной скале — такой темной и монолитной стеной стояли столетние ели. Кони шли мерной рысью. Олений Замок давно остался сзади, и то, что там сейчас происходило… Об этом лучше не вспоминать.
Илана зябко повела плечами и сразу же ощутила приятную тяжесть мехового плаща — бледный умело заботился о своей подопечной. Заговори он с ней сочувственно, подобострастно или же, не приведи Равноапостольная Циала, намекни на то, что все произошло так, как он и предполагал, гнев принцессы обрушился бы на него, но он молчал, лишь по возможности старался облегчить ночную дорогу. Принцесса обернулась к спутнику — хорошо, что темнота не давала рассмотреть ее лица.
— Они нас догонят?
— Нет, не думаю. У нас вполне достойный эскорт. Но когда вы прибудете, ваш супруг, возможно, уже будет располагать определенными… новостями, — видимо, решив, что он должен сказать что-то еще, бледный невыразительно добавил: — Вашему батюшке и господину герцогу, разумеется, незачем знать все подробности вашей поездки. Вы, как и было оговорено, договорились о встрече и затем провели день в циалианском монастыре, где вас никто не мог увидеть. Вечером я вас оттуда забрал.
— А как же монахини? — невольно осведомилась принцесса.
— О, они прекрасно помнят, что вы ни на мгновение не покидали обитель, — он сделал многозначительную паузу, — они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО помнят и готовы в этом поклясться. Так же, впрочем, как и наши воины, уже ору они уверены, что забирали вас именно из монастыря.
— Я должна быть вам благодарна, дан Бо?
— Вам не за что нас благодарить. Я был искренен, когда сказал, что вы будете лучшей со времен Равноапостольной Циалы властительницей. К сожалению, мы ошиблись в вашем брате — он оказался не готов к возложенной на него миссии. Впрочем, вы точно так же ошиблись с герцогом Рене.
О, он был замечательным правителем и воином и, бесспорно, стал бы великим императором, если б понял, что у него не было выбора. Вернее выбор был — или слава и величие, или же никчемная смерть.
Илана помимо воли вздрогнула, и бледный легонько коснулся ее плеча.
— Не думайте больше о нем, герцогиня. Вы достаточно умны, чтобы понять — любовь ничто в сравнении с властью. Сейчас ваш союзник — герцог Михай, но потом вам никто не помешает стать регентом при малолетнем брате.
— Брате?!
— Да. Королева родит ребенка, а вы — его воспитаете. Что до Герики, она вряд ли перенесет роды… Уверяю вас, не пройдет и пяти лет, как вы станете повелительницей Арции. Вдовствующей, если угодно. За это время вы узнаете все, что знает Годой…
Анна-Илана, вы нам нужны, но мы вам нужны еще больше. Я не мог с вами откровенно говорить до вашей встречи с Арроем. Вы были влюблены, вам казалось, что вы сможете убедить этого человека.
— А вы так не думали? — К принцессе понемногу возвращалась ее резкая живость.
— Нет. Мы так не думали. Мы давно следили за Рене Арроем и пришли к выводу, что он наш враг, враг до такой степени, что нечего и пытаться с ним договариваться. Так же, как Архипастырь Филипп и тот, кого называют Романом Ясным… Он ведь собирался вернуться в Таяну?
— Да.
— Надеюсь, он не станет задерживаться…
— Я, кажется, поняла, — принцесса со значением посмотрела на господина Бо, — но все же, что бы вы стали делать, если бы Рене согласился?
— Мы сделали бы его величайшим из Императоров. Выбирать между ним и Михаем то же, что выбирать между корбутским алмазом и арцийскими стразами. Но зачем говорить о том, чего не произошло.
— Незачем, — согласилась принцесса.
Глава 36
Он увидел их сразу же, как захлопнул за собой дверь. Они стояли молча, и было их два, а то и три десятка. Илана или, вернее, тот, кто взял принцессу на сворку, предусмотрел все. В том числе и его отказ, и то, что его никто не станет здесь искать.
