шливается.
— Спасибо, доктор Нобл. Больше ничего, ваша честь.
После напряженного момента судья смотрит на генерального прокурора.
— Вы хотите провести перекрестный допрос, мистер Шэфер?
Адвокат привстает.
— Нет, ваша честь. Обвинению нечего добавить.
— Пожалуйста, проводите доктора Нобл с трибуны, — просит судья судебного пристава. — Суд объявляет часовой перерыв, после чего мы выслушаем заключительные аргументы.
Я вздрагиваю от суматохи, поднявшейся в комнате, когда люди встают. Я не могу поверить, что все закончилось и хватаюсь за край трибуны, чтобы помочь себе подняться. На дрожащих ногах я прохожу мимо Грейсона, меня одолевает невыносимое, болезненное желание посмотреть ему в глаза. Веревка, связывающая меня с ним, натягивается.
Когда я поддаюсь желанию, и наши глаза встречаются, слова не нужны. Я все вижу по его лицу, осознание того, что я сделала. Я солгала по присягой, в открытом суде поставив пациенту неправильный диагноз. Теперь никто не услышит и не поверит его словам про меня.
Таким образом, я саботировала не только свою карьеру, но и малейший имеющийся у него шанс.
Я только что приговорила Грейсона к смерти.
И мой секрет умрет вместе с ним.
Глава 17
ИСПОЛНЕНИЕ ПРИГОВОРА
ГРЕЙСОН
— Всем встать.
Я встаю вместе со своим адвокатом и дергаю сдавивший горло галстук.
— По крайней мере, в этот раз не было видео, — шепчет Янг в мою сторону. — Удачи.
Удача не на моей стороне. Лондон об этом позаботилась. Мой адвокат потерял весь энтузиазм, который испытывал в начале процесса. Ее показания потрясли всех присутствующих. И, наверное, любого профессионала в ее сфере. Единственный человек, которого не удивил ее резкий переход от спасителя к обвинителю, — это я.
Я подавляю улыбку. Я наслаждался каждой секундой, наблюдая, как она подчиняется своему инстинкту убийцы.
Когда входит жюри, я смотрю куда угодно, но не на них. Мне не нужно видеть их опущенные головы и серьезные выражения лиц. Я знал, как закончится это разбирательство еще до того, как оно началось. Я ищу Лондон. Теперь она единственное, что имеет значение.
Однако ее здесь нет, чтобы засвидетельствовать свою победу. Я представляю, как она сидит одна в каком-то гостиничном номере, ожидая приговора. Компанию ей составляет чувство вины. Забавный факт о вине: это непростая эмоция, которую часто принимают за стыд.
Лондон нечего стыдиться. Кто бы не стал защищать свою жизнь? Я угроза, которую она не может допустить. Я не оставил ей другого выбора.
— В деле штат Делавэр против Грейсона Салливана, обвиняемого в убийстве первой степени, каково ваше решение?
— Виновен, ваша честь.
Это привлекает мое внимание, и я смотрю на судью. Он, уже прищурившись, наблюдает за мной. Просмотрев список обвинений, он окончательно объявляет обвинительный приговор, вынесенный присяжными, затем благодарит их за службу и снимает с них обязанности.
— Перед вынесением приговора я сам хотел бы сказать несколько слов, мистер Салливан, — говорит судья. — Если бы не мучительно медленный механизм нашей системы правосудия, я бы лично позаботился о том, чтобы ваша казнь была тут же приведена в исполнение. Убийства, в которых вас признали виновным, — это тяжкое и отвратительное деяние самого ужасного типа. За тридцать лет работы судьей я никогда не видел более вопиющего пренебрежения к человеческой жизни. Вам есть, что добавить до вынесения приговора?
Мой адвокат пинает меня, давая сигнал встать и продекламировать отрепетированную просьбу о помиловании.
Так что я подчиняюсь. Встаю и поднимаю подбородок.
— Да, ваша честь. Я заявляю, что ад пуст и все дьяволы здесь. — Зал суда взрывается. Судья стучит молотком, пытаясь утихомирить болтающих. Мой адвокат опускает голову.
Я улыбаюсь. Я всю жизнь ждал возможности процитировать Шекспира.
— Грейсон Пирс Салливан, — произносит судья, перекрикивая суматоху. — Настоящим вы признаетесь виновным и приговариваетесь не более чем к ста годам тюремного заключения за каждую отнятую вами жизнь. Вы будете заключены в исправительное учреждение максимального строгого режима в Нью-Касле, где проведете время до введения смертельной инъекции, — он наклоняется над кафедрой. — И ни один бог не помилует вашу душу.
— Всегда пожалуйста, — отвечаю я ему, подмигивая.
Он смотрит на меня, но не в замешательстве. Большинство смертных приговоров в Делавэре были вынесены судьей Ланкастером. Тридцать лет закон был его орудием убийства. Он убийца, который использует закон для убийства своих жертв, и он наслаждается каждым моментом — последний триумф перед тем, как государство навсегда отменит смертную казнь.
— Уберите этого монстра из моего зала суда.
Он в последний раз стучит молотком, последняя нота моей жизни.
Наручники сковывают мои запястья. Кровь бежит по суженным артериям, начинает кружиться голова. Перед глазами вспыхивают огни. У меня прерывается дыхание, и я изо всех сил пытаюсь втянуть воздух через ком в горле. Легкие горят.
