– А дразнилки должны быть наказаны, – говорит он. Его рука внезапно исчезает с моей талии, и я слышу щелчок оружия – ножа. Его локоть впивается мне в спину. Он толкает меня в кирпичную стену. – А теперь я хочу, чтобы ты прижала ладони к стене. Ты поняла?
Я хнычу в его руку в подтверждение.
– Хорошо. Сделай это по-настоящему красиво и легко, и мне не придется оставлять отметины на этом симпатичном личике.
Он отодвигается, позволяя мне дотянуться до кирпича. Звук расстегивающейся молнии эхом отскакивает от стены.
– Шуми, сколько хочешь, – говорит он с ворчанием, разрывая обертку презерватива, – но если ты закричишь, тебе будет только хуже.
Мои ногти впиваются в кирпич. Он в любом случае причинит мне боль. Это именно то, чего он жаждет. Изнасилование никогда не связано с сексом. Оно связано с тем, чтобы сделать другого своей собственностью. С доминированием над жертвой. С утверждением власти одного человека над другим.
И зная, что, в конечном счете, эта власть будет у меня…?
Я напеваю. Предвкушение гудит под кожей.
Он доходит до края моей юбки, прежде чем замирает. И затем я чувствую дрожь, нерешительность. Он потерял власть.
– Боюсь, я не могу позволить твоим грязным ручонкам испортить это прекрасное создание.
Голос Грейсона глубокий и твердый. На улице, без громкой музыки или разговоров, я слышу переливы его ирландского акцента и тонкие чувственные басовые нотки, которые ласкают мою кожу, как самый дорогой шелк.
– Повернись, детка, – говорит Грейсон, и я медленно разворачиваюсь, чтобы встретиться лицом к лицу с напавшим на меня.
Мужчина, который угрожал меня наказать, теперь кажется гораздо более послушным. Его руки безвольно свисают по бокам, в одной руке он сжимает обертку презерватива, в другой – нож. Грейсон забирает у него оружие, а затем прижимает к его шее другой клинок – выкидной нож. Тот факт, что Грейсон носит с собой оружие, не должен меня удивлять.
Судя по горячему взгляду Грейсона, он задается вопросом, возбуждает ли это меня. Да. Да, возбуждает.
– Ты что... коп? – Выплевывает мужчина. – Это ловушка.
Грейсон вонзает острие ножа глубже.
– Да ладно, ты умнее этого. Будет ли коп использовать выкидной нож? – Мужчина молчит. – Как дела у нашего друга? – спрашивает меня Грейсон.
Я скольжу взглядом вниз.
– Немного увял. – Его когда-то возбужденный пенис теперь болтается над распахнутой ширинкой. Грейсон украл его власть, его контроль – его мужественность.
– Я не хочу проблем, – заявляет парень.
Прижимаясь к его спине, Грейсон тихо говорит:
– И она тоже. Думаю, проблемы просто сами тебя находят. – Потом, обращаясь ко мне: – Где именно находится яремная вена? Здесь или здесь? – Он перемещает острие лезвия. Или это сонная артерия?
Он подмигивает мне, и я чувствую себя как школьница, на которую обратил внимание первый парень в школе. Так волнующе.
– Все время путаю, – продолжил Грейсон. – Как глубоко резать, чтобы достать до сонной артерии? Придется прорезать сухожилия и мышцы. Звучит грязно. – Он толкает мужчину в плечо. – Давай прогуляемся.
Закрыв глаза, парень умоляет:
– Пожалуйста...
– Не надо. – Грейсон произносит одно слово, чтобы заткнуть его. – Не стоит начинать умолять. Еще слишком рано.
Несколько шагов по переулку спустя Грейсон смотрит на меня с невысказанным вопросом в глазах. Он хочет, чтобы я выбрала место убийства.
Это слишком спонтанно. Сколько раз пациенты говорили мне, что поспешные решения привели к их поимке? Возможно, это еще одно испытание и Грейсон все еще сомневается в моей трансформации...
– Здесь, – говорю я, указывая на затемненный склад.
Грейсон согласно кивает, и я чувствую волну облегчения.
– Дело не в том, что мне не нравится выбранный тобой переулок, – говорит Грейсон нашей жертве. – Это хорошее место. Красивое и уединенное этой темной ночью. Просто я бы выбрал другое.
Находить локации для убийств – это специальность Грейсона. С годами он совершенствовался. Тщательнее выбирал места, где у него будет достаточно времени, чтобы мучить своих жертв. Я поставила Грейсону диагноз: психопатия: садистская симфорофилия. Он испытывает удовлетворение от инсценировки катастроф.
Однако за его расстройством скрывается нечто гораздо большее. Мужчина методичен. Один только его высокий интеллект усложняет его психологический профиль... а добавьте к этому неспособность сопереживать.
Я отвергала такую вероятность в академических кругах и на протяжении всей моей профессиональной карьеры, и все же я не могу отрицать мое собственное желание поверить в невозможное – что преступник-психопат может испытывать чувства к одной женщине.
Не только чувства. Любовь.
Эта всепоглощающая, неуловимая эмоция, вокруг которой вращается мир.
Возможно, я стала такой же сумасшедшей, как те женщины, которые пишут серийным убийцам, сидящим в тюрьме. Полагая, что они особенные – что только они смогли проникнуть через какой-то защитный слой, окружающий их каменное сердце.