Герцог Рене был не из тех, кто лжет сам себе, он прекрасно понимал, что рассчитывать не на что. Как бы он ни дрался, ему не перебить двух дюжин опытных воинов. Адмирал нехорошо ухмыльнулся — все-таки удачно вышло, что, отправляясь на свидание, он вырядился в красный бархат — убийцы не увидят крови. Тряхнув белыми волосами, Рене встал в позицию. Массивная мебель и размеры комнаты не позволяли навалиться на него всем сразу. Хотя биться с пятью порой сложнее, чем с тремя десятками — если полезут все сразу, мешая друг другу, — все шанс… Странно, что они не стреляют! Хотя чего ж тут странного?! Хотят взять живым! Ясно, что это дело рук Михая, а тарскиец готов положить тут половину своих сигурантов, лишь бы получить возможность отплатить за Старую оружейную. После всего просто убить эландца для Михая мало. Как говорит Жан-Флорентин? Славу смерть щадит, славу убивает только позор…
Рене воспользовался последней минутой затишья, чтоб оценить обстановку — отступать некуда, окно высоко и забрано решеткой. Пустить в ход магию не выйдет, на это нужно время и возможность сосредоточиться. Оставались шпага, кинжал и его пресловутая удача, которой, похоже, надоело возиться с сумасшедшим эландцем. Прорваться сквозь толпу врагов вниз по лестнице, миновать нижний зал и ускакать — задача невыполнимая. Что ж, придется умирать на месте. Но живым его не возьмут — если даже кому-то и удастся его оглушить и схватить, на Жана-Флорентина можно положиться. Тот, кто превращает яд в воду, способен из ничего добыть смертельную отраву… Но напоследок он, Рене Аррой, сделает все, чтобы его запомнили надолго.
Какое-то время было так тихо, что отчетливо слышалось потрескивание огня в камине. Затем началось. Первым двинулся коренастый здоровячек, напомнивший Рьего матерого волка. Охотник был левша и превосходно владел ножом. Хорошее начало. Странно, что лезут поодиночке… Что, собственная самонадеянность и уверенность в победе не позволяют навалиться на него сразу четверым или это у них разведка боем? Нож в руке рыжего запорхал бабочкой, кромсая в клочья воздух между ними… по законам поединка, против ножа полагалось бы выйти с кинжалом…
Рене нехорошо усмехнулся — ну что, воронье, устроили показательный поединок? Дурость распоследняя… или кто-то не понял, что он будет убивать, даже умирая? И, значит, ни о каких поединках по Кодексу Розы не может быть и речи. Если хочешь достичь цели, конечно…
Рене неожиданно отступил на шаг, крутанулся, и боевой клинок, более тяжелый, чем большинство арцийских шпаг, вошел в горло противника. Второго удара не потребовалось.
Лупе стояла у окна и смотрела, как в городе хозяйничает ночь. Она вползла, как черная кошка, замыслившая захватить нахохлившуюся Гелань врасплох. После похорон принцев город затаился, люди без крайней надобности не покидали домов. Еще недавно такая открытая и спокойная, столица Таяны была охвачена недобрыми предчувствиями. Даже теплая ласковая погода и яркие цветы позднего лета не могли скрыть тревожной печали, заметной не столько по черно-лиловым траурным флагам на ратуше и у дверей богатых домов, сколько по взглядам людей, их неловким торопливым движениям.
Дело было не в том, что Стефана любили и искренне оплакивали, а в необъяснимом страхе, затопившем город, страхе, тем более непонятном, что Высокий Замок хранил свою тайну — гибель принцев объясняли помешательством Зенона. О схватке на Гусином мосту знали немногие, слухи еще не успели заполнить Таяну.
Лупе решительно задернула занавески. Хватит, она не позволит себе раскисать. Они с Симоном должны дождаться Романа и рассказать ему все. И все же в глубине души Лупе сомневалась, правильно ли она поступила, отказавшись уехать в Эланд вместе с Белкой. Женщина боялась самой себе признаться в том, что гибель Стефана потрясла ее намного сильнее, чем следовало бы. Хлопнула дверь, маленькая колдунья у окна нервно передернула плечиками. Не хватало еще, чтоб Проклятый принес мужа. Последнее время Лупе была положительно не в состоянии видеть его пьяное значительное лицо и слушать многословные пуганые рассуждения.
Хвала Эрасти, пришел Симон. Медикус вошел и молча рухнул в глубокое кресло. Прекрасно знавшая деверя Лупе сразу же поняла, что случилось нечто очень плохое. Непоправимое. Возможно, умерла одна из пациенток — у Беаты с Ячменной улицы тяжелая родильная горячка и слабое сердце. Неужели …
— Лупе, — хриплый дискант толстенького медикуса разительно отличался от обычного глубокого баритона, — Лупе… Только спокойно. Сегодня на площади у ратуши зачитали королевский манифест. Бывший капитан «Серебряных» Шандер Гардани объявлен изменником и эландским шпионом. Он отказался сложить оружие и был убит.
Боли он не чувствовал, только ярость и жажду битвы. В последний свой день герцог Аррой вновь стал Счастливчиком Рене, отчаянным маринером, первым бросавшимся на абордаж и последним вкладывавшим шпагу в ножны. Адмирал словно сбросил двадцать лет.
