— Скажи мне, что ты хочешь этого, скажи. Скажи мне, что ты хочешь нас.
Я прикусываю губу, отказываясь сдаваться полностью.
— Я могу хотеть физического удовлетворения, — наконец говорю я, когда напряжение в теле достигает пика. — Ничего нового. Это ничего не значит.
От звука расстегиваемой молнии все внутри меня дрожит. Желание — опасная эмоция. Если она обретает определённую силу, то все остальные эмоции отходят на второй план. Я хочу Грейсона, и ненависти недостаточно, чтобы остановить меня.
Его рука скользит по моему бедру, когда он достает член. Шелковистое прикосновение к животу учащает мой пульс, сердце болезненно стучит о ребра.
— Ты такая сильная, Лондон. Такая чертовски сильная и упрямая. — Я чувствую, как он гладит себя и закрываю глаза. Ноющая боль между ног перерастает в резкую пульсацию. — Я люблю все в тебе, даже твою порочность. Это заводит меня и сводит с ума. Плохие вещи, что ты делала. Я должен презирать тебя за то, что ты есть, но ты поймала меня в свою паутину, и вот я уже сам умоляю тебя осушить меня.
Я задыхаюсь, стоит ему коснуться меня, и это место немедленно опаляет огнем.
Я открываю глаза и в зеркале вижу татуировку между его лопатками. Чернильная замочная скважина, темная и свежая, нарисованная от руки. Внутри заштрихованы числа и формулы — уравнение, которое я не могу разобрать, но я знаю, что оно важно. Что это означает?
— Смотри на меня.
Я подчиняюсь. Я смотрю прямо на него, замечая жаркий огонь в глубине бледно-голубых глаз. Его руки уверенно двигаются, пока он продолжает гладить себя. Я больше не могу бороться с желанием.
— Трахни меня.
Уголки его рта приподнимаются в понимающей улыбке. Я дрожу, наблюдая как меняются его черты. Он наклоняется, полностью прижимаясь своим телом к моему.
— Скажи это еще раз, — шепчет он мне на ухо.
Я сглатываю, едва справляясь с прерывистым сердцебиением.
— Трахни меня.
Он кусает меня за плечо, у меня вырывается крик, и он просовывает член между моими гладкими губками — поддразнивая, но не входя. Он так же быстро отстраняется и толкается членом туда-сюда. От его движений мне становится еще больней. Вырвавшийся у него стон эхом прокатывается по моему телу, а затем я чувствую, как тепло выплескивается на мой живот.
Потом он меня отпускает. Мои руки падают, мускулы слишком слабы, тело жаждет удовлетворения. Живот обдает холодом от его спермы, и я тяжело дышу при виде его члена, пульсирующего после извержения.
Грейсон ничего не говорит, наклоняясь и поднимая полотенце. Он бросает его мне.
Мне едва удается поймать его и прикрыться. Приходит осознание реальности.
— Ты использовал меня.
Он натягивает джинсы и застегивает их, прежде чем подойти ко мне.
— Теперь мы в расчете.
Я отталкиваю его от себя, тело переполняет разочарование.
— Если мы ведем счет, значит, за тобой должок. На уровне шести футов под землей.
Его губы касаются моей челюсти, но я слишком истощена, чтобы снова оттолкнуть его.
— Обожаю твой грязный ротик. Но тебе следует больше стараться обуздать свои страсти.
Нахмурившись, я смотрю, как он выходит из комнаты. Вытеревшись, я задуваю одну из свечей, но стыд не оставляет меня даже в тусклом свете. Я хочу погрузить во тьму весь мир, чтобы спрятаться в тени.
Мгновение спустя я слышу грохот. Мгновенно насторожившись, я бросаюсь к двери, но на моем пути встает Грейсон. Он хватает меня за талию и пристегивает наручники к моим забинтованным запястьям.
— Нет…
Повсюду тьма. Дом Грейсона лишен света. Эта тьма преследует меня, пока он тащит меня в черную комнату.
Глава 24
КЛЕТКА
ГРЕЙСОН
Чтобы сломить человека, вы должны лишить их воли к жизни. Лондон знает это слишком хорошо. Именно эту тактику она применяет к своим пациентам. Постепенно лишая их всякой надежды.
Надежда.
Именно надежда дает человеку силы бороться, упорствовать и побеждать. Жить. Лишите их надежды, и останется лишь податливая оболочка, которую можно изменять и придавать любую форму. Мне не нужно соглашаться с такой тактикой, чтобы оценить процесс, структуру. Это гениально.
Можно сказать, что это взывает к сварщику во мне и любителю загадок. Мне больше нравится строить, чем сносить, и поэтому мы с Лондон идеально подходим друг другу.
Мы дополняем друг друга. Вместе мы единое целое.
Все эти годы я упускал важный аспект. Одних пыток недостаточно. Физической боли недостаточно. Психологический аспект — полное умственное разрушение — ломает человека. Как ветка дерева, если на разум достаточно надавить, то он сломается от малейшего толчка.
Признаюсь, это недавнее открытие. Я старомоден и склонен придерживаться проверенных и надежных методов. Но после встречи с ней этого уже недостаточно. Но я надеюсь, что она оценит мои методы так же, как я восхищаюсь ее методами.
