– Ах, моя девочка! Ради таких господ не жаль и умереть! – шепнул Мишю на ушко жене.
Марта, взиравшая на молодых де Симёзов не только с женским, но и с материнским восхищением, очаровательно кивнула и еще крепче сжала его руку.
Слугам позволено было поцеловать своих новых господ.
За семь месяцев заточения, на которое четверо молодых людей сами себя обрекли, им пришлось не единожды совершить пусть опасные, но необходимые вылазки под присмотром Мишю, маленького Франсуа и Готара. Во время этих прогулок ясными ночами Лоранс, в чьей душе настоящее переплелось с воспоминаниями об их общем прошлом, поняла, что не может предпочесть одного из братьев другому. В душе она любила их одинаково, чистой любовью. Девушке даже казалось временами, будто у нее два сердца. Со своей стороны, Поль-Мари и Мари-Поль не осмеливались заговорить о своем неизбежном соперничестве. А может, все трое попросту положились на Случай? Душевное состояние Лоранс, вне всякого сомнения, сказалось на ее настроении: после секундного и все же очевидного замешательства она подала руки обоим братьям, приглашая их в гостиную, куда за ними последовали г-н и г-жа дʼОтсер, не отпускавшие сыновей и засыпа́вшие их вопросами. Раздались возгласы: «Да здравствуют Сен-Сини и Симёзы!» Лоранс, которая по-прежнему стояла между близнецами, обернулась и очаровательным жестом поблагодарила слуг. Когда настал удобный момент присмотреться друг к другу – а без него не обходится ни одно собрание, даже в семейном кругу, когда люди встречаются после долгой разлуки, – по первому же взгляду, брошенному Адрианом дʼОтсером на Лоранс и перехваченному его матерью и аббатом Гуже, последние заподозрили, что юноша влюблен в графиню. Душа у Адриана, младшего из дʼОтсеров, была нежная и ласковая, а сердце осталось юным, несмотря на тяжелые испытания, которые довелось пережить этому молодому человеку. Похожий в этом отношении на многих военных, чьи души, несмотря на непрестанные опасности, остаются непорочными, он стеснялся своей прекрасной юношеской робости. Они с братом были совершенно разными. Робер, молодой человек с грубоватой внешностью, заядлый охотник и бесстрашный солдат, решительный и приземленный, не отличался живостью ума и деликатностью чувств. Один был как бы весь душа, другой – весь действие; и в то же время оба были в равной мере наделены благородством – в той степени, которой достаточно для жизни дворянина. Смуглый, невысокий, худощавый и жилистый, Адриан дʼОтсер тем не менее производил впечатление сильной личности, в то время как его брат – высокий, белокожий и светловолосый – казался слабым. Адриан имел темперамент нервический и был силен душой; Робер был флегматик и черпал удовольствие в демонстрации силы исключительно телесной. В семьях часто случаются подобные странности, и разобраться в их причинах было бы любопытно, но здесь мы упоминаем об этом только для того, чтобы читатель понял, почему Адриан с братом не могли стать соперниками. Робер относился к Лоранс с нежностью родственника и уважением, какое дворянин питает к девушке своего круга. В делах сердечных старший из дʼОтсеров принадлежал к тому типу мужчин, которые считают женщину зависимым существом, чьи материнские права ограничиваются самим фактом деторождения; они желают видеть ее кладезем всевозможных достоинств, ценить которые не умеют и не желают. Для них доверить женщине заметную роль в обществе, политике и даже в семье – уже потрясение социальных устоев. Сегодня мы настолько далеки от этих устаревших, свойственных примитивным народам представлений, что почти все дамы, даже те, кто не желает пагубной свободы, предлагаемой новыми философскими школами, были бы шокированы одним упоминанием об этом; но Робер дʼОтсер, к несчастью, рассуждал именно так. Он был человеком Средневековья, а его младший брат – человеком Современности, но различия между ними не только не мешали братской любви, но, наоборот, еще больше их сблизили. В первый же вечер все эти нюансы были подмечены кюре, мадемуазель Гуже и г-жой дʼОтсер, которые, не отрываясь от своего бостона, уже представляли грядущие трудности.
