– Ребекка Салливан?
– Ради всего святого, – бормочет она, закрывая дверь. Когда она поднимает глаза, я могу ясно различить белый шрам вдоль щеки. Она быстро склоняет голову, чтобы закрыть лицо волосами. – Я думала, что вы давно оставили это дело. Его здесь нет. Давно не имел ничего общего со своей матерью. – Она снова усмехается. – Чертовски дольше, чем «давно».
Мои плечи опускаются, напряжение оставляет меня. Это не мать Грейсона.
– Простите, что побеспокоила вас, мэм.
– Подождите-ка, – она запахивает халат и туго затягивает пояс. – Что вы вообще хотели от Бекки?
Она не его мать, но знает, где она.
– У меня есть вопросы. То, что знает только она, что могло бы помочь властям...
– Вы не получите никаких ответов от Бекки, говорю вам. С таким же успехом можете возвращаться в Штаты. Мальчик больше сюда не приедет. Не после того, что с ним сделали.
Я прищуриваюсь, пытаясь уследить за ее быстрым потоком слов с акцентом.
– Вы знаете, где я могу найти Ребекку?
Она машет рукой в воздухе.
– Она слетела с катушек. – Когда я поднимаю бровь, она уточняет. – Бекки в сумасшедшем доме. И скатертью дорога.
Как выяснилось, женщина, в настоящее время проживающая в доме Ребекки, была ее единственной живой родственницей, которая заботилась о ней до тех пор, пока не перестало поступать пособие по инвалидности. Насколько я поняла, Бекки стала обузой, и сестра позволила больнице ее забрать. «И скатертью ей дорога» были ее последние слова перед тем, как она захлопнула дверь перед моим носом.
Еще один час отважного вождения, и я въезжаю в «Мидоу Хэлс Сервис», психиатрическую лечебницу на окраине Дублина. Я объезжаю парковку, пока не нахожу место, а затем пытаюсь найти в интернете отделение, в которое мне следует обратиться.
Согласно информации на сайте, лечебница еще не открылась. У меня вырывается разочарованное проклятие. Я поспала в самолете, и сейчас была слишком взвинчена и выбита из колеи, чтобы отдохнуть. Какого черта я здесь делаю…
Следующий час я провожу за чтением новостей в Интернете, и когда захожу на сайт местной газеты, мое сердце сжимается. ФБР получило ордер на обыск моего офиса. В отчете говорится, что агент Нельсон возглавил поиски.
Никто и не сомневался.
Я оставила тебе сюрприз, Нельсон.
Теперь я задаюсь вопросом, не была ли его забота о моей безопасности связана с тем, что он хотел убрать меня с дороги.
Я отправляю сообщения Лейси и Янгу, прося убедиться, чтобы хотя бы один из них присутствовал во время обыска. Когда ни один из них не отвечает, меня охватывает чувство тревоги, но потом я вспоминаю о разнице во времени. Дерьмо. Я отправляю еще одно сообщение с просьбой удостовериться, что ФБР не лезет в файлы моих пациентов.
Я с трудом втягиваю воздух в легкие.
Кассеты пусты.
Но беспокойство все равно не покидает меня полностью. Это не первый раз, когда я обманываю себя ложным чувством безопасности. Единственное, что меня беспокоит, так это то, что кто-то другой, а не Нельсон, обнаружит мой тайник за картиной Дали. Но все, что там есть, не может быть использовано в качестве улик. Единственное в чем меня можно обвинить, это в чрезмерной навязчивой привязанности к пациенту.
Я была осторожна, обставляя сцену.
Я слышу хлопок дверцы машины, и это привлекает мое внимание. Подняв голову, я замечаю мужчину, идущего к учреждению. Я быстро кладу телефон в карман и беру ключи. Выйдя из машины, я следую за мужчиной ко входу в здание.
– Извините, – говорю я, бегом нагоняя его.
Он оборачивается, холодный ветерок ерошит тонкие белые волосы.
– Да? Как я могу вам помочь?
– Вы американец. – Это звучит как обвинение, и мужчина улыбается.
– Так и есть. Вы заблудились?
– Нет, извините, – говорю я, собираясь с мыслями. – Я здесь, чтобы навестить пациента.
Его улыбка становится все тоньше.
– Посещения разрешены с девяти.
Он поворачивается, чтобы уйти, и я пытаюсь снова.
– Прошу прощения, но я здесь ненадолго… и мне очень важно увидеть этого пациента. Не могли бы вы хотя бы подсказать мне, с кем поговорить, мистер…?
– Доктор Коллинз, – поправляет он. Во мне разгорается искра надежды. Я чувствую родство с ним не только потому, что он мой земляк, но и потому, что он коллега. – А вы?
Я протягиваю руку.
– Доктор Нобл.
Чем я рискую? Мне нужно, чтобы он мне доверился.
Доктор Коллинз пожимает мне руку и кивает в сторону входной двери.
– Проходите. Поговорим внутри. Сегодня утром чертовски суровая погода.
На моем лице мелькает улыбка.
– Спасибо.
Он ведет меня по коридору в свой офис, где намного теплее.
– Присаживайтесь, доктор Нобл.
Я кладу куртку на спинку стула. Я чувствую себя не в своей тарелке в чистой и аскетичной психиатрической палате. Взглянув на свои джинсы и простой свитер, я задаюсь вопросом, почему Сэди – при всем своем образовании – хочет работать в полиции. Мне также любопытно, специально ли она так одевается – чтобы сбить других с толку.