Испытанный в боях и походах клинок очертил границу круга, прорваться в который не мог никто из лучших бойцов Тарски. Казалось, у эландца было не две руки, а восемь, как на странных фресках Желтой Империи Канг-хаон. Клинок герцога чертил замысловатые фигуры, а движения самого Рене были легки, прихотливы и непредсказуемы, как пляска языков пламени. На полу, скользком от крови, уже валялось семь трупов, в углу истекал кровью еще один убийца, но сам Рене оставался практически невредимым. Как бы быстро ни двигался противник, герцог умудрялся упредить его движения. Когда рухнул очередной убийца — рыжий верзила в кирасе, пытавшийся прикончить герцога топором, наступило затишье. Оставшиеся сигуранты замерли, как собаки, догнавшие матерого волка, но пасующие перед острыми клыками. Адмирал стоял перед ними, часто дыша, и, как никогда сильно, напоминал зверя со своего герба. Белые волосы потемнели и слиплись, камзол расстегнут, на шее — черная цепь,[92] в левой руке — кинжал, в правой — шпага. Но он улыбался врагам, бешено блестя яркими голубыми глазами: «Похоже, дело несколько труднее, чем думалось Михаю, не правда ли, господа?»
У Романа было правило: выслушивай всех, но поступай по-своему. За годы скитаний эльф уверился в том, что этот нехитрый принцип весьма способствует сохранению жизни и чести. На сей раз пойти наперекор Примеро барда заставила тревога за тех, кого он оставил в Таяне. Твердое решение магов пуститься на поиски Проклятого было правильным и своевременным. Роман же, получивший из рук самого Эрасти магическое кольцо, безусловно, был обязан принять участие в экспедиции, но… Стефан, Ланка, Рене, Шандер занимали слишком много места в сердце эльфа, чтобы он мог отправиться в путь, не зная, что происходит в Гелани. Упрямое нежелание магов показать ему друзей сначала удивляло, затем — бесило и, наконец, стало тревожить. Когда до начала похода к Последним горам осталось два дня, менестрель не выдержал. Поводом послужил ночной кошмар, которого Рамиэрль не помнил. Осталось лишь сосущее чувство тревоги. Проснувшись в холодном поту, Рамиэрль лихорадочно оделся и выскочил из дома. Сами ноги понесли его к Луже. Он никогда ранее не пробовал там колдовать, но почему-то был уверен, что справится, и не ошибся. Или Роман, сам того не заметив, пересек незримую черту, отделяющую дилетанта от опытного волшебника, или же у него были врожденные способности, а может, свою роль сыграло кольцо Проклятого, но все получилось тотчас же. Роман не раз наблюдал за Примеро и Уанном, вызывавшим в темной воде образы того, что когда-то где-то происходило, но никогда не пытался запомнить заклинания. Тем не менее нужные слова в должной последовательности словно бы сами собой слетали с губ разведчика. Колдовство катилось по накатанной дорожке.
Черная глубина начала светлеть, в ней замелькали хаотичные пестрые точки, постепенно складывающиеся в туманные образы, затем вода вновь застыла зеркалом, отражающим небо и кружащие в нем звезды, но своего отражения Роман не увидел. Значит, все идет так, как надо. Оставался последний стих и имя того, кого он хочет увидеть.
Обычно голоса над водой звучат звонко, но зачарованная Лужа была исключением. Слова заклинания как бы уходили в глубины водоема, даже тот, кто их произносил, ощущал временную глухоту — над водным зеркалом не раздавалось ни звука. Теперь оставалось ждать. Видение, как всегда, пришло неожиданно. Сквозь хрустальный барьер Роман увидел богато убранную зелеными и синими коврами полутемную комнату. Бешеный лунный свет смешивался с мерцанием нескольких свечей, укрепленных в тяжелой кованой люстре, и тревожным свечением камина. В комнате шел бой.
Сначала Роман не мог ничего понять, так как спины нападавших заслоняли их противника. Потом один, верткий и светловолосый, бросился вперед в низком выпаде. Сам прекрасный фехтовальщик, Роман понимал, как трудно отразить такой удар, но кому-то в синей комнате это удалось. Эльф увидел, как блеснул парирующий клинок, на обратном движении войдя сверху вниз в ямку над ключицей… и нападавший начал оседать, все еще сжимая в руке шпагу. Его убийца уже сцепился с тремя новыми противниками одновременно. Стремительно оборачиваясь вокруг своей оси и пролетая мимо своих врагов, словно исполняя жуткий, но красивый танец, человек в красном ударом ноги отбросил одного нападавшего, выбив шпагу у другого, пронзил грудь третьему, а затем отскочил в сторону, ловко увернувшись от брошенного кинжала. Казалось, бой для него не более чем развлечение. Ловкость и уверенность воина в красном создавали иллюзию легкости и несерьезности происходящего, и только такой опытный боец, как Рамиэрль, мог понять, что перед ним — страшный, смертельный и безнадежный бой. Захваченный зрелищем эльф не сразу узнал героя схватки, а когда понял, кто перед ним, невольно вскрикнул. Этого не могло, не должно было быть, но в залитом неверным светом зале один против множества убийц бился Рене Аррой.
Роман не раз наблюдал за призрачными картинами, но всегда с некоторой долей отрешенности. Он запоминал сказанные королями и кардиналами слова, обдумывал и делал выводы, но ничего, кроме интереса разведчика и иногда отвращения, не испытывал. Теперь на его глазах убивали друга, а он был бессилен. Словно в кошмарном сне Роман следил за схваткой. Он ошибся, подсчитывая убийц. Их было не меньше двух дюжин, по крайней мере, сначала. Трупы, разбросанные по комнате, и несколько раненых, скрючившихся у стен, говорили как о том, что бой начался не сейчас, так и о том, что Рене по праву считается первой шпагой Благодатных земель.
Эльф с трудом сдержал крик восхищения, глядя, как адмирал едва заметным движением отбил молниеносный выпад противника и вторым ударом полоснул ему по горлу. К несчастью, и герцог был не столь неуязвим, как того хотелось Роману. Лицо Арроя было в крови, кровь стекала по шее на ворот рубашки, но раны, очевидно, не были тяжелыми. Роман отдал бы все на свете, чтобы встать рядом, но у магии есть пределы. На какое-то время противники остановились. Рене тяжело дышал, но его лицо не выражало ни обреченности, ни страха, только презрение и готовность к борьбе. Загнанный волк унесет с собой в Бездну не одну песью душу и только потом успокоится навсегда. Нападавшие это понимали, и желающих рискнуть головой не находилось. Рамиэрль видел, как Рене ухмыльнулся и что-то сказал, но слов не расслышал. Вдруг адмирал резко отпрыгнул в сторону, нагнулся и, подхватив изящный табурет, швырнул его куда-то вбок. В стену, там, где только что стоял Аррой, вонзился кинжал, а бросивший его, схватившись за голову, медленно оседал у резного шкафа, под прикрытием которого и сумел подобраться к эландцу. Двое быстрых поджарых воинов резво бросились вперед, и… Герцог слегка поскользнулся на остатках некогда роскошного ужина, некстати сервированного в зале, и выпад поджарого достиг цели, ранив герцога в плечо. Аррой в бешенстве тряхнул головой, крутнулся, обезоружив противника, рука с кинжалом взметнулась по пологой дуге… еще один труп. Резкий поворот, предупреждающий выпад, выведший второго врага из терпения… Тот нацелился влево, прикинув, что клинок Арроя отклонится, но герцог отскочил в сторону. Шпага противника ткнулась в пустоту… и тут же по ней с силой ударил клинок герцога. Растерявшийся поджарый не удержал оружие, и оно со звоном упало на каменные плиты. Молниеносный удар по незащищенной шее, и рядом лег его владелец.
Рене остался стоять, слегка согнувшись — в одной руке шпага, в другой — кинжал. Роман хорошо видел его лицо — залитое кровью с мокрыми прядями волос и бешеными светлыми глазами. Рубашка и колет изорваны, только черная с изумрудами цепь Паладина напоминает об элегантном вельможе, каким его впервые увидел эльф. Надменная ухмылка вновь скривила красивые губы, Рене что-то говорил, одновременно перемещаясь в сторону.
…Наверное, Рамиэрль что-то все же сделал не так — он мог видеть происходящее, но ничего не слышал. Однако сейчас было не до исправления неудачной волшбы. Бард, сжав бесполезные кулаки, молча наблюдал за вновь разгоревшейся схваткой. Вперед пошел здоровенный детина с боевым топором — эльф прекрасно помнил этого верзилу со столь заросшим лицом, что оно, казалось, состояло из одного носа. Бойцом это чудище, мать которого по всеобщему мнению согрешила с медведем, было великолепным. Роман с трудом преодолел искушение закрыть глаза, но стройная фигура со шпагой ушла в сторону и топор не задел эландца. Шанса на второй удар Рене врагу не оставил. С трудом удерживаясь на ногах, он все же смог уйти в глубокий выпад… тело, рука и шпага вытянулись почти в прямую линию, которая закончилась в животе верзилы. Тот рухнул на пол, нелепо задрав огромные ноги, а адмирал, воспользовавшись мгновением, подхватил чудовищный топор и, размахнувшись обеими руками, бросился вперед. Ему удалось невредимым проскочить лестницу. Теперь бой кипел в нижнем зале.
Побывавший во многих схватках, Роман понял, что его друг использовал единственный шанс. Он был один против доброго десятка находящихся в полном здравии врагов. Каким бы ни было его мастерство, наверху Рене был обречен — его или пристрелили бы, или, вконец измотанный, он пропустил бы чей-нибудь удар. Прорваться к лошадям и ускакать — единственное, на что он мог рассчитывать.
