Мы стояли на краю обширного болота, а может, заболоченного озера. Тут и там из темной воды торчали мертвые стволы деревьев. Сухие березы белели в мутном лиловом мареве. Мне показалось, что в этом выморочном лесу никто не был рад гостям. Ночные птицы издавали странные заунывные звуки, будто предупреждали друг друга о нашем появлении. Даже лягушки квакали как-то неприязненно.
Гройль по сторонам не смотрел. Он снова принюхался:
– Это здесь. Совсем рядом.
Я посмотрел на него вопросительно.
– Не буду ничего объяснять, – сказал он. – Привыкай справляться сам. Смотри и слушай. Что ты чувствуешь?
Немного смущенный, я поднял уши и навострил нос. Пахло болотом. Пахло какими-то мелкими мерзкими зверьками вроде крыс («Правильно, ондатры», – подсказал голос в голове). Под ближайшими кочками прятались две или три гадюки. Меня передернуло.
Но было и еще кое-что, необычное для здешних мест.
– Металл, – сказал я. – Обгорелый металл, бензин, машинное масло. И еще… оружие?
– Да что ты говоришь, – присвистнул Гройль. – Окей. Посмотрим поближе.
В следующую секунду пространство вокруг опять изменилось. Теперь мы с доктором Флорианом стояли на мшистом островке посреди болота, шагов в двадцать длиной. Было очевидно, что добраться сюда на двух ногах немыслимо. Даже и на четырех можно было запросто ухнуть в темную жижу и там остаться. Я наступил на гнилую корягу и в ужасе отпрыгнул: из-под коряги выкатилась длиннющая черная змея, но кусаться не стала, а быстренько скользнула в воду.
– Это уж, – пояснил Гройль. – Уж – от слова ужас.
Старый хитрец ни капли не испугался. Даже глазом не моргнул.
– А если какая-нибудь кобра ужалит оборотня? – поинтересовался я.
– Подохнешь как собака. Мы не всемогущи.
Я шмыгнул носом.
– Не отвлекаемся от дела, – напомнил Гройль. – Вникай дальше. Что видишь?
Я послушно исследовал запахи. Машинная вонь стала нестерпимой. Целая груда опасного металла скрывалась где-то тут, в многометровой болотной грязи. Интересно, как справляются с этим полицейские ищейки, подумал я. Так же невозможно работать. Того и гляди стошнит.
– Это какая-то военная машина, – пробормотал я. – Старая, очень старая. И большая. Она лежит здесь рядом, на болоте.
– Сама сюда заехала? – усмехнулся Гройль.
Ну конечно. Конечно. К бензиново-масляной волне добавилась другая. Запах застарелой и безнадежно мертвой плоти. Если вам не слишком стремно, я постараюсь объяснить.
Живой организм дает о себе живую и свежую информацию. Ты словно бы знакомишься с ним, с расчетом на будущее: сожрешь ли ты его, если вкусный, или (чего доброго) он сожрет тебя. Или вы с ним займетесь чем-нибудь другим, менее кровавым.
О дохлятине ты не узнаешь ничего, кроме разве что прямых причин, по которым она подохла (сказать по правде, не так уж это и ценно – истории разные, а финал-то один). У трупа нет будущего, как нет и настоящего. Мертво даже его прошлое. Труп уже не принадлежит этому миру, а какому принадлежит – лучше об этом не думать.
И вот тут-то начинается самое интересное.
Если труп ничего о себе не рассказывает, это еще не значит, что его повесть не написана. Ее можно прочитать… если, конечно, ты сверхчеловек. Или сверхволк-оборотень.
Все фильмы о прошлом уже сняты. Следы всех событий существуют в многомерной координатной сетке. В реликтовом излучении вселенной, которое расходится во все стороны с начала времен. Любые события можно восстановить в этой космической нейросети, выгрузить и рассмотреть повнимательнее, если использовать гигантские вычислительные мощности мозга сверхчеловека – самого совершенного квантового компьютера.
Э-э-э… правда, я не очень понимаю, что это такое – квантовый компьютер. Я не уверен даже, что эти мои мысли думаю сейчас именно я. А не доктор Флориан Старкевич, который стоит сейчас рядом и смотрит на меня не без иронии.
Ну да, он успел принять человеческий облик. Делать нечего – я тоже встал на две ноги. Отряхнул руки от прилипшей болотной тины.
– Я не понимаю, что тут случилось, – пожаловался я. – Слишком много информации. Или я тупой.
– Не скромничай. Ты умнеешь на глазах. Исследуй вопрос поглубже. Здесь одного нюха мало. Ты же не овчарка, а сверхчеловек… давай, включайся.
«Включайся» – это было подходящее слово. Я по-прежнему не знал, как это работает, но уже мог видеть движущиеся картинки как будто прямо перед глазами. Мало того: я знал, что могу войти в любой кадр этого фильма.
Я видел низкое свинцовое небо и облака, приплывшие из неизвестно какого времени. Отчего-то я знал, что сейчас осень, и вот-вот болото засыплет снегом, и погода окончательно испортится.
По этому унылому небу, натужно гудя моторами, летел большой самолет. На его крыльях я различил черные кресты в белой окантовке. («Точно, точно, – одобрительно зашептал Гройль в моей голове. – Трехмоторный транспортный Юнкерс»). Трое летчиков в кожаных шлемах с наушниками напряженно вглядывались в туман, что стелился прямо под стеклянным фонарем кабины. За их спинами был виден еще один чел – офицер в сером незнакомом мундире, украшенном погончиками и дубовыми веточками на петлицах. Он был высокого роста, поэтому еле помещался в кабине и стоял, опершись на спинку кресла.