Я поворачиваю ключ, запирая дверь камеры, и кладу ключи в карман. Лондон свернулась клубком посреди комнаты и выглядит поверженной. Но мне виднее. На ней одна из моих футболок и мои спортивные штаны. Она растрепанная и невероятно красивая.
Я обустроил этот подвал не для нее — я построил его с мыслью, что однажды оно послужит определенной цели. Что доказывает, что мы суждены друг другу. Причудливый изгиб самой судьбы.
Идеально.
— У твоего отца горел свет в подвале? — спрашиваю я ее. Я снова зажигаю свечу, которая погасла, пока я пытался посадить ее в клетку.
— Ты сделал эту клетку для меня? — парирует она. — Как долго ты это планировал?
Я приседаю и ставлю тарелку с едой в окошко у пола. Спагетти и две таблетки от боли.
— Не ешь все сразу, — это не самая свежая еда, но мало что может храниться долго, не испортившись.
— Ответь мне.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, Лондон. Не все происходящее — заговор против тебя. Это уже паранойя. — Я стучу по виску. — Я сварил эту клетку, потому что я сварщик. Это то, что я делаю. Я и сам провел в ней некоторое время, глядя на решетки, привыкая к ним. — Провожу рукой по холодному железу. — Я провел год в одиночной камере. Я могу быть очень терпеливым человеком. Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется.
Она садится, убирает волосы с лица.
— Можешь хотя бы сказать, где мы находимся?
— На самом деле ты хочешь знать не это. Наше местоположение ничего тебе не скажет. — Я сажусь, удобно устраиваясь напротив нее. — Ты хочешь знать, насколько велика вероятность того, что нас найдут власти. Этот дом записан не на мое имя. Технически он не принадлежит мне или кому-либо, кто может быть со мной связан. Пройдет достаточно времени, прежде чем тебя найдут.
Искра надежды вспыхивает в ее темных глазах.
Я дал ей ровно столько информации, сколько необходимо, чтобы поддерживать в ней силы. Ей понадобится эта крошечная вспышка надежды, чтобы выжить в этом подвале.
— Мне нужно избавиться от машины. — Я встаю и отряхиваю джинсы. Приятно выбраться из оранжевого комбинезона. — Не могу рисковать, что ее заметят. Это было бы безответственно.
— Не оставляй меня.
Голос у нее слабый и тоненький. Она выглядит почти беспомощной на полу в окружении кованых прутьев. Она выглядит потерянной.
Еще один ее грех: обман. Она овладела искусством двуличия. Ей приходилось жить во лжи, чтобы обмануть других. Как любой нарцисс, она даже сама верит в эту ложь. Весь ее мир построен на этой лжи. Когда Лондон действительно достигнет предела, только тогда дамба сломается, и правда вырвется наружу.
Однако у меня нет столько времени. Я не настолько самоуверен, чтобы думать, что у меня все получится. Ее ум — самое сильное ее оружие. И опять же, это ее специальность, а не моя. Ей нужен толчок.
Положив руки на решетки, я говорю:
— Странно сознавать, что именно на нас влияет. Что нас определяет. Люди не помнят хорошего. Они помнят то, что разрушает их.
Она встает на колени. Держась ниже меня, создавая иллюзию моей власти над ней. Она эксперт. Я улыбаюсь.
— Ты разрушил меня, Грейсон. Моя жизнь не сказка. Наказание, которое ты мне навязываешь… Я уже его понесла. Я уже заплатила за все грехи, которые совершала в своей жизни.
— Неужели.
Она щурится.
— Ты знаешь, что это так.
Я прижимаюсь лбом к решетке.
— Твои пациенты тоже пострадали. Конечно, это были больные люди. Там, где нам с тобой удавалось направлять болезнь, контролировать побуждения и прятаться на виду, им не так повезло. Им не хватает контроля над импульсами. Но вот тут-то и появляется хороший доктор. — Я улыбаюсь ей. — Ты лучшая в своей области.
Она встает.
— Иди к черту.
Я смеюсь.
— К какому именно?
На ее хмуром лице появляется выражение отвращения.
— Я пыталась помочь своим пациентам, несмотря на мир, в котором их бы казнили и истребляли. Как паразитов. — Она убирает волосы с глаз. — Когда реабилитация становилась все более и более маловероятной, я все равно боролась за своих пациентов.
— В тебе есть что-то от Флоренс Найтингейл, не так ли? Ты немного влюбляешься во всех своих пациентов, которые дают и принимают, жертвуют и истребляют, как влюбленная пара. За исключением того, что для тебя все дело заключается в том, чтобы принимать.
Она с опаской смотрит на меня.
— О чем ты говоришь?
— Ты артистка, Лондон. Твоя терапия похожа на танец. Кровавый балет, в котором ты искажаешь и ломаешь умы своих пациентов, как тело танцора. Ты пожираешь их дары, а когда они ломаются и оказываются опустошенными, ты бросаешь их в ближайшей психушке.
Она стоит неподвижно, оценивающе глядя на меня. Она не добыча. Она охотник.
— Ты придумал очень интересную историю, Грейсон. Ничего из которой не соответствует реальности.
Я поднимаю голову.
— Когда начались головные боли?
Ее единственный ответ — растерянно приподнятые брови.
— Могу поспорить, что в последнее время они участились. Становились более болезненными, более длительными.