Я падаю на колени, прижимая ладони к прохладному полу. Я все еще тяжело дышу, но она уже исчезает из моих мыслей. Заведя руку за спину, я стягиваю рубашку, чтобы скрыть беспорядок, зажмуривая глаза, затем снова опускаюсь на пятки. Я цепляюсь за голову.
Каждый шрам на моем теле горит.
Моя плоть требует наказания, но я цепляюсь за воспоминания лица Лондон, пока желание не утихает. Ощущая покалывание и головокружение, я смакую это чувство, прежде чем оно исчезает. С ней я не жажду жестокого обращения. Я так долго его подавлял, черт возьми, что уже почти не мог остановиться, но она мой ответ. Она мое спасение.
Кровь кипит. Холодный воздух касается гладкой кожи, как жестокая ласка, и я приветствую это. Проводя руками по шрамам на груди, я вспоминаю о каждой жизни, что была отнята в то время, как я наблюдал. Каждая из них вырезана на мне, клеймо, скрепляющее мою судьбу, наказание, которое я нанес себе за удовольствие, которое испытал во время их страданий.
Я не одинок.
Это осознание было первым сломанным звеном в моих цепях.
Я не согласен на меньшее, чем она. Она – моя вторая половинка.
Я снова вешаю плакат, не удосужившись одеться. Прежде чем гаснет свет, я беру ее фотографию с собой на койку. Я прослеживаю ее черты, снова запоминаю их.
В камере темнеет, и я кладу фото под подушку. Провожу руками по предплечьям, отслеживая чернила, которые не могут полностью скрыть шрамы. Мое напоминание о том, что секреты не могут оставаться секретами вечно.
Лондон хочет ответов, я могу дать их ей. Вопрос только в том, как далеко она готова зайти, чтобы их получить.
Глава 7
ВСЕ ЗАПУТАНО
ЛОНДОН
Звук разбитого стекла. Покореженного металла. Шорох по асфальту. Запах разлитого бензина
Я расслабляю веки, стараясь не форсировать воспоминания.
– После этого только чернота, – говорю я, складывая пальцы на коленях. – Теперь я могу открыть глаза?
Я слышу, как Сэди глубоко вздыхает.
– Давай попробуем еще раз. Помни о технике дыхания. Позволь тьме окутать тебя.
Смиренно кивнув, я делаю вдох. Задерживаю дыхание на пять секунд, затем выдыхаю. Повторяю три раза. Каждый выдох вызывает резкую боль в пояснице. Я делаю еще один вдох, и у меня вырывается проклятье, а руки автоматически сжимаются в кулаки.
Я открываю глаза.
– Сегодня слишком больно. – Я сгибаю пальцы, чтобы справиться со стрессом. – Мне жаль, что тебе пришлось проделать весь этот путь.
Она наклоняет голову.
– А мне не жаль. Независимо от того, добьемся мы чего-нибудь на этом сеансе или нет, я все равно была рада навестить подругу. – Она улыбается тепло, но отрепетировано. Меня это не беспокоит, потому что это не значит, что она чувствует противоположное тому, что говорит. Сэди испытывает чувства не так, как обычные люди.
Еще в университете мы обнаружили, что у Сэди социопатические наклонности, возникшие в результате похищения, произошедшего, когда она была подростком. Ее пытали несколько дней, а затем она стала свидетельницей того, как ее похитителя убили во время ее спасения. Она смогла использовать свой опыт, чтобы построить головокружительную карьеру криминалиста в сфере поведенческого анализа.
Только самые близкие люди знают, что ее отработанные манеры – это спектакль с целью вписаться в общество. Вот почему я попросила ее помочь мне справиться с некоторыми последствиями моего собственного прошлого, которые я не могла преодолеть самостоятельно. Вернее, я отказалась от попыток преодолеть их. Откровенность и проницательность Сэди могут обидеть, но это также может дать мне необходимый толчок.
– Ты действительно хорошо разбираешься в эмоциях, – говорю я, улыбаясь. – Но со мной тебе не нужно притворяться. Ты же знаешь.
Ее лицо расслабляется.
– Теперь я делаю это так часто, что не осознаю. Это рефлекс. Как будто я настоящий человек или что-то типа того, – усмехается Сэди.
Я почти тянусь к ней, но вместо этого решаю вытащить шнурок из кармана. Сэди – одна из немногих, кому я доверяю достаточно, чтобы ослабить бдительность.
– Ты такая же настоящая, как и все остальные.
Выражение ее лица меняется, становится более серьезным, когда она улавливает смену темы.
– Твой последний пациент, – начинает она, – расскажи мне о нем.
Я приподнимаю бровь.
– Вот это поворот. – Она пожимает плечами, не извиняясь. – Ну, раз уж я не могу обсуждать наши сессии… что ты хочешь знать? – Я затягиваю нитку вокруг пальца.
– Как ты справляешься, и почему после стольких лет вдруг задумалась об операции.
– Причина и следствие. – Разматываю нитку. – Это так просто, не правда ли?
– Просто.
Я убираю нитку в карман и складываю руки вместе, скрывая шрам на ладони, который начал пульсировать.
– У меня контрперенос3, – признаю я.
Сэди не реагирует. Контрперенос – нормальное явление в нашей сфере.
– Значит, это настоящая причина, по которой я здесь.
– Я подумываю об операции... еще мне нужно решить, следует ли мне прервать работу с этим конкретным пациентом.