– Кофе? – Спрашивает доктор, показывая на машину.
– Да, пожалуйста.
Он заправляет аппарат.
– Откуда вы?
– Из Мэна. Я криминальный психолог со своей частной практикой в Бангоре.
Он медленно кивает.
– Вы проделали немалый путь. Должно быть, этот пациент имеет большое значение. Хотя я не могу не задаться вопросом, что нужно криминальному психологу от одного из наших пациентов. – Он ставит передо мной белую кружку. – Большинство из них больше не имеют связей с внешним миром.
Я обхватываю чашку руками, все больше согреваясь.
– Ребекка Салливан может располагать информацией о местонахождении одного человека или, возможно, другой информацией, которая могла бы привести к его аресту. – Это с трудом можно назвать правдой, но не такой уж подозрительной. Сотрудники полиции ищут всех, кто как-то связан с Грейсоном, хотя его местонахождение официально установлено.
На переносице врача образуется бороздка.
– Следуйте за мной, пожалуйста.
Резкое изменение поведения и эта просьба удивляют меня. Спустя небольшую паузу я встаю.
– Извините, я все еще не привыкну к смене часовых поясов.
Доктор Коллинз только натянуто улыбается в ответ. Упоминание имени Ребекки встревожило его? Сначала я боюсь, что меня выведут из здания, но он сворачивает в коридор и ведет меня в другое крыло больницы.
– Жаль, что вы сначала не позвонили, – говорит он, отодвигая занавеску и жестом приглашая меня пройти первой. Затем он вставляет ключ-карту, и с звуковым сигналом дверь открывается.
– Почему?
– Потому что тогда бы вам не пришлось пускаться в столь долгое путешествие. – Он жестом приглашает меня войти в первую комнату.
Когда я захожу внутрь, мой взгляд останавливается на сгорбленной женщине, свернувшейся в кресле. Ее бессмысленный взгляд устремлен в стену, глаза смотрят невидяще.
– Бекки уже несколько лет не реагирует на лечение, – продолжает он. – Полагаю, что сейчас это называется неполным восстановлением, но вам придется простить мои старые привычки. Я все еще называю это «устойчивостью к лечению».
Я не могу оторвать взгляд от сморщенной женщины – женщины, в которой, несмотря на ее хрупкость и глубокие морщины, я могу различить черты лица Грейсона.
– Мне очень жаль, но она устойчива к лечению от…?
– Шизофрении, – прямо говорит он.
Пол внезапно уходит из-под ног. Я падаю в пропасть, голова кружится, эмоции переполняют, в ушах шумит, и я с грохотом возвращаюсь в настоящее.
Все сразу складывается.
Я чувствую, как доктор наблюдает за мной. Я сглатываю и поворачиваюсь к нему лицом.
– С вами все в порядке, доктор Нобл? – Спрашивает он, с любопытством наклоняя голову.
– Да, простите. Как я сказала, смена часовых поясов. – Будучи врачом, который хотел поговорить с этой пациенткой, я должна была знать о ее состоянии. Ясно, что доктор Коллинз удивлен моей неосведомленностью. И я шокирована тем, что об этом не было упомянуто ни в одной из статей в интернете.
Ответы неудержимым потоком приходят ко мне. Неясное чувство, которое я всегда ощущала возле Грейсона, внезапно обрело объяснение. Именно это он скрывал.
Еще раз пользуясь проявленным ко мне доверием, я говорю:
– Доктор Коллинз, я знаю, что это очень большая просьба, но раз уж я проделала этот путь, могу ли я получить доступ к ее медкарте?
Он внимательно меня изучает.
– Это крайне большая просьба, но я склонен удовлетворить ее. – Он смотрит на Ребекку. – Думаю, в данный момент, это навряд ли может ей навредить.
– Спасибо…
– При условии, что вы будете полностью честны со мной, – заканчивает он.
Момент истины.
– Ее сын – мой пациент.
На его лице появляется понимание.
– Я не знал, что у нее есть сын. – Он думает о чем-то еще недолгое время, затем поворачивается к настенному экрану. Он совершает ряд действий, ругает технологии, а затем берет в руки мобильный телефон. – Эмили, не могли бы вы подойти в палату Бекки Салливан?
Я скрываю свое удивление.
– Еще раз спасибо, доктор Коллинз.
Он смотрит на часы.
– Я надеюсь, она будет в надежных руках во время вашего визита, – говорит он, подразумевая вопрос.
Я киваю.
– Конечно.
– Я вернусь, как только закончу обход.
И я остаюсь наедине с матерью Грейсона.
Я подтягиваю стул ближе к ней и складываю руки на коленях.
– Привет, Ребекка. Или тебе больше нравится Бекки? – Она остается в кататоническом состоянии. Как долго длятся эпизоды? И как часто?
Дверь открывается, и женщина – я полагаю, Эмили – вкатывает тележку в комнату. Она заходит в систему, давая мне доступ только к файлам Ребекки.
– Когда закончите, просто нажмите сюда. – Показывает она на экране.
Я благодарю ее и приступаю к работе, начиная с самых ранних записей. Будучи психологом, я изучаю историю болезни Бекки с профессиональной точки зрения. Ее поведение на протяжении многих лет, согласно данным, по характеру похоже на поведение многих, страдающих шизофренией. Болезнь обнаружили рано, в подростковом возрасте, так как в анамнезе имелась установленная история психических заболеваний. И, как и многие другие, Бекки то продолжала, то прекращала лечение. К девятнадцати годам она окончательно отказалась от лекарств.