— Иди-ка сюда, дорогой экстрасенс, — позвал он Моню, а сам начал разглядывать карту, читая наименования населённых пунктов.
— Вот. Нашёл, — наконец он упёрся тонким пальцем интеллигента в точку на карте.
— Деревня, судя по условным указателям, — прочёл название Моня.
— Зачуханное глухое местечко, — подтвердил Зигмантович. — И какого чёрта туда занесло птенцов Сансона?
— Что? — не понял Моня.
— Так я. Для себя. Московских наших заказчиков вспомнил. Не хватает им столицы, в глубинку империи двинулись.
— Сегодня сеанс? — спросил Моня, когда, закончив, они улеглись по своим рундукам.
— А чего нам здесь торчать? Тем более Школяр опять меня крутил по городу, будто хвост сбивая, пока к нужному месту доставил. Хорошо, что приятель терпеливым оказался, дождался.
— Кому мы-то перешли дорогу? — маслиновые глаза Мони блестели от влаги и тревоги. — Мы ж творим добрые дела.
— Дело не в этом, — задумчиво ответил Зигмантович. — Мы с тобой, любезный Эммануил, играем в другой команде, оказались на другой стороне. Вот в этом и скрыта опасность.
— Полагаю, уважаемый Альфред Самуилович, — продолжал настаивать чувствительный Моня, — это первый и последний такой наш вояж? У меня всё время раскалывается голова от боли и ноет сердце от тревоги. Если что случится, Циля не перенесёт.
— Безусловно, мой друг, безусловно, — заверил его Зигмантович. — После обеда здесь же ты демонстрируешь сеанс великого чуда, а вечером на кладбище делаем эксгумацию обоих покойников. И всё! Наша работа завершена.
— Эксгумацию? — ужаснулся Моня. — Но раньше мы обходились без этого! Нам верили.
— То был другой народ, Эммануил, — осуждающе покачал головой Зигмантович. — Эти не верят на слово. Даже на великое слово великого экстрасенса! Деньги — товар, вот формула их взаимоотношений! Капитализм и дикие, нищие духом люди…
— Но это может занять всю ночь! Они не закончат, пока не опознают! — Моня схватился за голову и побледнел. — Боюсь, моя нервная система этого не перенесёт…
— Всё будет хорошо, мой друг, — погладил участливо его холодную руку Зигмантович. — Не забывайте, сколько мы зарабатываем на этом, и сердце ваше успокоится.
Тем и завершился вечер, который плавно перешёл в позднюю ночь. Но прежде ярким и впечатляющим был сверхъестественный сеанс суперчеловека Эммануила Ясновидящего, когда он, в блестящие одежды облачившись, со сверкающими глазами, горящими неистовыми огнями в пугающей темноте каюты, при двух свечах, начал творить чудо, то кидаясь в один угол, то в другой, то приседая на пол, то вознося руки вверх, твердя на непонятном языке зловещие заклинания. Прося и приказывая, Моня провозгласил, что тех, кого ищут, в живых нет. И тут же мгновенно погасли обе свечи, словно последнее присутствие живого покинуло каюту. Глазеющая публика обмерла, лишь Зигмантович хранил достоинство. На Боцмана нельзя было смотреть: тот, белый, словно мел, прижался к стене и поэтому ещё удерживался на ногах.
Но, помолчав немного, Ясновидящий, уставившись в одно место на глобусе, вдруг дико вскрикнул, изобразил озарение, вцепился в голову, и, разрезая темноту, из его глаз протянулся тонкий яркий лучик-игла, который твёрдо упёрся в неведомую никому точку на глобусе.
— Вижу! — вскричал Ясновидящий Эммануил окрепшим голосом. — Вот их души, слетевшие с этих двух свеч на небеса, но тела — на нашей земле-матушке! Их трупы в могилах!
И вновь закрутился, засвиристел, даже запрыгал по каюте, пугая присутствующих, пока не замер возле большой карты области на стене, где снова схватился руками за глаза, завопил от боли и усилий, пока тот же луч-игла не выскочил из его глаза и не упёрся в карту. Она даже задымилась в том месте, где упирался зловещий луч. После этого Ясновидящий взмахнул руками, испустил вопль, утёрся и рухнул на пол. Силы оставили его.
— Что с ними? — вцепился в Зигмантовича Школяр, тыча в лежащего Моню и Боцмана, минутой раньше сваленного той же таинственной силой.
— Он коснулся того, кого искал. А прикосновение живого к мёртвому заканчивается по-разному.
— Так что же, он умер? — ужаснулся очнувшийся Боцман.
— Нам срочно надо его покинуть. Его борьба со злом продолжается, — начал подталкивать к дверям каюты обоих Зигмантович. — Мы вернёмся сюда не раньше чем через полчаса. Тогда всё будет ясно.
Уговаривать зрителей нужды не было, оба, словно зайцы, выпрыгнули наружу. Зигмантович вышел следом и, прислонившись к двери, встал на страже.
— И мы ему ничем не поможем? — Глаза у Боцмана слезились.
— Мы сейчас бессильны, — жёстко отрезал Зигмантович. — Но я думаю, он справится. Если, конечно, тёмные силы, которые унесли жизни тех двоих, не гуляют поблизости. Они, несомненно, препятствую этому.
— Почему? — подозрительно спросил Школяр: он не был таким впечатлительным, как его старый слезливый товарищ, и относительный порядок в своей психике сумел сохранить.
— Потому, что они ещё живы! — грозно сказал Зигмантович. — А души остались неотомщёнными и гневно протестуют.
— И он знает, кто это сделал? — кивнул Школяр на закрытую дверь каюты.