Сэди выпрямляется, и я впервые замечаю, что она надела блузку с V–образным вырезом, который позволяет мне увидеть шрам вдоль ее ключицы. Шрам, который она скрывала с того дня, как мы встретились.
– Ты испытываешь раздражение во время сеансов?
Я качаю головой.
– Нет.
– Тебя отвлекает боль в спине? Может ли боль быть внешним проявлением эмоций, проецируемых на пациента? Ты чувствуешь волнение? Тревогу?
Я снова качаю головой.
– Хотела бы я, чтобы все было так просто. Я уже сталкивалась с этим раньше. – Я делаю паузу, мысленно упорядочивая слова, прежде чем их озвучить. – Он меня привлекает. – Но это еще не все...
В зеленых глазах Сэди нет осуждения.
– Это чисто физическое влечение?
Я облизываю губы.
– Физическое… и частично эмоциональное. Грейсон умен. И знает об этом. Увлеченный. – Я глубоко вздыхаю. – Возможно, это первый случай, когда я верю, что действительно могу помочь пациенту реабилитироваться.
– И ты этого хочешь.
– Конечно. – Я вспоминаю наш последний сеанс. – Он манипулятор. И я знаю, они могут быть опасными, но, клянусь, во время нашей последней сессии произошел прорыв. Мне просто нужно проработать свои эмоции, потому что я боюсь, что без меня его приговорят к смертной казни.
Сэди откидывается назад. Она сидит в моем кресле. Сегодня пациент – я.
– Ты сказала, что боишься. Страх – сильная эмоция. Чего еще ты боишься?
Я быстро качаю головой, сдерживая издевательский смех. Я знаю эту тактику, я знаю, что она делает, и все же мне от этого не легче.
– Хочешь знать, есть ли какая-либо связь между мыслями об операции и тем, что мой пациент находится в камере смертников?
Она дергает головой, пожав плечами.
– А она есть?
Я прикусываю нижнюю губу.
– Я так не думаю. Причины, по которым я отложила операцию, не имеют ничего общего с тем, как я реагирую на своего пациента.
– Лондон, мы никогда не рассматривали вопрос о твоей вине выжившего, – говорит она. – Ты предпринимаешь какие-то шаги, чтобы бороться с этим?
– Ну, я же подумываю об операции, не так ли? – Я смотрю на аквариум. – Прости. Я сегодня не в лучшем настроении.
– Нет, ты права. Это важный шаг к тому, чтобы, наконец, осознать, что ты не несешь ответственность за смерть отца.
Ее слова резкие и быстрые, словно пощечина. Моя рефлексивная реакция столь же резка.
– Я никогда не говорила, что виню себя...
– После аварии ты отказалась от операции, которая избавила бы тебя от болей в позвоночнике, – настаивает она. – Ты каждый день живешь с болью, потому что той ночью ты была за рулем машины. Не нужно быть психологом, чтобы понять, что ты заставляешь себя страдать из-за чувства вины, Лондон. И теперь, когда твоего пациента, вот-вот приговорят к смертной казни, в то время как ты думаешь, что можешь ему помочь, ты снова страдаешь от вины. Ты проецируешь свой стыд на пациента, который – если ты его не спасешь – умрет, и ты будешь в этом виновата. Ты хочешь рискнуть карьерой из-за того, что отказываешься бороться с виной? Ты когда-нибудь спрашивала себя, почему чувствуешь такую потребность заступаться за убийц?
Жестокая честность. Именно поэтому я допустила Сэди до своих мыслей. Я вытираю пот со лба. А когда смотрю на руку, то под слоем макияжа вижу вытатуированный ключ. Мои виски стучат синхронно с участившимся сердцебиением.
– Мне нужен перерыв. – Я встаю и иду к мини-холодильнику, чтобы взять бутылку воды. Я делаю большой глоток, прежде чем передаю бутылку Сэди.
Она принимает ее и ставит на пол.
– Слишком сильно для второй сессии?
Я фыркаю от смеха. Затем, посерьезнев, смотрю ей в глаза.
– Я убила своего отца.
Я никогда не произносила эти слова вслух.
Сэди не вздрагивает.
– Твой отец погиб в автомобильной катастрофе.
Я киваю, хотя мне виднее.
– Я идентифицирую себя с ним, – говорю я. Естественно, что я имею в виду Грейсона. – Мой пациент – Ангел Мэна. Безжалостный убийца. Никакого милосердия, хотя его прозвище говорит об обратном. И я прекрасно понимаю его логику. Все его жертвы заслуживали наказания. И я идентифицирую себя с ним, потому что я рада, что они мертвы.
Между нами наступает тишина, которая становится слишком громкой, и я больше не могу глядеть в пол. Я поднимаю взгляд. В выражении лица Сэди до сих пор нет ни намека на осуждение, и почему-то это только усугубляет ситуацию.
– Я знаю. – Я откидываю челку. – Мне нужно прекратить наши сеансы.
– Нет, – говорит она, и это меня шокирует. – Тебе нужно копнуть глубже, доверься себе, изучи перенос и контрперенос между тобой и пациентом.
Я хмурюсь.
– Психоанализ? Я думала, ты давно согласилась, что я плохо разбираюсь в фрейдистских методах.
– Просто ужасно. – Она искренне улыбается. – Но было бы непростительно не дать тебе бросить себе вызов и удерживать тебя от великого открытия только из-за небольшого страха.