Рене опять что-то сказал, возможно, просто выругался, отбросил ставший слишком тяжелым топор и поднял левой рукой чью-то шпагу. Один из нападавших на радостях сунулся было вперед, но герцог покончил с ним одним ударом, оставив клинок в груди убитого, затем подхватил рапиру врага и вонзил в горло красивому бледному воину, которого Роман встречал при таянском дворе. Перед эльфом вновь мелькнуло измученное лицо друга, а потом все пропало. Водяное зеркало стало темным. Из оцепенения Романа вырвал голос Примеро. Маленький волшебник был вне себя.
То, что эльф посмел без его ведома воспользоваться Лужей, повергло главу Преступивших в неистовство. Раньше Роман, нарушь он Высшее Правило, почувствовал бы себя неловко, но сейчас гнев Примеро его только взбесил. Впрочем, сторонний наблюдатель это вряд бы заметил — на точеном высокоскулом лице не дрогнул ни один мускул, только бездонные синие глаза утратили эльфийскую теплоту и прозрачность, став по-людски тяжелыми. Взгляд исподлобья, которым наградил Роман волшебника, мало чем отличался от взгляда окруженного кольцом убийц герцога Арроя.
— Ты что-то сказал, казэ[93] Примеро? — Голос Романа был холоден, как вода в месяц Орла, но разгневанный маг этого не понял:
— Ты посмел пренебречь Правилом! Я запретил кому бы то ни было применять заклятие видения, так как нас могут обнаружить.
— Ну и что? Мы же решили, что больше не прячемся. Я достаточно натаскал для вас каштанов из огня, теперь платите по счетам сами. И вообще, Примеро, тебе лучше уйти. Я должен знать, что стало с моим другом, и я узнаю это, что бы ты или кто другой мне ни говорил.
— Нет! — Примеро почти визжал от негодования. — Ни ты и никто другой не наведет чудовищ на наш след. Мы поклялись в этом, и я сдержу клятву, и не какому-то полоумному эльфу мне мешать! — Примеро выхватил какой-то амулет и с силой швырнул в глубь пруда. Вода взволновалась, вспучилась вверх черным горбом, да так и осталась. На месте озерца застыла круглая скала, словно бы отполированная морскими волнами.
— Нет, Рамиэрль, — проорал Примеро, обращаясь к Роману, — ты ничего больше тут не увидишь. Ты сейчас пойдешь готовиться в дорогу, мы выступаем на рассвете.
— Нет, Примеро, — эльф в отличие от своего собеседника говорил очень тихо, но от этого слова его звучали не менее весомо, — никуда я с вами не пойду, пока не узнаю, что с Рене и Стефаном. Я вам не слуга, мне никто не указ — ни ты, ни даже Светлый Совет. Вы сами выбросили меня в человечью жизнь, я свободен от ваших законов.
— Ты не посмеешь! — Примеро аж задохнулся от неожиданности и возмущения. — Ты должен, и ты пойдешь с нами, или мы тебя заставим! — Волшебник угрожающе вскинул короткую ручку, производя какие-то пассы. Пальцы окутало легкое сияние, из которого соткалась призрачная вуаль, медленно поплывшая в сторону Рамиэрля.
— Посмею, — нехорошо ухмыльнулся эльф, обнажив безупречные зубы. Изящный жест рукой, и серебристая дымка растаяла, растворилась, словно бы ее никогда не было. Примеро опешил, а Роман продолжал стоять, как стоял, выставив вперед руку с черным кольцом: — Запомни, Примеро, и вы все, — Роман окинул взором еще нескольких Преступивших и десятка полтора эльфов, что, почуяв странную волшбу, прибежали на берег озерка. — Кому, что и сколько я должен, решать мне. И я отдаю долги так, как считаю нужным. Сейчас я ухожу в Таяну, и никто, повторяю, никто, меня не остановит.
Вы забыли, что я почти всю жизнь провел среди людей, я владею и людской магией и эльфийской. А в последний свой поход я научился тому, что никто из вас не знает. Лучше не пытайтесь меня задерживать!
— Но Рамиэрль, — Примеро уже не приказывал, он просил, — Рамиэрль, нам без тебя и твоего кольца не проложить дороги к Эрасти. А Рене, он уже или погиб или спасся. Будь благоразумен, миру грозит гибель, неужели ты пожертвуешь всеми ради одного и позволишь Тьме…
— Слушай, волшебник, — Роман говорил, как рубил клинком, — «Мир», «Конец света», «Тьма» — это пока лишь слова. А Рене Аррой — мой друг, и его жизнь для меня значит больше, чем ваши, вместе взятые. Радеть за весь свет проще, чем быть путным другом. Да тебе этого не понять! Я ухожу.
Клянусь при первой возможности вернуться за вами и отвести туда, куда вы хотите. Это все, что я могу сейчас обещать.
Бард молча прошел между расступившимися волшебниками. Его не задерживали — все было сказано. Роман вошел к себе и начал быстро собираться. Лишнего с собой он не брал никогда, так что времени сборы заняли всего ничего. Разведчик завязывал последний узел на дорожном мешке, когда в дверь постучали. Роман коротко бросил «войдите», ожидая очередного разговора с Преступившими или, того хуже, с Эанке, но на пороге стоял отец.