Нет, я не настолько сошла с ума. Уже нет. Между мной и Грейсоном существует какая-то уникальная химия, которую нельзя описать общей терминологией или сравнить с любовью. Она не имеет причин. И когда я наблюдаю, как он ведет нашу жертву на заброшенный склад, я признаю, что даже боюсь его.
Среднестатистического психически здорового человека эмоция любви может заставить совершить немыслимое. Тогда на что способен Грейсон?
Он толкает мужчину на цементный пол, затем смотрит на меня. В его глазах горит зловещая искра. Это похоже на прелюдию, предвкушение нарастает, и я чувствую в нем что-то, чего раньше не было.
Он тоже меня боится.
Грейсон заставляет мужчину снять мокрую серую рубашку, и, связав ему стяжками лодыжки и запястья за спиной, обыскивает на предмет других инструментов. Еще один нож засунут в сапог. Моток проволоки в заднем кармане. Тонкий рулон скотча. Заготовку стандартного ключа. Я приподнимаю бровь.
Заклеив ему рот, он медленно приближается ко мне. Стягивает с меня светлый парик, позволяя ему упасть на пол, затем подходит ближе, чтобы провести пальцами по прядям моих родных русых волос.
– А вот и ты, – говорит он. Когда он проводит пальцами по моему плечу и вверх по шее, его дыхание становится затрудненным. – Я никогда не знала, насколько приятным может быть прикосновение.
Я снимаю руку с шеи, взяв обе его ладони в свои. Расстегнув пуговицы на его манжетах, я закатываю рукава его темно-серой рубашки, обнажая шрамы и татуировки, покрывающие его предплечья.
– А вот и ты, – шепчу я.
Пока я провожу ладонями по его рукам, чувствуя каждый выпуклый и гладкий шрам, Грейсон возвышается надо мной, грозная сила, давящая на мои органы чувств. Его прикосновение, его запах, соблазн в напряженном взгляде… Я всегда была его пленницей.
Ничто и никто не мог предотвратить наше столкновения. Так же, как сейчас, когда он сжимает меня, схватив рукой за шею и прижавшись своим ртом к моим.
Непреодолимая сила.
Он наклоняется, чтобы подхватить меня ниже, а затем поднимает к себе. Я кукла в его руках. Хрупкая и ломкая. Он держит меня на весу, прижимая меня к металлическому контейнеру. Икры ударяются о стальной край, когда я сажусь на него. Руки Грейсона касаются моих бедер, поднимая юбку на дюйм, прежде чем он, наконец, прерывает поцелуй.
На его лице появляется болезненное выражение. Ему не нужно говорить ни слова, потому что я чувствую ту же боль в груди. Невыносимое ощущение, что чего-то не хватает.
Это опасность. Наша опасность. Не угроза за дверьми этого склада – гонящиеся за нами сотрудники ФБР и полиции. Не тот осуждающий мир, который лицемерно совершил бы убийство, только чтобы увидеть нас мертвыми. Нет, за этими стенами нет ничего столь мощного, чтобы по-настоящему угрожало кому-то из нас.
Опасность для каждого из нас заключается в другом.
Властное желание потреблять, потреблять и потреблять, пока мы не насытимся… но мы никогда не насытимся. Мы – бесконечная бездна, требующая полного удовлетворения, наша болезнь – наш враг. Мы страдаем неутолимым голодом.
– Моя болезнь такая же, как твоя, – шепчу я ему.
Пылающее узнавание горит в глубине его глаз. Он делает выпад, дикий и безумный, хватая меня за запястья. Он подкрадывается ко мне, коленом раздвигает мои ноги, пока он шарит по моему телу, как дикое животное. Каждая эрогенная зона оживает благодаря грубому прикосновению.
Резкий стук привлекает внимание Грейсона, и он издает низкий рык. Он прикусывает мою нижнюю губу, в темных омутах под контактными линзами кипит обещание. Затем он отпускает меня и встает. Он поправляет выпуклость на джинсах, прежде чем повернуться к насильнику.
– Знаешь, я предвкушал этот момент, – говорит Грейсон, огибая мужчину, пытающегося подползти к роллетным воротам. Схватив его за лодыжку, Грейсон тащит его обратно в центр. – Это должен был быть подарок на наше воссоединение. Какое-то время я фантазировал об этом моменте… как буду наблюдать, как она играет…
Грейсон – не спонтанный убийца. Все его поступки заранее продуманы до мелочей. Он редко имеет физический контакт с жертвами. Единственное, что он знает о ней наверняка – это виновна ли жертва в ужасном преступлении.
Это важно для него. Это означает, что власти не будут слишком рьяно оправдывать жертву. Есть более достойные пострадавшие, которые требуют времени и усилий, в отличие от педофилов. Или коррумпированных врачей, которые мучают пациентов. Или насильников.
Это все ради меня? Он внезапно изменил свой порядок действий только ради того, чтобы объединить наши две техники вместе? Или ему действительно нужны доказательства. Однажды я убила ради него, но именно Грейсон дернул рычаг. А не я.
– Но, – со стоном добавляет Грейсон, таща прозрачную пленку к центру. Затем он лезет в задний карман мужчины и вытаскивает бумажник. – Но, Ларри Флеминг, – он смотрит на мужчину сверху вниз, – Серьезно