Янг первый замечает.
— Салливан, все в порядке. Мы подадим апелляцию. Это еще не конец… — Он замолкает, когда у меня начинается припадок.
Все мышцы охватывает дрожь, челюсть сжимается. Я чувствую, как по подбородку стекает пена из рвоты.
— Нам нужен врач! — кричит Янг.
Офицер позволяет моему телу упасть на пол. Наручники впиваются в кожу, тело дрожит. Но, прежде чем мир меркнет, я вижу ее. Смотрящую на меня. Ангел милосердия, который заберет боль.
Лондон наклоняется и прижимает мягкие пальчики к моей шее.
— Он в шоке. Анафилактический шок.
Ее глубокие карие глаза широко раскрыты, когда она смотрит вниз. Я пытаюсь сосчитать золотистые частички. Они расплываются и тускнеют, пока я не теряю ее из виду. Мне удается сказать ей одно слово, пока не гаснет свет.
Убийца.
Глава 18
ОСВОБОДИ МЕНЯ
ЛОНДОН
— Пенициллин, — я просматриваю результаты анализов Грейсона. — Не хотите объяснить, как мистеру Салливану дали данное лекарство, в то время как в его медкарте черным по белому указано, что у него на него аллергия?
Этот вопрос адресовался офицеру, отвечающему за питание Грейсона в тюрьме здания суда. Я задавала этот вопрос всем офицерам, которые контактировали с ним за последние сорок восемь часов. Я не детектив и официально больше не психолог Грейсона, но я добьюсь от них ответа.
Офицер качает головой.
— Мне очень жаль, мэм. Я не знаю.
Я резко вдыхаю.
— Хорошо. Спасибо.
Я иду по коридору, чтобы вернуть анализы в комнату неотложки, но меня останавливает детектив Фостер.
— Вас здесь быть не должно. Я возьму это. — Он забирает карту.
— Я как раз ухожу. — Я пытаюсь сделать именно это, но массивный детектив снова встает на моем пути.
— Что вы здесь делаете?
Я скрещиваю руки.
— Один из моих пациентов попал в больницу, детектив. Я делаю здесь то же, что и вы — пытаюсь выяснить, как это произошло, и, более того, определить, как это отразится на моем пациенте.
Он медленно кивает.
— Знаете, в журнале посещений значится только один человек. Вы. Я нахожу это очень интересным.
— Осторожно, детектив. Кто-то может подумать, что вы намекаете на то, что респектабельный доктор отравил пациента.
— Я ни на что не намекаю. Я прямо спрашиваю, давали ли вы Салливану пенициллин, чтобы отсрочить его перевод.
— Невероятно, — бормочу я себе под нос. — Детектив Фостер, вы хотите, чтобы мне пришлось выполнять работу не только за врачей этой отсталой больницы, но также и за вас. Как вы думаете, сколько людей желают Грейсону смерти? Семья жертв, сотрудники полиции… вроде вас…
— Его уже приговорили к смертной казни, — обрывает он.
— Его приговорили не вчера, — возражаю я. — Похоже, в то время чаша весов как раз склонялась в его сторону. — Я поднимаю брови.
Он тяжело вздыхает.
— Не спешите возвращаться в Мэн, доктор. Возможно, мне придется снова вас допросить.
Я вскидываю руки.
— Ладно. А теперь могу я увидеть моего пациента?
— Никак нет. Салливан находится под строгой охраной. Допускаются только полиция и медицинский персонал.
Он проводит меня в комнату ожидания. Я нахожу стул, который за последние восемь часов я уже стала считать своим. Голова разрывается от усталости, и я на мгновение закрываю глаза.
На то, чтобы доставить Грейсона в «скорую», потребовалось слишком много времени. Больница находится всего в пяти милях от здания суда, и доставка в больницу не должна была занимать пятнадцать минут. Эти пятнадцать минут стоили Грейсону потери сознания.
В темном уголке моего разума шепчет тревожный голос, насмехаясь надо мной. Ты сама этого хотела. Я хотела. Я хотела смерти Грейсона. Я хотела устранить угрозу. Моя стойкость сильнее чувств к нему.
Я моргаю, чтобы избавиться от сухости в глазах. Я не смогла бы пролить слезу, даже если бы попыталась.
Большинство психологов могут ставить диагнозы и лечить пациентов, потому что они о них заботятся. Они обладают чувством сопереживания и черпают из него силы, чтобы отдавать себя и помогать тем, кого мир обычно избегает.
Я не могу сказать о себе того же.
Я не сопереживаю своим пациентам. Я сочувствую им.
У нас с Грейсоном есть что-то общее… мы связаны какой-то темной силой… и все же я знаю, что мы разные. Я лучше его. Я лучше его, потому что сильнее и заслуживаю того, чтобы жить и помогать людям. А чтобы это продолжалось и дальше, он должен проиграть.
Так что да, я хотела его смерти. Но не так. Я хотела, чтобы система правосудия убила его. Я не хотела испытывать чувство вины. Ненавижу ощущать эту пустую боль в груди и хочу, чтобы она прекратилась.
— Доктор Нобл.
Я резко открываю глаза. Передо мной стоит врач скорой помощи.
— Да?
— Могу я поговорить с вами? — спрашивает он.
Я хватаю сумочку.