— Ты удивлен?
— Пожалуй. Я решил, что клан не станет вмешиваться.
— А он и не вмешивается. Возможно, тебя это не очень волнует, но я хочу сказать тебе, что ты прав. Ты уже выбрал дорогу?
— Да. Я пойду через Гремиху, это самый короткий путь. Но сначала пошлю кого-нибудь в Кантиску к Архипастырю. То, что я видел в Луже, говорит, что надо готовиться к войне, и Церковь должна сказать свое слово.
— Я думаю, тебе в дороге могут понадобиться талисманы. Как ты знаешь, я являюсь Хранителем одного из них. Я принес его.
— Возвращающий Камень?!
— Да! Возможно, Рене еще удастся спасти, ты же знаешь, что Лужа показывает не только прошлое, но и настоящее и, говорят, будущее, хотя в это я не очень верю. Мы это будущее изменяем каждой минутой нашей жизни, так что предсказать его столь точно, как ты видел, вряд ли возможно. Другое дело — предупреждение об опасности, вероятность того или другого события… но мы с тобой поговорим позже, а сейчас идем.
— Ты идешь со мной?!
— Я провожу тебя через Трясины, съезжу в Кантиску, но потом мне придется вернуться. Эти плакальщики и молельщики во главе с твоей сестрицей забирают слишком большую силу. Когда концом света запахло на самом деле, они не придумали ничего лучшего, чем винить в этом тех, кто, по их мнению, нарушил волю богов. Чтобы спастись, они готовы на все. Я должен остановить струсивших фанатиков ради Лебедей, ради того, чтобы эльфов не вспоминали, как самую трусливую и презренную из рас Тарры.[94]
— Знаешь, отец, оказалось, я тебя совсем не знаю.
— Так ведь и я увидел тебя настоящего лишь сегодня. Ну что ж, по-моему, нам пора…
Глава 37
Рене открыл глаза. В голове шумело, потолок скрывался в тумане, все кружилось. Он не сразу понял, где он и что произошло. Эландец с удивлением смотрел на залитый кровью пол, на трупы тарских сигурантов. Он все же сделал это — справился с двумя десятками отборных вояк и остался жив! Если бы ему дали отлежаться… если бы кто-то помог, но рядом были лишь мертвые враги. Даже Жан-Флорентин куда-то подевался. Впрочем, в этом был свой плюс — терпеть жабью трескотню адмирал был не в состоянии.
Цепляясь за стену, Рьего поднялся. Сколько он пролежал без сознания? Бой длился долго, бесконечно долго, но Счастливчик Рене давно понял, что время иногда словно бы растягивается. Поразмыслив, он решил, что схватка продолжалась не более оры. Тогда только-только пробило полночь, а сейчас небо за окошком начинало светлеть. Значит, он провалялся без сознания ор шесть. Его убийцы, справься они с заданием Михая, к этому времени даже не въехали бы в городские ворота…
Так, допустим, их будут ждать до вечера, затем Годой пошлет проверить, что случилось. Выходит, у него в запасе сутки. Ему бы перевязать раны, затем вина с маком и несколько часов сна, но надо идти. Рене сделал шаг, резкая боль пронзила левую ступню, и герцог ухватился за чудом уцелевшую портьеру. Неужели нога сломана? Тогда ему конец. Нет, похоже, просто ушиб, и он сможет двигаться. Аррой заковылял к выходу. В располосованной одежде, залитой своей и чужой кровью, он уже ничем не напоминал владетельного сигнора. Это вольный капитан Счастливчик Рене с яростью цеплялся за жизнь, ведь погибнуть после такой победы было вдвойне обидно. Про Ланку он не думал, словно бы ее и не было.
У двери лежало восьмеро — пятеро были мертвы, трое жалобно стонали, придавленные тяжеленным бронзовым светильником. Именно его падение от какого-то странного толчка, сотрясшего здание, и спасло Рене. Моряку, привыкшему драться на качающейся палубе, удалось удержаться на ногах и воспользоваться полученным преимуществом, самый опасный из противников промедлил, и это все решило. Адмирал хотел нагнуться над ранеными, но перед глазами вновь поплыли разноцветные круги, и он с трудом удержал равновесие.
— Не стоит проявлять излишнего благородства по отношению к тем, кто на него не способен в принципе.
— Жан-Флорентин!
— Естественно. Как ты себя чувствуешь?
— Жив, хотя меня это удивляет.
— И совершенно зря. Ты еще не сделал того, что должен!
— Боги, чего и кому я, по-твоему, задолжал?!
— Ты не спас наш мир, как предсказывала Болотная матушка.