Вот он обернулся и как будто посмотрел на нас в упор.
– Будем знакомы, – пробормотал Гройль. – Штандартенфюрер ЭсЭс Хельмут Фон Шварценберг.
– Вы его знаете?
– Я его помню. Я многих помню. У меня была интересная юность… хорошо, что ты не знаешь всей моей истории, волчонок.
С этим я внутренне согласился.
– А он сейчас видит нас? – спросил я.
– Исключено. Как может нас видеть герой фильма? Восстановление событий по нейросетям работает только в одном направлении. К сожалению или к счастью. Персонаж из прошлого не видит будущего: оно для него еще не наступило. Хотя, если вдуматься…
Гройль не закончил мысль и умолк.
Этот Хельмут Шварцен-что-то-там отвернулся и продолжил вглядываться в пустоту за стеклом кабины.
– Куда они летят? – спросил я. – И зачем?
– И когда, – добавил Гройль. – Это важно. Кое-что я знаю и с удовольствием тебе расскажу. Дело происходит в ноябре сорок третьего… тысяча девятьсот сорок третьего, добавлю специально для школоты… самолет летит из Кенигсберга в сторону блокированного немцами Ленинграда. На борту – зондеркоманда из десяти парашютистов. У их командира Хельмута – особая миссия. Очень важная и очень секретная. Я не в курсе всех подробностей, но перед сотрудниками «Анненэрбе» не ставили простых задач.
– Что такое «Анненэрбе»?
– «Наследие предков». Секретный исследовательский институт, который основал лично рейхсфюрер Генрих Гиммлер. Тебе совершенно необязательно знать, кто это такой и что это за учреждение… просто имей в виду, что в «Анненэрбе» работали необычные люди. И не обязательно люди. Порой с ними бывало непросто… гм.
Он снова замолчал.
Сюжет нашего фильма между тем изменился. Самолет качнуло, потом еще и еще. Вокруг появились вспышки и облачка дыма, с виду вполне безобидные, но главный летчик стиснул зубы и вцепился в штурвал. Я видел, как ручейки пота стекают из-под его шлема.
Еще одна вспышка – и что-то случилось. Мы увидели искаженные ужасом лица летчиков, но этот ужас тянулся всего несколько мгновений. Затем картинка развалилась на куски – вместе с самолетом.
– Они не долетели, – заметил Гройль. – Они не учли, что русские уже всерьез готовились к прорыву блокады и выкатили к линии фронта дальнобойные зенитные пушки. Стоило «Юнкерсу» отклониться в тумане от курса, как его услышали. Принялись высматривать в небе. А тут и облака ненадолго рассеялись… вот им и всадили болванку под хвост. Ну что сказать? Не повезло. Самолет потерял управление, рухнул в болото и застрял там на долгие годы. Проблема была в том, что никто не зафиксировал точно место падения. Места здесь глухие, как ты заметил, а были еще глуше. Через пару месяцев линия фронта сдвинулась, и стало уже не до того. А весной «Юнкерс» погрузился в самую топь. В черную вневременную тьму… вот так-то.
– И что, после войны никто не искал этого Шварцнегера? – спросил я. – И его команду?
– Некому было искать. В сорок пятом году у Гиммлера и его коллег возникли серьезные проблемы. И потом, повторяю, миссия была секретная. Мало кто вообще про нее знал. К тому же у Хельмута не было семьи. Он, видишь ли, был одиноким волком… таким же, как я.
– Он? Он тоже был волком?
– Да что ты у меня-то всё выспрашиваешь. Подожди минутку. Сейчас всё узнаешь сам.
Он поправил фуражку и вдруг широко улыбнулся. Пусть его улыбка и выглядела жутковато, как всегда, но все же это была улыбка.
Я посмотрел, куда он смотрит, и оторопел.
По болоту шел призрак. Высокий человек в офицерском мундире, пусть и несколько прозрачный. Он вряд ли мог утонуть – и все же выбирал места посуше. Вероятно, чтобы не запачкать высокие блестящие сапоги.
Когда он подошел достаточно близко, я заметил, что он улыбается тоже. Улыбочка у него была небезупречной: нескольких зубов не хватало, да и на лице виднелись шрамы от старых ожогов. Да и вообще с виду он был гораздо старше той своей версии, которую мы видели в кабине самолета. Почему и зачем стареют мертвецы – не имею понятия и не берусь гадать, но по факту они с Гройлем выглядели ровесниками. Будто бывшие одноклассники собрались на встречу выпускников.
– Здравствуй, Флориан Штарк, – произнес призрак. – Я смотрю, старина, ты все еще топчешь эту землю?
– Привет, Хельмут. Да, как видишь, радуюсь жизни. Да провалиться мне на этом месте, если я вру, ха-ха! – тут Гройль и вправду шутливо притопнул ногой по раскисшей кочке (я не переставал изумляться, глядя на обоих). – Тебе в этом смысле похвастать нечем, не так ли? Ты же у нас теперь практически невесомый!
– Да уж, дорогой мой Флориан. Впрочем, как ты знаешь, я всегда был легок на подъем. Вот разве что летать… нет. Летать больше не хочу. Последний полет пошел не по плану.