Что касается провансальца Пейрада, тот бросился к камину и получил от Лоранс пинок; не растерявшись, он схватил пнувшую его ногу и дернул ее вверх, принудив девушку из стыдливости упасть в кресло, в котором она в тот вечер дремала. Бурлеск посреди всеобщего ужаса – увы, подобные контрасты в нашей жизни не редки. Пейрад обжег руку, когда сунулся за шкатулкой в огонь, но все-таки достал ее, поставил на пол и сел сверху. Все эти маленькие происшествия случились очень быстро, никто не проронил и слова. Оправившись от боли, Корантен схватил мадемуазель де Сен-Синь за руки, удерживая ее в кресле.
– Не вынуждайте меня, прелестная гражданка, применять к вам силу, – проговорил он с присущей ему уничижительной любезностью.
Когда Пейрад накрыл собой шкатулку, приток воздуха естественным образом прекратился и огонь погас.
– Жандармы, сюда! – крикнул он, не меняя нелепой позы.
– Обещаете вести себя смирно? – дерзко поинтересовался у девушки Корантен, подбирая кинжал. Угрожать оружием графине он не стал – это было бы ошибкой, и серьезной.
– Тайны, хранящиеся в шкатулке, не касаются правительства, – отвечала Лоранс, и вид ее при этом был столь же печален, как и голос. – Когда вы прочтете эти письма, то, невзирая на всю свою наглость, устыдитесь, что сделали это! Впрочем, нет, разве вы знаете, что такое стыд… – добавила она после паузы.
Взгляд кюре, обращенный к графине, умолял: «Во имя Господа, угомонитесь!»
Пейрад встал на ноги. Днище шкатулки от прикосновения с горячими угольями сильно обгорело, и на ковре под ним образовалась рыжеватая подпалина. Крышка обуглилась, стенки растрескались. Пейрад, эта гротескная пародия на Муция Сцеволу[55], который только что принес в жертву полицейскому божеству по имени Страх свои оранжевые штаны, взялся за боковые стенки шкатулки и открыл ее, как книгу. На сукно ломберного стола выпали три письма и две прядки волос. Пейрад уже хотел подмигнуть Корантену, но тут заметил, что волосы светлые, но разных оттенков. Корантен оставил в покое мадемуазель де Сен-Синь, подошел к столу и взял сложенный листок, из которого выпали пряди.
Лоранс тоже встала и приблизилась к сыщикам.
– О, читайте вслух, себе в наказание! – сказала она.
И поскольку полицейские продолжали безмолвно водить взглядом по строчкам, девушка прочла следующее:
Дорогая Лоранс!
Нам с супругом рассказали, как самоотверженно Вы держались в печальный день нашего ареста. Мы знаем, что Вы любите наших милых близнецов так же крепко, как мы сами, и не делаете между ними различия; поэтому поручаем передать нашим сыновьям в память о нас этот драгоценный и печальный дар. Г-н палач только что остриг нам волосы, и смерть близка; он обещал отдать Вам эти пряди волос – единственное, что мы можем дать нашим горячо любимым сиротам. Сохраните же то малое, что после нас осталось, и отдайте им в лучшие времена, а вместе с подарком – наш прощальный поцелуй и родительское благословение. В смертный час мы будем думать о сыновьях, о Вас, Лоранс, и о Господе Боге. Любите их крепко!
У всех, кто это слышал, на глаза навернулись слезы.
Лоранс смерила агентов уничижительным взором.
– Г-н палач оказался сердобольнее, чем вы, господа, – проговорила она недрогнувшим голосом.
Корантен преспокойно положил пряди в письмо, а письмо – на стол, прижав его сверху корзинкой с фишками, чтобы оно не улетело. Эта невозмутимость посреди всеобщего волнения наводила ужас. Пейрад развернул два других письма.
– О, эти похожи на первое, – сказала Лоранс. – Вы прочли завещание и сейчас узна́ете, как оно было исполнено. Мои сердечные тайны откроются перед всеми, но ведь это сущая безделица, верно?
1794 год, Андернах, накануне сражения
Моя дорогая Лоранс,
я люблю Вас и хочу, чтобы Вы об этом знали. Но если я умру, знайте и то, что мой брат Поль-Мари любит Вас так же крепко, как и я. Умирая, я буду утешаться мыслью о том, что наступит день и Вы обязательно наречете моего обожаемого брата своим супругом и не увидите, как я умираю от ревности, что непременно случилось бы, если бы мы оба были живы и Вы отдали предпочтение ему. Впрочем, это было бы вполне естественно, поскольку брат, наверное, достойнее меня… и т. д.
– Теперь другое письмо, – проговорила девушка, очаровательно краснея.
1794 год, Андернах, накануне сражения
Добрая моя Лоранс,
я по своему обыкновению грущу; но у Мари-Поля нрав более жизнерадостный, поэтому он наверняка нравится Вам больше, чем я. Наступит день, и Вам придется выбирать между нами; и хоть я люблю Вас страстно…
– Вы состоите в переписке с эмигрантами! – воскликнул Пейрад, и Лоранс умолкла.
Провансалец посмотрел письма на свет, проверяя, нет ли между строк еще одного послания, начертанного симпатическими чернилами.
– Да, это так. – Лоранс свернула драгоценные, слегка пожелтевшие письма. – Но по какому праву вы врываетесь в мой дом, поправ мою личную свободу и святость домашнего очага?