— Она мне и любовь предсказывала. Вот к чему меня эта любовь привела, — адмирал кивнул головой, указывая на лежавших, и поморщился от боли. — Она ошиблась, Жан-Флорентин. Наверное, это к лучшему.
— Она не может ошибиться. Это ты все перепутал. Подожди меня немного, — жаб бодро сполз по занавеске вниз. Рене было не до того, чтоб следить за своим приятелем, но по умолкнувшим стонам он понял, что произошло.
— Нельзя оставлять свидетелей, — назидательно произнес жаб, вскарабкавшись на привычный насест.
— Ты прав, но не будем об этом, ладно? — Рене открыл дверь и ступил за порог.
Серый предутренний свет позволял рассмотреть распахнутые ворота и привязанных коней.
— Твоего коня увели, — сообщил Жан-Флорентин.
— Зачем он им… — устало проговорил Рьего, — они вряд ли смогут на нем ездить.
— Да чтоб не догадались, что ты был тут. — Жаб говорил что-то еще, герцог не слышал. Он с трудом заставлял себя двигаться, что-то делать. Доковыляв до коновязи, Рене с ужасом понял, что в седло ему не сесть. Рука висела как плеть, от потери крови он едва переставлял ноги. Если на Чиво, которого он смог бы уговорить опуститься на колени, еще можно было взобраться, то чужие, горячие жеребцы, потерявшие хозяев, взбудораженные запахом крови… От лошади придется отказаться. Пожалуй, если он не потеряет сознание, то доберется до тракта раньше, чем слуги Годоя. Возможно, найдет помощь…
Рене побрел вдоль стены, но у ворот остановился. Несмотря на раны, он продолжал владеть собой и, обдумывая положение, в котором оказался, понял, что спастись будет трудно. Очень трудно. Даже если какие-нибудь крестьяне или купцы его подберут. Он здесь чужой, денег у него нет. Конечно, в башне наверняка отыщется что-то ценное, но у него нет сил возвращаться. Хотя что за глупости… Жан-Флорентин может превратить любой мусор в золото, так что заплатить будет чем. Но люди Годоя его наверняка отыщут. Рене поднял голову — небо заволокло тучами. Хорошо бы, пошел дождь. Дождь смоет следы и спасет от собак.
— Дождя не жди, — подал голос Жан-Флорентин. — Мы, хоть и не столь чувствительны, как ординарные жабы, но ненастье предвидим за несколько часов. До завтра дождь не пойдет.
— Значит, если они догадаются прихватить собак…
— Они тебя найдут, кто бы тебя ни подобрал. К тому же крестьяне болтливы и трусливы. Они кинутся искать лекаря, сплетничать с соседями…
— Что ж, придется надеяться на чудо. Ждать у дороги, не проедет ли дворянин или воин…
— …которые вполне могут оказаться подлецами или дураками. А могут и вовсе не проехать, места здесь дикие.
— Предлагаешь остаться и подождать, пока меня добьют?
— Наоборот. Предлагаю пойти туда, где тебя не найдут и, между прочим, быстро поставят на ноги.
— Куда это?
— К нам, в болото.
— Но мы совсем в другом месте, — устало отозвался Рене. Возможно, он сходил с ума, но перспектива найти укрытие у болотной нечисти показалась ему вполне приемлемой.
— Ничего подобного! — живо откликнулся Жан-Флорентин. — Та речушка, через которую ты переезжал, течет в низинке, а та смыкается с восточным краем Пантаны. Это уже владения Болотной матушки, она чувствует, что там происходит. Как только мы доберемся, она нас сама отыщет. А лечить она умеет, можешь мне поверить.
— Хорошо, убедил. Раз Рьего может быть в безопасности только в болоте, значит, он пойдет в болото. Если не умрет по дороге.
— А это уж от тебя зависит…
— Пошли. Как до воды доберемся, вином угостишь?
— Разумеется. В данном случае это необходимо.
Адмирал удержался от того, чтоб оглянуться на замок, в который он так стремился и где пережил один из самых страшных моментов своей непростой жизни. Теперь всего этого словно бы и не было. Он не рвался на свидание с Ланкой, она не предлагала ему три короны и власть над всеми Благодатными землями, он не уложил два десятка таянских головорезов. Не было этого. Проехали. Закрыли. Смыли волной. Сейчас главное — выжить. Если ему помогут болотные черти — да здравствуют черти! Герцог шел медленно, крепко сжав зубы, стараясь не обращать внимания на звон в голове, и боль. Когда они с Флорентином наконец добрались до речушки, жаб попросил обождать и переполз на прямое, стройное деревце. Поспешивший воспользоваться передышкой, эландец не заметил, как жаб быстренько переел тополек в двух местах. Получился неплохой костыль. Это было как нельзя кстати. Пробормотав несколько слов благодарности польщенному Жану-Флорентину, Рене поковылял вниз по течению, увязая в топкой земле.