— Знает и расскажет, если победит!
— Сколько же вам платят за это? — высунулся любопытный Боцман.
— О Боже! — воздел в потолок руки Зигмантович. — Вот благодарность чуду! Вот оно — ничтожество и мерзость людей!
Но, сменив гнев на милость, он наконец снизошёл опустить очи, полные скорби и тоски, на ничтожество:
— Милейший Боцман, мы никогда не назначаем цену. Это не входит в наши цели. Чудо, дарованное Ясновидящему Господом, неоценимо! И не нам его измерять.
— Как? — не выдержал даже поражённый Школяр. — Вы бессребреники?
— Да, — скромно опустил глаза Альфред Самуилович. — Мы довольствуемся тем, чем нас сами наградят люди. Господь учил: дают — бери.
Когда братва по команде Зигмантовича с опаской и любопытством вошла в каюту, Ясновидящий всё лежал распростёртым на полу. Зигмантович приложил ухо к его груди и произнёс загробным тоном:
— Великий приходит в себя. Но потребуется ещё не менее часа, чтобы он восстановился полностью. Вас же попрошу готовиться. Нужны крепкие люди, охрана и всё необходимое для рытья и транспортировки двух трупов. Настанет ночь, когда вы управитесь, а вам, я полагаю, надо ещё опознать своих?
— А как же?.. — удивился Школяр.
— Я предвидел. Но не сюда же вы их привезёте? — недоумевал Зигмантович. — Здесь место стало святым, сюда запрещено мёртвым грешникам.
— Найдём, пожалуй, место несчастным, — буркнул Боцман, — можно их пока ко мне домой, Михалыч?
Школяр, не возражая, кивнул головой и уставился на Зигмантовича:
— А вы, любезные гости, на эксгумации присутствовать не желаете?
— Омоете, в церкви отпоёте, только тогда. И то можно лишь мне. Ясновидящему всё это запрещено. Он и так сегодня вошёл в такую нирвану и бился с такой великой чернью с того света, что едва дышит. Лучше помогите мне уложить его на рундук и потеплее накройте. Он весь холодный.
— Что так? — не унимаясь, любопытствовал Боцман.
— Тяжек его труд, — скорбно констатировал Зигмантович и с большой любовью склонил голову на грудь безмолвствующего ученика. — Такой божий дар даётся единицам, но сколько сил и здоровья он отбирает! А мой ученик, гляньте на него, тощ и тщедушен. В нём велик только дух.
Школяр и Боцман прикусили языки и больше ртов не открывали, покинув, как покорные грешники, каюту.
Зигмантович тут же щёлкнул внутренним замком и, закрыв дверь, грохнулся на рундук напротив возлежавшего Ясновидящего.
— Ну хватит! — крикнул он тому. — Талант! Всё удалось прекрасно! Эммануил, ты сыграл сегодня одну из лучших своих ролей! Я горжусь тобой. В московские театры тебе пора! Проговорилась твоя Циля о желании твоём перекочевать в оперетку. Ты будешь там выше всех на голову! Но у тебя враз появятся враги. А это нервы, дрязги, интрижки, подсиживание. Ты к этому не готов. У тебя талант другой. Ты — король Тьмы!
— Тьмы? — удивился и испугался Моня, уже сидящий на кровати и переодевающийся.
— Вот чёрт! Когда много говоришь умного, обязательно закончишь какой-нибудь дурью. Извини. Ты творец добра! Король Света! Так я хотел сказать.
И он, не сдерживая эмоций, обнял друга, который сам бросился в его объятия.
Они помолчали. Пришли в себя. Пришло время холодного рассудка.
— Аванс у нас в карманах и честно поделён, — произнёс Зигмантович. — Собственно, делать нам здесь нечего. Можно было бы, как обычно, махнуть уже домой. Поезд вечерний имеется. Я навёл справки. Но! — Он поднял перст вверх. — Предстоит ожидание эксгумации и опознания. Лишь после этого они простятся с нами. Следовательно, мы вынуждены бездельничать.
— Они ещё придут? — вздрогнул Моня.
— Да, запамятовал, чёрт возьми! — опять подскочил Зигмантович на рундуке. — И это всё от твоего искусства! Как сыграно! Ты прибавляешь с каждым разом! А что ты кричал на иврите?
— Выучил новые молитвы, — скромно опустил голову Моня.
— Молодец! Без понуканий работаешь над своим творчеством. Если я и чуть-чуть, — Зигмантович ущипнул тонкими пальцами бок товарища, — сомневался в тебе на первых порах, то это давно растаяло. А сегодня!.. Ты сотворил настоящее чудо!
— Полноте… — скромно сдержался Моня. — Вы-то всё прекрасно знаете! Какое чудо? Всё практически выполнено вами.
— А кто спорит, милейший друг? — преобразился враз и посерьёзнел Зигмантович, как ни в чём не бывало. — Всё делаю я. Но сказку создаёшь всё же ты. Я делаю дело, деньги, ты наш общий труд одурманиваешь. Это и есть наш общий маленький грешок. Но из дерьма получается конфетка! Мы творим грех во имя большего добра!
Он перекрестился несколько раз, умело и красиво:
— Это совсем не то, что творит пресловутый майор или подполковник Дубягин[28].
— Кто?
— Появился тут в эмвэдэ наш конкурент, на наш хлеб сел. Начальник колледжа ментовского, защитился, автор нескольких публикаций, ездит по областям лекции читает, как разыскивать без вести пропавших. Мы лекций не читаем, блудословием не занимаемся! Мы великие дела для большого люда делаем. А книги о нас напишут, найдутся люди! И мы попадём в историю! Утрём нос самому Кашпировскому!