– Действительно, по какому праву? – повторил за ней Пейрад. – Сейчас, прелестная аристократка, мы вам это объясним, – продолжал он, вынимая из кармана ордер, выданный министром юстиции и подписанный министром внутренних дел. – Что за блажь пришла в голову министрам?
– Мы могли бы спросить, – сказал Корантен на ухо Лоранс, – по какому праву вы даете приют врагам первого консула. Вы стегнули меня хлыстом по рукам, и этими руками я, теперь уже без зазрений совести, однажды отправлю ваших кузенов на тот свет, хотя изначально ехал сюда, чтобы их спасти.
По взгляду, каким Лоранс смерила Корантена, и по движению его губ кюре угадал реплику этого непризнанного величайшего артиста. Он попытался упредить ее жестом, но это заметил только Гулар. Пейрад постучал по крышке шкатулки, чтобы узнать, нет ли внутри полости.
– Боже мой, вы ее поломаете! – Графиня вырвала шкатулку у Пейрада из рук. – Это делается так!
Она взяла булавку, ткнула ею в голову декоративной фигурки, и соединенные пружиной досточки раздвинулись. В углублении оказались два миниатюрных портрета, выполненных на слоновой кости и написанных в Германии; на них были изображены господа де Симёз в мундирах армии Конде. Корантен, который лицом к лицу столкнулся с противником, достойным его гнева, жестом отозвал Пейрада в угол для секретного совещания.
– И вы готовы были это сжечь? – спросил аббат Гуже у Лоранс, указывая взглядом на письмо маркизы и пряди волос.
Вместо ответа девушка выразительно пожала плечами. Кюре понял: она готова на все, лишь бы отвлечь сыщиков и выиграть время, и поднял глаза к небу, выражая тем самым свое восхищение.
– Где поймали Готара? Он плачет, – сказала Лоранс, не опасаясь, что ее услышат.
– Я не знаю, – ответил кюре.
– Он ехал на ферму?
– Ферма! – воскликнул Пейрад, обращаясь к Корантену. – Пошлем туда жандармов!
– Нет, – отвечал тот. – Эта девчонка ни за что не доверила бы жизнь своих кузенов какому-то фермеру. Она водит нас за нос. Делайте, что я сказал, и тогда мы сможем узнать хоть что-то полезное, раз уж наш приезд сюда был ошибкой.
Корантен подошел к камину и приподнял длинные заостренные полы своего сюртука, чтобы согреться; с этого момента у него был вид, тон и манеры человека, приехавшего с дружеским визитом.
– Дамы, можете идти спать. Это касается и ваших слуг. Г-н мэр, ваши услуги нам более не понадобятся. Строгость полученных распоряжений не позволяла нам действовать иначе. Но как только стены шато – на мой взгляд, довольно толстые – будут исследованы, мы уедем.
Мэр кивком попрощался с собравшимися и вышел. Но аббат и мадемуазель Гуже не сдвинулись с места: они слишком тревожились о судьбе своей юной хозяйки. Г-жа дʼОтсер, которая с момента появления Лоранс в гостиной следила за ней пытливым взглядом отчаявшейся матери, подошла, взяла девушку за руку, отвела в уголок и шепотом спросила:
– Вы с ними виделись?
– Разве могла я привести ваших сыновей в этот дом и не сказать об этом вам? – таков был ответ Лоранс. – Дюрье, сделайте что-нибудь для моей бедной Стеллы, она еще дышит.
– Она проделала немалый путь, – сказал Корантен.
– Пятнадцать лье за три часа, – ответила графиня кюре, смотревшему на нее с изумлением. – Я выехала в половину десятого и вернулась во втором часу.
Она взглянула на стенные часы, показывавшие половину третьего ночи.
– Выходит, вы не отрицаете, – подхватил Корантен, – что проехали пятнадцать лье?
– Нет, – отвечала Лоранс. – А еще я признаю́, что мои кузены и господа дʼОтсер, которые ни в чем не повинны, желали обратиться с прошением о том, чтобы закон об амнистии распространили и на них, и уже были на пути в Сен-Синь. Узнав, что мсье Мален собирается вовлечь их в какую-то аферу, связанную с предательством, я выехала им навстречу – сказать, что им следует вернуться в Германию, где они окажутся прежде, чем телеграфист из Труа успеет передать их приметы на границу. Если я совершила преступление, меня накажут.
Этот тщательно продуманный, правдоподобный ответ поколебал уверенность Корантена. Лоранс исподтишка наблюдала за ним. И вот, в этот решающий момент, когда сердца присутствующих замерли в ожидании развязки, а взгляды перебегали с лица Корантена на лицо Лоранс, послышался топот галопирующей лошади – сначала со стороны леса, а потом и на мощеной дороге, ведущей к дому. На лицах собравшихся читались тревога и страх.
Вошел Пейрад; его глаза радостно поблескивали. Он быстрым шагом приблизился к подельнику и сказал достаточно громко, чтобы могла услышать графиня:
– Мы задержали Мишю!
Лоранс, щеки которой горели румянцем от волнения, усталости и крайнего умственного напряжения, вдруг побледнела и почти без чувств, как подкошенная, упала в кресло. Мадам Дюрье, мадемуазель Гуже и г-жа дʼОтсер бросились к девушке, ловившей воздух ртом; та жестом попросила разрезать шнуровку на душившем ее корсаже амазонки.