— Что тебе тут нужно, чужак?
Вопрос задал крупный маслянисто-чёрный аргонианин с массивными закрученными назад рогами. Он сидел во главе стола.
— Доброго дня! — ответил Мордан. — Я ищу…
— Э, да это же мой ссспаситель! — внезапно услышал он знакомый голос. Из-за стола поднялся другой аргонианин, тот самый, который был единственным собеседником Мордана в тюрьме. У Ищет-Правду чешуя была болотного цвета с затейливым узором из более тёмных, почти коричневых чешуек. Вдоль нижней челюсти у него торчали шипы. Голова была увенчана двумя крупными прямыми рогами, на макушке красовался пучок костяных пластинок, напоминавших перья.
— Я пришёл к тебе, — смущённо сказал Мордан, — потому что просто больше никого не знаю в этом городе.
— И ты правильно сссделал! — сказал Ищет-Правду, подходя и дружески похлопывая его по плечу. — Я не дам тебе пропасссть.
Аргонианин церемонно представил Мордана своим сородичам, в первую очередь обращаясь к тому самому чёрному здоровяку по имени Склизкий-Хвост, который оказался предводителем аргонианской артели. Отдельно он познакомил Мордана со своей невестой, щупленькой аргонианкой с симпатичными жёлтыми пятнами на щеках и маленькими рожками, украшенными множеством золотых и серебряных подвесок, которая носила довольно странное для человеческого уха имя — Прекрасный-Крокодил. Ищет-Правду попросил у Склизкого-Хвоста ссуду из общей кассы докерской артели, и, получив её, повел Мордана в город. На выходе они остановились возле того самого странного серого ящера, и Ищет-Правду ткнул в него пальцем и сказал Мордану:
— Это Ныряет-Глубоко. Ни в коем ссслучае никогда не одалживай ему деньги.
— Почему? — удивился Мордан.
— Он променял свой разум на ссскуму.
Ныряет-Глубоко приоткрыл один глаз и прошипел в ответ:
— Я сссамый разумный из здешшшних аргониан. Вы меняете сссвой труд на грошшши, а я ныряю ссс головой в сссамое счастье.
— Вот видишшшь, — сказал Ищет-Правду. — У него сссовсем мозги набекрень.
В городе они пришли в приличную таверну, и Ищет-Правду оплатил для Мордана ужин и ночлег, да ещё и дал денег на покупку свежей одежды. На протесты Мордана, который говорил, что понятия не имеет, когда и как сможет вернуть долг, Ищет-Правду отвечал, что это всё они решат завтра. В эту ночь Мордан, объевшийся вкусной — особенно после тюрьмы — еды, впервые за много дней спал на настоящей кровати, а не на земле, не на соломе, не на мху, и спал под крышей, а не в лесу, не в пещере и не в каких-нибудь руинах.
Утром Мордан, одетый в чуть поношенную, но приличную одежду, стоял на пирсе рядом с Ищет-Правду, который вёл переговоры со Склизким-Хвостом. Так уж сложилось, что в большинстве скайримских портов именно аргониане были главной рабочей силой. Ищет-Правду хотел пристроить Мордана в артель, хотя он и был чужаком. Склизкий-Хвост был не в восторге от этой идеи, но готов был дать данмеру шанс. Мордан почти не участвовал в переговорах, лишь изредка немногословно отвечая на вопросы о своём прошлом. Ему было всё равно: доки так доки. Он не видел для себя никакого будущего: мечта о магии, о Коллегии, которой он так грезил много дней, лежала в руинах. Что ж, можно и потаскать мешки да ящики, если это единственная возможность не умереть с голоду. В конце концов, Ищет-Правду уломал Склизкого-Хвоста, и Мордан влился в дружные ряды докеров Виндхельма. Ему даже отвели место на нарах и за общим столом в аргонианском бараке, поскольку заработка грузчика не хватило бы на то, чтобы оплачивать стол и кров в городе.
Первые дни у Мордана к вечеру ломило спину и ныла покалеченная нога. Он ел, даже не понимая что именно, падал на соломенный тюфяк и засыпал мёртвым сном, чтобы утром с трудом продрать глаза, быстро позавтракать и идти вновь таскать бесконечные мешки, сундуки и ящики. Впрочем, изредка выпадали дни, когда в порту не оказывалось кораблей, стоящих под погрузку-разгрузку, и тогда можно было выспаться и сходить погулять в город, поглазеть на прохожих, послушать сплетни, о которых судачат на рынке.
Однажды во время разгрузки, когда они вдвоём с Ищет-Правду раскачивали тяжелейший сундук, чтобы оторвать его от палубы, Мордан предложил:
— А может, я его заклинанием передвину? Как кувшин тогда, в тюрьме. А?
— Не ссстоит, — сказал Ищет-Правду. — Никто не любит колдунов: магия всех пугает. К тебе и так, знаешшшь…
Мордан знал. Он был достаточно умён, чтобы заметить настороженное отношение к себе со стороны всех аргониан, кроме Ищет-Правду и его невесты с жутким именем. Хуже, чем к Мордану, относились только к Ныряет-Глубоко, который то работал со всеми, то валялся где-нибудь в блаженном забытьи, и Склизкий-Хвост при каждом расчёте грозился, что больше не заплатит ему ни септима. Сначала Мордан не обращал внимания на отношение к себе, но постепенно эта невидимая глухая стена начала его беспокоить. Стали возникать трения, особенно с двумя ближайшими сподручными начальника артели. Это были Джа-Шебек, приземистый, широкоплечий, почти квадратный, и Нивам-Ба — долговязый и очень тупой. Они ужасно напоминали Мордану парочку двух других прихлебателей — Фира и Камерата, крутившихся вокруг главного фолкритского заводилы Болли. Сначала он решил никак не отвечать на их подначки, надеясь, что им наскучит и они прекратят его задевать. Но это не сработало. Тогда он решил посоветоваться с единственным приятелем — Ищет-Правду. Тот поскрёб когтями чешуйчатый затылок и сказал:
— Тебе надо выссставиться.
— Что-что надо?
— Выссставиться. Выссставить угощщщение для артели.
Идея показалась Мордану очень удачной. В первый же выходной день он приволок с рынка две тяжеленные корзины — одну с мёдом и элем, а другую — с овощами и разнообразной рыбой, которую аргониане особенно любили. Скромница Прекрасный-Крокодил, служившая в артели стряпухой, приготовила отличный обед, и в бараке случилась отличная пирушка. Ящеры были рады дармовому угощению, все ели, пили, дружески хлопали Мордана по плечу, и ему показалось, что лёд в общении удалось сломать. В числе сидевших за столом был и Ныряет-Глубоко. Ел он мало, к кружке с элем прикладывался редко.
— Не любишь эль? — спросил его Мордан.
— Не очень. Не мой напиток. А вот ссскажи, сссерый, пробовал ли ты когда-нибудь ссскуму? — спросил аргонианин.
— Пробовал, — честно признался Мордан.
— И как тебе?
— Понравилось.
— А сссколько раз ты её пробовал?
— Один.
Ныряет-Глубоко засмеялся своим клекочущим смехом.
— Один! Значит, сссчитай, что ни разу не пробовал!
— Это почему же? — удивился и даже как-то обиделся Мордан, слегка захмелевший от эля.
— Потому что ссс одного раза нельзя понять всссю сссладость и весссь ужассс ссскумы, — сказал Ныряет-Глубоко.
— Ужас? Какой же в ней ужас? От неё наоборот — все страхи уходят, на душе становится так легко, так светло.
— Я же говорю: щщщитай не пробовал! Вот попробуй хотя бы разок ещё, тогда и поговорим.
— Да где же я её попробую? Она же под запретом в Скайриме. Меня однажды каджиты угостили, но тех каджитов теперь — ищи-свищи!
Ныряет-Глубоко наклонился к уху Мордана и тихо прошептал:
— Я помогу доссстать. Пойдём сссо мной.
— Да куда же я пойду? — Мордан обвёл рукой стол, осматриваясь. Но Ищет-Правду и Прекрасный-Крокодил удалились в уголок и ворковали друг с другом, Нивам-Ба что-то горячо доказывал Джа-Шебеку, а тот лишь отмахивался и язвительно отвергал его слова, и оба обращались за поддержкой к Склизкому-Хвосту, который слушал их вполуха, а всё своё внимание сосредоточил на большом фаршированном карпе.
— Пошшшли, пока они все погрузились в сссебя и не вынырнули обратно! — Ныряет-Глубоко потянул его за рукав.
И Мордан потихоньку удрал со своей собственной вечеринки, усмехаясь внутри от нелепости этого поступка. Ныряет-Глубоко отвёл его в город, в район, который назывался Квартал серых, потому что населяли его преимущественно данмеры, перебравшиеся сюда из Морровинда. В одной неприметной лавчонке он представил Мордана купцу по имени Сибор — коротконогому плешивому тёмному эльфу с одутловатым лицом и бегающими глазками. Он был похож на жабу, проглотившую золотую монетку.
— Мы пришшшли за тем же, зачем всегда, — сказал ящер, понижая голос и подмигивая. Сибор покивал и достал откуда-то из под прилавка два небольших сосуда, формой напоминавшие маленькие амфоры, но лишь с одной ручкой. Мордан заплатил, удивившись немалой цене скумы, и Ныряет-Глубоко потащил его обратно в порт, в самый конец самого дальнего пирса, где уселся, свесив босые ноги над тёмной водой Белой реки.
— Здесссь я большшше всего люблю вкушшшать, — сказал он, прикладываясь к сосуду со скумой.
— Здесь, на пирсе? — удивился Мордан. — Почему?
— Потому что пирс это несбывшшшийся мост, — загадочно ответил Ныряет-Глубоко. — Сссадись рядом.
Мордан сел рядом и тоже «вкусил». Скума подействовала не так быстро, как в первый раз. Но подействовала подобным же образом, и вновь его душа улетела бродить куда-то в бесконечные пределы Этериуса, плана бессмертных, который, как уверяют жрецы, служит источником магии и тайных искусств для бренного мира…
На следующий день, когда про скуму узнал Ищет-Правду, он накинулся с кулаками на своего серокожего сородича и жестоко поколотил Ныряет-Глубоко, а потом долго орал на Мордана, обзывая его слабоумным дуралеем, безмозглым пнём и ещё множеством всяких обидных слов, половину из которых Мордан даже и не слыхал никогда. Ищет-Правду уверял, что Мордан собственными руками сгубил свою жизнь, и не желал слушать никакие возражения. Они крепко поругались в то утро, а уже вечером Мордан, усталый, расстроенный, обозлённый, опять сидел рядом с Ныряет-Глубоко и «вкушал» на несбывшемся мосту.
Всего за несколько дней Мордан осознал, о чём говорил Ныряет-Глубоко, рассказывая про всю сладость и весь ужас скумы. Его дни очень быстро превратились в одноцветную утомительную круговерть, наполненную лишь одним — ожиданием вечера и жаждой вновь испытать то самое, пьянительное и необъяснимое отделение души от телесной оболочки и полёт в неведомый невидимый мир. Довольно скоро заработка стало не хватать на то, чтобы ежедневно покупать скуму. И какими же мучительными и тягостными были дни невольных пропусков, как болела по утрам каждая мышца в его теле, как тяжело и мучительно рвало его от любой пищи и даже питья.