хоже на Инока, не будет верующий мокрушничать…
— Вот из таких Чикатилы и получаются, — рассуждал лейтенант, не соглашаясь. — Философствуют, думают много о назначении человека, книжки разные читают, какие нам противны. Кто знает, что у них в голове?.. Инок, может быть, сейчас денежки с братвой делит, о пролитой крови не помня, да над нами, плутающими в пустом фарисействе, посмеивается.
— Как ты сказал, лейтенант? Фарисействуем, значит, мы с тобой? Да ещё о пустом?
— Извиняюсь, товарищ полковник. Увлёкся.
— Брехло без костей, а ещё опер! — выругался Квашнин. — Прыгай ко мне в машину немедля! Садись за руль и гони на Базарную. Мы сейчас Гнома хлопнем, а он с испуга про Инока всё и выдаст.
Гном, вор-щипач, удивительный коротышка, чуть ли не лилипут, был зол, как никогда. В доме у него никого не оказалось, кроме брехливой собаки, такой же маленькой, как он сам. Сколько ни задавал ему вопросов полковник, как ни бился, Гном молчал, словно немой, только отворачивался в тусклое, давно немытое окошко.
— Слушай, Трофим Анисимович, — сменив тон, опустился на стул Квашнин, — тебя, видать, бабы сегодня не посещали, поэтому такой неразговорчивый?
Тот с дикой тоской в глазах покачал головой.
— И вчера, чую, не гостили. А хошь, скажу почему?
— В гробу я видал ваши подсказки…
— Пустой ты, Гном. Мани-мани бабы любят, а ты на мели.
— Пургу гонишь, полковник. Была у меня одна дармовая.
— И кому ж ты её променял?
— Бросила она меня.
— Тебя? Такого кобеля! Да в жизнь не поверю!
Шипучкин рот раскрыл, так Квашнин умело расположил к себе опытного вора, минутой назад не желавшего никого зреть.
— А вот слушай, — принял тот от майора сигарету, запустил в потолок струю дыма и принялся рассказывать: — Зимой это было. Перед самым Новым годом…
Лейтенант, не теряя нить повествования, обошёл всю комнату, заглядывая в углы. Не упуская подозрительных мест, незаметно постукивал по стенкам, где само просилось, тщательно изучал поскрипывающие полы. Гном, увлечённый своим, не обращал на него внимания, изредка похохатывал полковник, шумно хлопая ладонями и пуская тирады по ходу; словом, хлопот Шипучкин им не доставлял.
— …А Катька через меня перешагнула, оделась и, матерясь, выскочила в дверь. Больше я её и не видел… — грустя, налив водки в стакан, заканчивал Гном. — Да, чемоданчик тот, с деньжатами, с собой прихватила.
— Значит, обвела тебя баба вокруг пальца?
— Выходит, так, — опрокинул тот в рот стакан водки. — Одарить собой не одарила, а заплатить пришлось.
— Пётр Иванович! — уловил минуту лейтенант. — Можно вопросик обсудить?
— Про Катьку? Их, баб, трудно за хвост ухватить.
— Да нет. Выйти бы нам? Мыслишка наклюнулась.
Они вышли в коридор, оставив хозяина допивать водку.
— Мне бы глянуть одно место. Что-то мелькнуло в мозгу, да так, что в пот ударило.
— Серьёзное?
— Я прошу, Пётр Иванович…
— Да в чём закавыка-то?
— Вернуться бы мне на место происшествия…
— А ты подумал, какой круг давать надо? Я же машину отпустил. Не раньше чем через полчаса Николай за нами прикатит.
— Да я обойдусь. На своих двоих домчусь туда и обратно.
Квашнин задумался, поглядывая на оперативника:
— А зачем тебе это понадобилось, поделиться с начальством нет желания?
— Пустячок проверить, Пётр Иванович. Боюсь, смеяться станете, если промашка выйдет.
— Серьёзный ты, однако, дружище, — потрепал Квашнин по плечу лейтенанта. — Хорошо. Сам таким был в молодости. Понимаю. Беги, но поспешай.
— Спасибо, товарищ полковник!
— Если меня не застанешь, когда возвернёшься, дуй к Червонному. Его малина тут недалече. Я зайду его потрясти. С Гномом осечка вышла.
— Вас понял.
И они расстались.
Один покойник тащит другого
С Червонным у Квашнина случился конфуз не конфуз, но небольшая оплошность. Опоздал полковник. Когда он заявился, соблюдая все меры предосторожности, и заглянул в светящееся окошко, Червонный стоял посреди своей хаты в одних портках, голый по пояс, с задранными вверх ручищами, а вокруг суетились милиционеры.
Капитан Семён Семёнович Милашкин, известный опер из городского райотдела, производил большой шмон у Соломона Лавровича Шихмана — по-воровски Червонного — в связи с групповой кражей из магазина. Похищенное, как и положено, отыскали, оно уже было рядками разложено на столе, а что не поместилось — на стульях, на редкой мебели и прямо на полу, выволоченное из объёмистых чувалов. Воры-помощнички, а их рядом с Соломоном в позе Ромберга стояло ещё двое, мрачно помалкивали, повесив головы.
— Хорошо работаешь, Семён Семёнович, — пожал руку Милашкину Квашнин. — Медалька обеспечена. Давно плакала по Соломону тюремная конура, но удавалось ему ускользать.