Михай-Эсейб-Мантайе-Удад Годой метался из угла в угол, что ужасно раздражало Ланку, свернувшуюся калачиком на куче мехов. Герцог сдерживал себя весь день, но, когда небо зарозовело, а в первом дворе начали переговариваться собиравшиеся в ночь стражники, сорвался:
— Проклятье, где эти бездельники?!
— Очевидно, справиться с Рене оказалось не так просто. Наверное, ты послал слишком мало людей.
— Глупости, Илана, глупости. Рьего — прекрасный боец, но одолеть две дюжины опытных воинов человеку не под силу!
— Ты так думаешь?
— Да! Клянусь Проклятым! Да! — Герцог судорожно дернул витой шнур звонка, и на пороге появился бледный господин Бо в темной одежде, отороченной мехом куницы.
— Возьми надежную охрану и поезжай в Охотничий Замок, принадлежавший принцессе. Надо проверить, все ли там в порядке.
— Слушаюсь. — Капитан поклонился и вышел.
Не только Годой не находил себе места, Ланка тоже. Что бы там ни было, а какая-то часть ее души противилась убийству. Да, Аррой отверг ее предложения и, страшно сказать, ее самое. С отвращением отверг. Она была оскорблена и готова убить его собственными руками. Но сейчас, когда гнев улегся, Ланка поняла, что жизнь без Рене становится пустой и скучной.
Даже имперская корона, если ее придется делить с тучным, чернобородым Михаем с его маслеными глазами и тщательно скрываемой лысиной, утратит половину привлекательности. Ланка зябко передернула плечами и поплотнее закуталась в оранжевый плащ с вышитым гербом Тарски.
Но ведь она была готова поклясться, что Рене ее любил. Именно ее, а не эту корову Герику, из спальни которой он несколько раз выходил. И на свидание к ней Рене бросился очертя голову, позабыв, что она его племянница и невеста его собственного племянника и государя. Он хотел быть с ней! Почему же все так глупо вышло? Наверное, она сама виновата. Не надо было говорить с ним о политике до того, как… Она-то как раз собиралась отложить разговор на потом, но Бо внушил ей, что мужчина на пороге блаженства готов соглашаться с женщиной во всем. На Рене же ее предложение подействовало как ведро ледяной воды.
Проклятье! Как же она не поняла — он подумал, что она просто хочет его использовать. Его славу, его шпагу, его таланты военачальника. Дура! Дура, поддавшаяся на уговоры подлеца! Теперь Рене мертв. Или все-таки жив, иначе почему не возвращаются убийцы? Возможно, ему удалось вырваться и ускакать, а они пустились в погоню, пытаясь исправить свои ошибки. Надо ждать.
Если Рене жив, она его отыщет и все объяснит. Он к ней вернется, иначе просто не может быть. Потом они вместе уничтожат Годоя. Рене будет императором и первым маршалом, а она императрицей. Все Благодатные земли будут у их ног. Только бы убийцы не нашли его…
На хорошеньком личике Ланки читалась только скука. Она провела день, ночь, а потом еще день, как и положено герцогине — бродила по дворцовым залам, вызывала к себе ювелира и куаферов, упражнялась на оружейном дворе, играла с собаками. Годой ее не трогал, чему принцесса была только рада, потом же господарь Тарски и вовсе уехал вместе со своим оруженосцем и охраной. Ланка заволновалась — не пришли ли какие известия. Оказалось — нет, герцог просто не мог больше ждать, ему нужна была правда, какой бы она ни была.
Ланка слышала, когда Годой вернулся, шум под окнами и грузные шаги выдали его, но таянка почла за благо притвориться спящей. Муж поверил, ему было не до того, чтобы выискивать следы притворства на ее лице. Он тяжело рухнул в кресло, зацепив блюдо с фруктами, и грязно выругался. Сердце Ланки радостно сжалось, впервые за эти страшные дни, но внешне она осталась спокойной. Молодая женщина потянулась, зевнула и села на кровати, обхватив колени:
— Итак?
— Мы его упустили.
— Каким образом?
— Не знаю! Сам Проклятый не мог представить, что он уложит всех. Ты понимаешь, всех?! И Никту, который в одиночку брал медведя, и Шилону с Орзой, а они десять лет добывали для меня чужие головы, и лису Эйтра! Они все там, облепленные мухами…
— А Рьего?
— Пропал. Как сквозь землю провалился. Мы его искали, пока не пошел дождь. Мои люди проверяют всех, кто мог оказаться вблизи — крестьян, дровосеков, заезжих купцов. Рано или поздно мы его, конечно, найдем.
— Он хотя бы ранен?
— Хотел бы я знать. Там столько крови… Я нашел его плащ, он порван и в крови, но чья это кровь? Кони все на месте. Вероятно, он ушел пешком.
— Но почему?
— Откуда я знаю. Твой дядюшка всегда ставил меня в тупик.