— Эта ничего бы не сказала.
— Что?! Особая масть?
— Извиняюсь, я к слову.
— Вы доложите, капитан Семёнов, товарищу прокурору, — Чернов кивнул на Ковшова, — как здесь всё произошло.
— Следили за ней от её комнаты. Она пробиралась без света по коридору в палату к вновь поступившему больному. Чего-то несла с собой. Решили — оружие. Что ещё она могла иметь при себе? — Капитан обернулся на следователя. — Придерживались вашей инструкции — больному никто не должен угрожать. Окликнули. Она побежала, а почувствовав, что догоняем, рванула гранату. Лёгкая, наверное, гранатка, итальянская, для ног, но к груди прижала, вот и разнесло.
— Под наркотой была?
— А как углядишь? Медик ответит.
— Эх, Боря, Боря, говорил же я тебе про этих афганских наркоманок.
— Кто в них влезет, товарищ подполковник, не я же её на работу принимал, — понурился капитан.
— Не принимал, а знать должен, — сухо оборвал его тот.
— Так точно…
— Шла она на верную смерть, — сухо подытожил Чернов. — Подписан был ей приговор.
— За какие провинности? — не сдержался Данила. — Филимонов ответит?
— Боюсь, что и к нему не успеем доехать.
— Тогда что же сидим?
— Спешить некуда. Нам здесь ждать, там бригада оперативников работает, а ты, Семёнов, вызывай-ка сюда главврача.
— Спит ещё.
— Звони. Спать спокойно теперь ему долго не придётся. Уверен, Жупик он раньше и в глаза не видел, но кто-то хлопотал за неё.
— Я людей к нему пошлю, чтоб сдуру не драпанул, пусть сразу в «контору» везут.
— Пожалуй, ты прав, Боря. Найдёшь мне тихий кабинетик здесь, прилягу я. И покличь ветеринара местного, пусть укольчик сделает. Не отпускает что-то.
— Кардиолога?
— Если имеется.
— В этой клинике всё имеется.
— А Данилу Павловича пусть водитель отвезёт, откуда взял.
— Есть.
— Погодите, погодите… — вмешался Ковшов.
— Езжайте. Отдохнёте до обеда. А после обеда за вами мой водитель приедет. Вепрева я сюда попрошу. Здесь пообщаемся. Найдём местечко, и я в себя приду. Забарахлил мотор что-то…
— От такого забарахлит, — буркнул капитан.
— Вот она — наша жизнь, Боря.
— Мне хотелось бы дождаться известия о задержании полковника, — вмешался Ковшов.
— Мне тоже хотелось бы, но не звонит никто.
— Матвей Игнатьевич, — Данила отвёл следователя в сторону, — я догадываюсь, вам предстоит разговор с Вепревым?
Тот хмуро кивнул:
— Должен звонить. Вот жду.
— Он руководит операцией по ликвидации Филимонова и его подручных?
— От прокурора ничего не скрыть, — хмыкнул тот, не скрывая досады.
— У меня к вам просьба. — Ковшов сжал ладонь руки следователя. — Уверен, Филимонова вы не упустите и наконец точка будет поставлена. Разрешите мне сейчас увидеть сына и пообщаться с ним. Жена звонит Лыгину и утром, и вечером, так как моего номера телефона она не знает; тому приходится врать, изворачиваться… Теперь при мне телефон и сын рядом… Я прошу.
— Гордеев, — окликнул Чернов одного из оперативников. — Проводите прокурора к Ковшову. — А Даниле добавил: — Только особенно не увлекайтесь. Успеете наговориться… потом.
Едва сдерживаясь, долетел он до двери, которую распахнул перед ним оперативник.
— Отец! — позвал знакомый голос, едва Ковшов переступил порог.
Влад, опутанный проводами приборов, лежал прикрытый до пояса простынёй, бинты скрывали нос и подбородок.
— Сынок! — бросился к нему Данила, готовый затискать его в объятиях, но вовремя замер над сыном, не зная, как лучше подступиться. Тот сам приподнялся на койке, поцеловал отца жёсткими сухими губами, обхватив и притянув руками к себе его голову.
— Не стеклянный я уже, батя, — разобрал Данила его шёпот и почувствовал влагу на своих щеках. — Лишние железяки повыбрасывали, отрихтовали грудь и позвоночник, вот спина плоховато ещё держит да рожу для девчат глянцевать долго придётся.
— Погрубел ты, сынок, — нежно гладя его короткостриженую голову, словно малому ребёнку, завлажнел глазами и Данила. — Усы, гляжу, отпустил. Мать обомлеет. Мужик прямо! А лицо побелело без солнца.
— Кожу сбросил, отец, линяю, как змея, а раньше головёшкой горелой выглядел, — улыбнулся Владислав. — Загорит ещё кожа, покупаемся на Волге.
— Покупаемся, сынок, покупаемся. Только выбирайся отсюда скорей. Танюшка, сестрёнка, заждалась, а мать…
Он замолчал, давясь комком в горле.
— Что там за шум был в коридоре, отец?
— Всё кончилось. Следователь расскажет, если сочтёт нужным.
— Ты по-ихнему заговорил, батя, — засмеялся сын. — Я в курсе. — И он скосил глаза на рукоятку пистолета, торчащего из-под подушки. — Предупреждён Матвеем Игнатьевичем на всякий случай. Не повезло Чернушке и в этот раз.
— Чернушка? Это кто такая?
— Эту гадюку в афганской похоронной команде, где она шоколадки от генерала на родину паковала, прозвали так за дикий нрав. Не из русских она — смесь бульдога с носорогом. В одной команде с Панкратовым работала, наркоманка.