— Какая медаль! Хорошо, если премию за квартал подбросят, а то, глядишь, и не дотянешь, если висяк на голову свалится. — Капитан присел рядом с полковником запросто, по старой дружбе, и они закурили. — Эти кражонки, хоть и со взломом, а на полторы тысячи не потянут. Барахло. Да и ворьё — шелупонь. За таких премии не дождёшься.
Соломон, всё хорошо слышавший, обиженно фыркнул:
— Какого же рожна вам надо, сыскари?
— Молчи, гнида! — осадил его Милашкин. — С твоим возрастом давно на дно садиться да краденое скупать, а ты никак не успокоишься. Чего твои арапы на тебя глядят, не знаю. Авторитета из тебя никакого, нового хваткого во главу пора.
— Ты серьёзно их учить вздумал? — Квашнин толкнул в бок старого дружка. — Накликаешь на свою голову. Про убийство Фугаса сообщили?
— Слышал, — нахмурился тот. — Мокрушника я и метил замести, а эта шелупонь подвернулась под руку.
— Ты уж, Семён Семёнович, — как бы сочувствуя, подмигнул капитану Квашнин, — Соломону-то особенно не накручивай, мы с ним знакомство ведём с той поры, что о-го-го!
— Извиняюсь, не знал, товарищ полковник, — присоединился к его игре Милашкин. — Учту. Как же без этого.
— Ну вот, слышал, Соломон? — со значением глянул Квашнин на навострившего уши вора. — Обещает мой товарищ тебе снисхождение, но с одним условием.
— С каким ещё условием? — насупил брови тот.
— Неужели не догадался, мудрый хрыч, что взял тебя капитан не для того, чтобы в мелочовке копаться?
— Открой глаза, чего ходить вокруг да около? — обиделся тот.
— Ты со своими орлами и Иноком куш срубил с Фугаса?.. Что рот раскрыл? Срубил. Вот и выкладывай, кто заказал и на кого работал. А я тебе обещаю солидную скидку за твою признанку чистосердечную.
Соломон действительно застыл, выкатив глаза на полковника.
— За что мокруху шьёшь, начальник? — наконец прорвало его. — К чему мне семь граммов у стенки?.. Своей смерти в постели желаю!..
Голосил он бы ещё, упав на колени, но поднялся на выход Квашнин, кивнул капитану:
— Поработай с ним, Семёныч. Недосуг мне. Кошки душу гложут, лейтенанта Шипучкина отпустил к скверику, где убийство свершилось, задерживается он что-то…
— Посиди, прибежит сейчас, — попытался остановить его Милашкин. — Молодые, они на ноги быстрые.
— Вот именно, что быстрые, а этот оперок особенно ко мне прикипел, уж больно башковит. Обещался мигом, а, гляжу, задержало его что-то. И машины нет, как назло. Попросили на несколько минут, а вишь, как получается.
— Так я пошлю своего? Сгоняет, не успеешь перекурить.
— Нет, я уж сам, — шагнул к двери Квашнин. — Нашёл, видать, лейтенант закавыку, поймал журавля в небе, вот и не спешит — радуется. Молодёжь, она такая… теперь ему и полковник нипочём…
Осеклось сердце у Квашнина, когда подходил он к зловещему скверику, возле которого уже маячило несколько машин и милицейский воронок. Устоял на ногах полковник, а через секунду бросился вперёд, расталкивая и гражданских, и своих. Застыл, когда открылось ему зелёное озерцо за сквериком. Нагнулся над самой водой, куда были устремлены напуганные взгляды столпившихся, и охнул: глянули на него из глубины широко открытые глаза лейтенанта Шипучкина. Удивление замерло в них, а всё остальное застила кровь…
Нежданная встреча
Не проехал Ковшов и несколько кварталов, как его внимание привлёк автомобиль иностранной марки с затонированными стёклами.
— Москвичи который день гоняют, — прокомментировал не без зависти Константин, проследив за удаляющейся машиной. — Похоже, к скверику тому направляются. Пронюхали журналюги об убийстве, решили разведать, в чём дело, да в газетку тиснуть.
— Мелко плаваешь, Костя, — пропустил первые фразы мимо ушей Ковшов, думая о своём. — Московским журналистам не до нас… Впрочем… Тормозни! Глянь, действительно они туда свернули?
— Всё точно. — Гася скорость, водитель продолжительное время изучал зеркальце заднего вида. — Удивительно, откуда они узнают всё раньше всех!
— Профессионалы, — почесал затылок Данила и скомандовал: — А ну-ка разворачивай за ними и попробуй обогнать их другой дорогой.
— Один момент!
Для Кости, в совершенстве знавшего все переулочки, задача не представляла труда, он уже приглушил мотор, и Ковшов успел выйти из салона, когда иномарка, плавно свернув с шоссе, подрулила к скверу и остановилась. Переднее стекло медленно опустилось, и Данила не без труда узнал женщину-пантеру. Сняв перчатку, Ника величаво подала ему руку. Едва Данила коснулся её пальцев, Ника распахнула дверцу и выпорхнула наружу. Чрезмерная поспешность привела к тому, что оба бы упали, не подхвати её Ковшов, однако при этом правой своей ножкой, обутой в чёрный сапожок, «Багира» больно оперлась о его ногу. Невольно опустив глаза, он подметил, что Ника успела сменить туфельки с золотистыми набойками, иначе ему было бы несдобровать, и всё же он поморщился.
— Вот я вам и отомстила, — шепнула она ему на ушко, — не надо покидать меня так скоро.
Данила попытался возразить, но тот же голосок уже опередил его: