– Бросить себе вызов, – повторяю я, отчетливо слыша страх в своем голосе. – Это предписание врача?
Она вздергивает темные брови.
– Вообще-то, да. Тебе не нужно, чтобы я говорила, что делать, или давала разрешение. Если твой пациент приговорен к смертной казни, ты должна принять это и признать, что это не отражение тебя или твоей жизни. Опасность не в твоих личных чувствах к пациенту. Это можно исправить. Несколько сеансов, и мы с этим разберемся, а ты продолжишь свою работу.
Я цепляюсь за ее последние слова, ожидая, когда она скажет «но». Всегда есть какое-то «но».
Она наклоняется ближе.
– Опасность заключается в том, чтобы выяснить причину. Есть определенные двери, которые наш разум держим запертыми, чтобы защитить нас. Будь то подавленные воспоминания или отрицание, – ее взгляд не дрогнул, – мы неспроста вешаем на эти двери амбарный замок. Как только ты его сломаешь, пути назад не будет. Тебе придется принять новую реальность, а это может быть опасно.
Я знала, что, позвав Сэди, я не смогу и дальше скрывать правду. Она была мастером в своем деле.
– Боюсь, что я уже запустила процесс.
Она берет меня за руку, и я ей позволяю. Такое утешение вы предлагаете человеку, потерявшему любимого, у которого в груди дыра вместо сердца. Хотя Сэди рядом, я отправляюсь в это путешествие одна.
Я не боюсь того, что ждет меня за чернотой. Я знаю, что там прячется, таится. Угрожает. Я боюсь, что, рассказав правду, я потеряю остатки своей человечности.
– Расскажи мне, что произошло до аварии. Позволь мне быть твоим якорем, – Сэди кладет ладонь на мою руку, крепче сжимая.
Ее вопрос бьет, словно кнут, отчего время трещит по швам, и прошлое перетекает в настоящее. Сначала кадры воспоминаний краснеют по краям, а потом их полностью заливает кровь.
Столько крови.
Если бы Сэди знала правду – если бы она знала всю историю, – то могла бы передумать насчет совета установить более глубокую связь с моим пациентом. Несмотря на долг врача, из темных уголков моего разума шепчет голос. Предостерегает меня. Чтобы защититься, мне нужно избегать Грейсона.
Он опасен.
Я тяжело сглатываю. Как только я начну, то уже не остановлюсь, пока у меня не закончится воздух.
– У него на шее был ключ...
Глава 8
СИЛА ТЯЖЕСТИ
ЛОНДОН
Существуют законы, которые можно нарушить, и законы, которым мы должны подчиняться. Как один человек может на их основе решать судьбу другого?
Я прокручиваю в голове этот вопрос, в то время как внутри меня начался обратный отсчет, тикающая стрелка на часах жизни Грейсона. У меня осталось меньше месяца на то, чтобы сформировать результаты психоанализа, а передо мной встала дилемма: Каким законам мы подчиняемся? Человеческим или вселенским?
Человеческие законы существуют на протяжении довольно длительного периода времени, они меняются и меняются довольно часто. То, что когда-то считалось грехом, караемым смертью, теперь является простым выражением сексуальных предпочтений, политики, религиозных убеждений. Через сто лет грех в его нынешнем представлении может стать забавным времяпрепровождением, так сейчас мы оглядываемся назад на предков, которые когда-то считали мир плоским. Или как мы возмущаемся невежественностью Салемских процессов над ведьмами.
Наша система правосудия и наши убеждения являются прямым отражением политики, основанной на том, что мы готовы принять, – на том, что может принять общество в целом. Но есть законы, с которыми мы не можем спорить, например те, которые регулируют наше существование.
Существует явление, сила, которая притягивает все, что имеет массу, друг к другу. Гравитация, которую мы каждый день принимаем как должное, – это беспрекословный закон.
Сила тяжести.
Два объекта сталкиваются друг с другом и повреждения не предотвратить, потому что этот закон нерушим.
То же самое относится к действиям Грейсона, его грехи создали черную дыру в системе правосудия. Он мчится к своей судьбе со сверхзвуковой скоростью, и нет внешней силы, достаточно сильной, чтобы остановить это.
Даже я не столь сильна.
– Лондон?
Обеспокоенный голос Лейси вырывает меня из мыслей, и я перевожу взгляд с телефона на секретаршу.
– Надзиратель Маркс уже на пути сюда, – говорит она таким же усталым голосом, как и я. Она опускает трубку телефона. – Мне жаль.
Со вздохом кидаю мобильник в сумочку.
– Тогда тебе придется поговорить с ним лично. Ты справишься. – Я натянуто улыбаюсь. – Просто скажи, что моему пациенту понадобилась неотложная помощь.
Я отворачиваюсь, чтобы не видеть сомнение на ее лице. Я не из тех, кто сбегает. Несмотря на прорыв на сессии с Сэди, я считаю, что продолжать встречаться с Грейсоном – неправильно.
Сэди хочет, чтобы я погрузилась глубже. Но я не хочу утонуть.
А в нем я тону.
До недавнего времени я могла забыть о прошлом, не боясь, что оно повлияет на мою карьеру, и я знаю, что во всем, что происходит сейчас, виноват Грейсон. Я не хочу противостоять своим страхам. Я хочу, чтобы они вернулись в темный угол и сгнили там.
Я смогу подготовить материалы для суда, просмотрев записи с сеансов. Я подготовлю заключение, а затем забуду это дело и пациента, заперев мысли о них в дальнем темном уголке, где им самое место.
Приняв решение, я уже от него не отступаю.
– Это все? – спрашиваю я, уже поворачиваясь, чтобы уйти. Мне нужно уехать отсюда до их прибытия.
Она поднимает палец.
– Еще кое-что. Детектив Фостер оставил кучу сообщений. Хотите перезвонить?
Имя мне незнакомо.
– Нет. По крайней мере, не сейчас. Если он позвонит снова, попросите его связаться со мной по электронной почте. – Я получаю много ходатайств от следователей и сотрудников правоохранительных органов, и просто отвечаю на них все.
– Будет сделано, – отвечает Лейси. – Постарайся повеселиться в этот выходной, Лондон.
– Спасибо. Я буду на связи. – Я расправляю плечи, направляясь к лифту, с каждым уверенным шагом решимость и убежденность лишь набирают силу. Я нажимаю кнопку «Вниз», и меня охватывает чувство облегчения, когда серебряные двери открываются.
Мои глаза встречаются с его.
Всего лишь секунда, мгновение времени, но в тот момент, когда наши взгляды встречаются, вся решимость и уверенность ускользают, как какое-то беспозвоночное, в которое я превратилась. Я уношусь отсюда. Я лечу. Пронзительные голубые глаза Грейсона видят меня насквозь, и от них нигде не скрыться.
Надзиратель Маркс что-то говорит, но я ничего не слышу. Мой взгляд попадает в ловушку глаз человека, который отказывается меня отпускать. Постепенно возвращаясь в реальность, я замечаю, что на руках Грейсона больше нет велорукавов.
Его руки обнажены, и становится видно черные и серые рисунки на коже. Татуировки – это щит. Вам приходиться присмотреться, чтобы увидеть, что скрывается под ними. Блестящие шрамы, которые даже чернила не могут скрыть полностью. Я ношу такую же маску.
Когда сила тяжести дает о себе знать, мы бессильны остановить столкновение. Осознание того, что нас затягивает в черную дыру, мало помогает предотвратить неизбежное. Как однажды сказал Грейсон: Мы предназначены друг для друга.
– Лондон, ты уходишь?
Я моргаю, давая себе несколько секунд, чтобы сосредоточиться на мужчине слева от меня. Я поворачиваюсь к Марксу.
– Не сегодня.
Растерянно приподнятая бровь – единственный реакция, которую я замечаю, пока я поворачиваюсь к офису. Не сегодня. Словно зная, что я собираюсь сбежать, Грейсон специально снял один из своих щитов, чтобы заставить меня вернуться.
Мне следует прислушаться к сирене, воющей в голове. Но простая истина заключалась в том, что я не в силах. Он делает меня безрассудной.
Я исчезаю в ванной комнате, примыкающей к офису, в то время как сотрудники тюрьмы приковывают Грейсона наручниками посреди кабинета. Стоя у раковины и держась руками за чистую мраморную чашу, я жду, пока утихнет лязг цепей и замков.
Я даю себе достаточно времени, чтобы вернуть свои щиты на место, затем поднимаю подбородок, вхожу в комнату и киваю задержавшемуся офицеру. Он уходит. От глухого щелчка закрывающейся двери офиса моя спина напрягается, щелчок звучит громко и неотвратимо, словно меня заперли внутри.
Отойдя от видеокамеры, я подхожу к краю стола и прислоняюсь к твердому дереву. Обычно я сижу в кресле ближе к нему, но сейчас мне необходимо отдалиться от него и опереться на что-то.
– Ты не включила запись, – замечает Грейсон.
Он не спрашивает, но я слышу в его голосе вопрос. Я прочищаю горло.
– Когда я провожу психоаналитическую терапию, то предпочитаю не делать запись. Я обнаружила, что, практикуя свободные ассоциации, пациенты лучше реагируют, когда за ними не ведется наблюдение.
Грейсон внимательно наблюдает за мной, отслеживая мои движения. Он ждет, как я отреагирую на его обнаженные руки. Раньше, слишком поглощенная собственными эмоциями, я не давала ему достаточной реакции. Я знаю, что он тоже чувствовал эту связь.
Я могла бы подождать, пока он первым начнет разговор, узнать, что побудило его показать сегодня свои шрамы, или я могу начать сеанс, бросившись в омут с головой.
Я тону.
– С чего такое изменение методов? – спрашивает он, заставляя меня встретиться с его холодным взглядом. – Разве я не сотрудничал, док?
Я облизала губы. Спокойный вдох.
– Свободные ассоциации – это еще один инструмент, который мы можем использовать, чтобы раскрыть подавленные эмоции или воспоминания. Его цель не в том, чтобы лечить, а в том, чтобы узнавать.
Он наклоняет голову.
– А что еще ты не знаешь? Если только этот метод не работает в обоих направлениях. Я так много хотел бы узнать о тебе, Лондон. Я хочу узнать, каково чувствовать тебя под собой. Я хочу узнать, каково чувствовать твои волосы в руке...
– Остановитесь.
Он подчиняется. Прижимаясь плечами к стулу, он выставляет руки напоказ. Я ошибалась – а я редко ошибаюсь, – думая, что он скрывает шрамы от стыда. Интеллект Грейсона всегда был моим самым большим противником. Я напрасно полагала, что смогу его просто перехитрить. Он ничего не выдаст мне ни о своем прошлом, ни о себе.