— Ты в курсе операции?
— Нет. Это Георгий Сергеевич Вепрев, возглавив следственную группу, ввёл меня в некоторые детали.
— Погоди, погоди! Ты же в коме находился?!
— Когда это было!.. — улыбнулся сын. — А когда ты меня опознавать приехал, придумал эту кому Вепрев, хотя врать не хочу — изрешетила меня Чернушка из «калашника» изрядно.
— Но ты же на опознании трупом лежал? Весь в бинтах!
— Проверял Вепрев Филимонова и его ординарца.
— Матвеева… офицерика?
— Запомнил этого мордоворота?
— Я, признаться, мыслил иначе, — смутился Ковшов-старший. — Про Панкратова Лыгин мне — ни слова… Умолчал?
— А ему и не положено было знать. Панкратов — это большая сука! — выругался Владислав, зло сверкнув глазами. — Всех бы нас подставил, не разгляди я в бинокль свадьбу бабая. Говорил тебе Лыгин, какие подарки бабаю принесли?
— Ты объясни толком, сынок, — присел на стул к койке Данила. — Теперь уже все секреты утратили смысл.
— Командиром взвода у нас старлей Конотопкин был, — начал тот, помолчав, и тяжело вздохнул, будто набирая сил. — Замечательный мужик Алексей. Мы за ним как за каменной стеной — в огонь и в воду. Но строгостью отличался, лишнего не позволял и повидавшим многое дедам. А за неделю до ухода на задание по ликвидации банды Гульбедрана примчался полковник с шавками из штаба, начали подноготную шерстить чуть ли ни всей нашей группы. За Конотопкина, главное, ухватились. Вспомнили аж годичной давности промахи в ущелье Панджшер, «Пять львов» в переводе на наш; полегло там тогда ребят немало, но разведка была ни при чём, однако наскребли ему, что называется, по самое не хочу. Взамен не известного никому Панкратова втюрили. К слову, тут же молва полетела, что капитан хоть из штаба, но порох нюхал, награждён за какие-то подвиги в разведке и подготовлен специально на неуловимую банду озверевшего Гульбедрана, до которого мы дотянуться не могли; следом — ещё подробности, что не трясли нас, а проверяли боеготовность, так как противостоять нам будет банда из «чёрных аистов», специально подготовленных в Пакистане, одним словом — спецназ. Одно радовало ребят — Лёху Конотопкина в замах командира оставили…
Сын примолк, будто выдохся, на отца глянул, подмигнул:
— Однако вырвались мы из пекла, в котором спалили и хвалёных «аистов», и их орла Гульбедрана, остатки их бросились за нами, но Лёха — мастерский снайпер, он и спас большинство уцелевших. Панкратов живуч оказался, его волокли на плащ-палатке до самого бабая, куда он приказал, хоть и отговаривал его Конотопкин, а самого старлея я волочил на себе… Подстрелили его, когда и опасность вроде миновала. Шальная пуля, выпущенная наугад, как раз и угодила ему в живот…
Сын замолчал надолго, но у Ковшова не открывался рот, чтоб его торопить.
— Про остальное рассказывать нет смысла. Лыгин, как я понял, расклад дал с разрешения Георгия Сергеевича. Да!.. Ещё!.. Наркотики, о которых Панкратов столько забот проявлял, в вертушку частично загрузили, а потом довелось мне увидеть, как Лёхе в гроб Чернушка их упаковывала. Его тело наркотой обкладывала. Я же сам попросился у начальства Лёхино тело родителям доставить и прощения попросить, что не сберегли, ну случайно и оказался в похоронном том амбаре: груз почти весь в самолёте, летуны матерятся — подыматься надо в воздух, а тут задержка!.. Застыл я на пороге, когда всю ту мразь разом узрел, суетящихся у гроба с наркотой. «Вот, думаю, какая ты есть шоколадка от генерала на родину!» Потянулся за пистолетом — другого оружия при мне не было, — да какой там! Их трое было. Чернушка первой резанула из «калашника», и пропал белый свет…
— Лыгин не посвящал меня…
— Да что он знал, отец?! Георгий Сергеевич мне уже потом досказал. Стрельбу многие слышали, вот и бросились гады следы заметать. Подкатили откуда-то бурбухайку раскуроченную, облили горючим, меня — под неё — и подожгли, сунув в сапог чужие бумаги, а мои достались одному из тех двоих… Мельником прозывается… Достану я его, на краю земли достану! За всех наших ребят, за Лёху Конотопкина расплачусь по полной!
— Удалось ему выскользнуть с гробом в Ташкент с твоими бумагами, но к родителям старшего лейтенанта, естественно, он ехать не собирался. — Данила опустил глаза, чувствуя и свою вину перед сыном. — Прошляпили его, ускользнул подлец.
— Достану! — скрипнул зубами Влад.
— Данила Павлович! — приоткрылась дверь, в которую заглянул Чернов. — Пора ехать. Прощайтесь.
— Ну, сынок, выздоравливай, — как смог, обнял Ковшов сына. — Выздоравливай, теперь главнее для всех нас ничего быть не может. А уж потом разбираемся с недобитками. Мать глаза проглядела, ты бы ей черкнул письмецо, а я забегу, прихвачу. Мне ведь здесь долго сидеть не разрешат.
— Чиркну. Ты забегай, когда собираться станешь, — улыбнулся сын, — из этой клиники меня теперь вряд ли куда перекатывать станут. Нет нужды.
Они ещё раз крепко расцеловались.