– Все и без того образуется, – уверенно произнес Торганов. – Стоит ли переступать моральные принципы, совершать странные поступки во имя цели, достичь которой можно и законными способами?
Шамин обернулся и посмотрел в лицо Николая внимательно.
– Вы, сами того не ведая, ответили на вопрос. Духовность и нравственность действительно разные понятия. Нравственность предписывает человеку жить по законам, установленным человеческим обществом, а духовность есть устремление к высшему назначению человека, которому человеческое общество чаще всего препятствует. Можно преступить законы человеческие и даже Божьи ради единственной радости – спасения чужой души. Шестая заповедь – не убий, но не возбраняется убить на войне врага, сжигающего в домах женщин и детей. Десятая заповедь – не лжесвидетельствуй, но разве преступно дать на суде ложную клятву, чтобы спасти жизнь невиновного, обреченного на смерть совпадением фактов и недоработкой следствия? Красть с целью обогащения – преступно, а если…
В кармане Торганова зазвонил мобильник. Доставая его, Николай ответил замолчавшему адвокату:
– Вас послушать, то можно оправдать любое преступление…
– Я не пытаюсь оправдывать преступления…
– Алле, – ответил Николай трубке.
Звонила Ирина Витальевна.
– Коля, – сказала она, – я только что проснулась и подумала: а что, если мне шубу купить? Сейчас самое начало осени, цены не успели подняться. А в России тем более. Ты посмотри там в магазинах и узнай: сколько стоит шуба из соболей. Только не всякую шубу смотри. Главное, чтобы черная была, чтобы шкурки без единого рыжего волоска. Попроси сертификат: в нем должно быть указано – баргузинский это соболь или нет.
– Хорошо, узнаю, – вздохнул Николай.
– Не надо меня перебивать, – возмутилась Ирина Витальевна, – что за манера! Я еще не все сказала. Ты прямо как отец твой, который постоянно не давал мне и слова сказать… Кстати, как он там? Впрочем, меня это не интересует. Ты узнай, сколько стоят соболиные шубы и где они сшиты. Ну и чтобы фасон был приличный. Потом обо всем мне расскажешь по телефону, и если какая-то шуба мне понравится, то я ее куплю. То есть купишь ты, а я тебе деньги верну.
– Хорошо, – опять вздохнул Николай.
– Почему ты все время вздыхаешь? Тебе трудно выполнить мою просьбу?
Когда телефонный разговор с Ириной Витальевной был закончен, адвокат не стал разглагольствовать о Божьих заповедях, а будто бы вскользь поинтересовался у Торганова, сколько телефонов он носит в своих карманах? Николай ответил, что два: один для связи со Штатами, а второй пришлось приобрести для разговоров внутри России.
– Наверняка оба номера уже на прослушке, – уверенно заявил Шамин.
После чего вытащил из бумажника маленький пластиковый пакетик и протянул Николаю.
– Здесь сим-карта. Носите ее постоянно при себе, но не в бумажнике и не в пиджаке, а в потайном кармане, если таковой имеется. Если нет, то в кармане рубашки. У меня для связи с вами тоже будет новый номер – он уже записан на вашей новой сим-карте. Если захотите связаться со мной, вставьте ее в телефон. И упаси боже звонить с нового номера кому-либо еще, кроме меня!
– Зачем такие предосторожности? К тому же вряд ли ваш новый телефон будет включен постоянно.
– Пусть это вас не беспокоит. Просто сделайте так, как я прошу. Тем более что мучиться вам придется недолго – ведь заседание комиссии в следующую пятницу, кажется?
Он спрятал бумажник во внутренний карман, а Николай заметил, что под пиджаком адвоката находится кобура.
– Вы ходите с оружием? – удивился он.
– Там у меня газовый «ИЖ», – ответил Шамин. – На всякий случай.
– Так, может, и мне вооружиться? – пошутил Николай.
– Вряд ли газовый пистолет поможет. У моего ствол расточен для стрельбы боевыми патронами. Так что если меня возьмут с ним, статья обеспечена.
– Зачем тогда рискуете?
– Недельку можно и порисковать.
Разговоры о риске Торганову тоже уже начали надоедать. Впрочем, Николай не сомневался, что у его собеседника начальная стадия мании преследования. Через неделю и так все решится, а неделю можно и потерпеть чужие слабости.
Алиса курила в постели, поставив тяжелую хрустальную пепельницу на грудь Николая. Пепельница грозила соскользнуть и перевернуться, а потому Николай поддерживал ее рукой.
– Начали монтировать передачу, – сообщила Алиса. – Классно получается: я даже сама не ожидала. Просматриваю отснятый материал и довольна собой. Ты – просто блеск! Такой застенчивый! Может, придется что-то доснять, но это мелочи. Снимем у нас во дворе под пальмами возле бассейна. А для зрителей сообщим, что это ты у себя дома в Беверли-Хиллз.
– У меня нет дома в Беверли-Хиллз.
– Купим, – усмехнулась Алиса, гася сигарету. – Проблем-то никаких. Отец нам на свадьбу виллу подарит, если я попрошу.
Она впервые сказала о свадьбе, но так, словно вопрос об их бракосочетании уже давно решен и осталось лишь назначить срок. Николай не возразил, не удивился: принял как должное, может быть, потому что не знал, радоваться ему или возражать. Он снял со своей груди пепельницу, поставил ее на тумбочку и только сейчас заметил лежащий на тумбочке пульт от телевизора. Пульт был новым – прежде они пользовались другим.
– Что это? – спросил Торганов.
– Это я установила три видеокамеры с выводом изображения на телевизор и на запись. Можно заниматься любовью и наблюдать на экране, как мы это делаем. Правда, прикольно?
– Не думаю. Недавно я слышал историю про одну тридцатипятилетнюю кассиршу из универсама, которая занималась любовью с шестнадцатилетними мальчиками. Она тоже говорила, что это прикольно.
– Но ведь, кроме нас, никто не увидит.
– Убери камеры!
Алиса сделала вид, что обиделась. Может, она и в самом деле думала, что Николай обрадуется ее задумке. Может, она хотела включить камеры наблюдения и телевизионный экран в самый неожиданный момент и удивить его, а теперь расстроилась, что сюрприза не выйдет и, вероятно, вообще придется отказаться от своей идеи.
Она повернулась к Николаю спиной и сказала:
– Ладно, сделаю, как ты хочешь. Уберу.
Глава двенадцатая
Лодка скользила по серой воде, приминая высокую осоку и стебли камышей, к которым цеплялись клочья легкого утреннего тумана. Солнце еще не проснулось, вода была темно-серой, в ней ничего не отражалось, словно все отражения тонули в осенней воде, опускаясь на неглубокое дно. Мир дышал ровно и беззвучно, тишина стояла вокруг, только уключины скрипели предательски, выдавая присутствие охотников.
– Могли бы и смазать, – прошептал академик Локотков. – Всех уток распугаем.
Пал Палыч промолчал и посмотрел на Николая, сидевшего на веслах.
Кроме них троих, в лодке еще был дрожащий от ожидания спаниель.
Накануне вечером они прибыли в Завидово. Спаниеля привез с собой Локотков. Все время, пока ехали в охотохозяйство, пес просидел на коленях академика, дрожал и чесался.
– Блох где-то подцепил, – объяснил Василий Ионович. – Никак не выводятся.
– А вы не пробовали обработать зарином? – пошутил Николай.
Локотков шутки не оценил, он вообще не понял, что это шутка, и на полном серьезе сообщил, что он – не академик Павлов и вивисекцией не занимается.
Правда, и Пал Палыч не смеялся.
Когда прибыли на место, спаниель побежал обмениваться блохами с местными собаками, а трое людей, расположившись в маленьком домике, принялись заниматься тем, чем обычно занимаются охотники перед тем, как отправиться за дичью. Торганов не особенно налегал на водку, зная возможности академика и предполагая, что и с Пал Палычем тоже не стоит соревноваться в стойкости. И вообще он старался быть осторожнее, ведь как-никак Шабанов – его будущий тесть. Теперь Николай смотрел на него и удивлялся тому, как неожиданно этот крупный и суровый мужчина, незнакомый, в сущности, человек, стал его родственником. Или станет в ближайшее время.
Откупоривая третью бутылку, Василий Ионович, обращаясь к Шабанову, произнес:
– Объяснили бы вы, Пал Палыч, нашему молодому другу, что бесполезно добиваться помилования Рощиной.
Это было сказано так неожиданно, что Торганов растерялся и не успел ничего объяснить.
Зато Шабанов среагировал мгновенно:
– А как к тебе, Коля, попало ее прошение? Ведь она осуждена на пожизненный срок без права на помилование.
Торганов начал объяснять, что знает все подробности дела от адвоката Татьяны, причем адвокат этот собрал более чем убедительные доказательства ее невиновности, существуют даже показания свидетелей, не считая косвенных подтверждений того, что Рощина не могла стрелять.
– И вообще, я считаю, что пожизненный срок за убийство двух человек – слишком суровое наказание! – заявил Николай. – В России главари преступных группировок, рецидивисты, на чьей совести десяток и более жизней, получают двадцать или двадцать пять лет, а потом их освобождают досрочно. К тому же Комиссия по помилованию – это орган милосердия, и, учитывая личность осужденной, мы должны не просто помиловать ее, а пересмотреть все материалы, так как следствие по ее делу велось предвзято, и это можно доказать – у меня хранится достаточно увесистая папка с доказательствами…
– Погоди, любезный друг, – перебил Торганова академик. – Я тебе со всей уверенностью заявляю, что, даже если мы рассмотрим ее прошение на заседании комиссии и примем в пользу Рощиной положительное решение, все равно президент не подпишет его, а мы огребем кучу неприятностей. Не так ли, Пал Палыч?
– Не могу предвидеть реакцию президента, но предположить постараюсь. Дело в том, что нынешний президент был знаком с Рощиным и уважал его. Он даже поддерживал идею покойного о пересмотре итогов приватизации экономики. В Государственной думе планировалось создать специальную комиссию по этому вопросу. Но Рощин был убит, и дело заглохло.
– Ну, вот, – обрадовался Торганов, – разве это не мотив убийства?