После размышлений об одиночестве и тревог, связанных с грандиозным и неудавшимся замыслом, двадцатитрехлетняя Лоранс вновь почувствовала себя женщиной и жаждала любви; ее изысканный ум предстал во всем блеске; она была прелестна. В проявлениях нежности она была столь же непосредственна, как пятнадцатилетнее дитя. Последние тринадцать лет только страдания напоминали графине о том, что она – женщина, и теперь она желала себя за это вознаградить; Лоранс стала столь же ласковой и кокетливой, сколь раньше была решительной и сильной. Чета дʼОтсер и аббат с сестрой, которые задержались в гостиной дольше всех, были смущены этой переменой в поведении прелестной графини. На какие крайности может толкнуть страсть девицу с нравом пылким и благородным, как у Лоранс? Близнецы де Симёз были влюблены в одну и ту же женщину, и их чувство было слепо. Кого изберет Лоранс? И, предпочтя одного, не погубит ли она другого? Последняя в роду, Лоранс принесет мужу титул, завидные привилегии и славное имя; что, если, приняв в расчет все эти преимущества, маркиз де Симёз пожертвует собой и устроит так, чтобы она вышла замуж за его брата, который по давно установленному закону не получает ни наследства, ни титула? Но захочет ли младший брат лишить старшего столь огромного счастья – быть мужем Лоранс? Со стороны могло показаться, что эта любовная драма не таит в себе угрозы. Пока жизнь братьев была полна опасностей, все могла решить случайная пуля. Но что будет теперь, когда Лоранс рядом? Мари-Поль и Поль-Мари как раз достигли возраста, когда страсть властвует над мужчиной безраздельно; как будут они делить между собой взгляды, улыбки, знаки внимания и речи кузины, не проснется ли в них ревность, последствия которой могут быть ужасны? Смогут ли они, две половинки одного целого, по-прежнему любить и понимать друг друга? На все эти предположения, высказанные собеседниками во время последней карточной партии, мадам дʼОтсер отвечала, что Лоранс, вероятно, не выйдет замуж ни за старшего кузена, ни за младшего. То было одно из необъяснимых предчувствий, которые составляют тайну между матерями и Господом. Лоранс трепетала, оказавшись с кузенами тет-а-тет. На смену связанным с заговором треволнениям, опасностям, которым подвергались братья, несчастьям, преследовавшим их в эмиграции, пришла беда, о которой она прежде не могла и помыслить. Эта благородная девушка не могла отказать обоим де Симёзам – это было бы слишком жестоко – и была слишком честна, чтобы пойти к алтарю с одним из них, тая в груди непреодолимую страсть к другому. Не выходить ни за того, ни за другого, утомить кузенов собственной нерешительностью и наконец взять в мужья того, кто останется верен ей, несмотря на все ее капризы, – такое решение напрашивалось само собой. Засыпая, Лоранс сказала себе, что разумнее будет отдаться на волю Случая: в любви он часто становится для женщины добрым гением…
На следующее утро Мишю уехал в Париж и через пару дней вернулся с четверкой великолепных лошадей, купленной для его новых хозяев. Через шесть недель начинался сезон охоты, и молодая графиня благоразумно рассудила, что столь активное и приятное времяпрепровождение отвлечет всех от мучительных тет-а-тетов в шато. Однако случилось нечто, изумившее и восхитившее свидетелей этой необычной любви. Ни о чем заранее не сговариваясь, близнецы состязались друг с другом в расточаемых кузине заботах и нежности и черпали в этом столько сердечной радости, что к большему, казалось, и не стремились. Их отношения с Лоранс были скорее родственными, как это бывает между близкими людьми. Но что может быть естественнее? После столь долгой разлуки они испытывали потребность лучше узнать кузину и позволить ей узнать их самих, оставляя за ней право выбора; в этом испытании братьев должна была поддержать взаимная привязанность, благодаря которой они существовали как единое целое. Дама сердца де Симёзов, как некогда и их собственная матушка, не видела между ними отличий; чтобы не ошибаться и различать братьев, Лоранс пришлось подарить им галстуки разных цветов: белый – старшему, черный – младшему. Если бы не это совершеннейшее сходство, не эта тождественность жизней, вводившая всех в заблуждение, происходящее вообще показалось бы немыслимым. Однако объяснение было – из разряда тех, в которые поверить невозможно, пока не увидишь его воочию; зато, когда это наконец происходит, разуму бывает еще труднее объяснить происходящее, нежели когда-то в него поверить. Стоило Лоранс заговорить, и ее голос одинаково отзывался в двух сердцах, любящих и верных. Стоило пошутить или же высказать благородное суждение – и удовольствие отражалось в глазах обоих братьев; их взгляды следовали за ней неотрывно, улавливали малейшие ее желания и улыбались ей всегда с новым выражением – жизнерадостным у одного, нежным и грустным – у другого. Во всем, что касалось хозяйки дома, сердечные порывы братьев, пребывавшие в гармонии с действием, были прекрасны; аббат Гуже, к примеру, полагал, что лучше ничего и быть не может. Так, если нужно было что-то принести или оказать маленькую услугу из разряда тех, которые мужчины обожают оказывать любимой женщине, старший предоставлял это удовольствие младшему, и его взгляд, обращенный к кузине, в такие моменты был растроганным и горделивым. Для младшего было делом чести возвращать такого рода «долги». Словом, соперничество двух благородных характеров в чувстве, которое зачастую низводит человека до ожесточенной, звериной ревности, сбивало с толку стариков, со вниманием следивших за происходящим.
Эти мелочи нередко доводили графиню до слез. Одно, ни с чем не сравнимое впечатление, которое обладает огромной властью над иными исключительными натурами, может дать читателю представление о чувствах Лоранс; понять ее будет легче, вспомнив совершенное единение двух прекрасных голосов Зонтаг и Малибран[58] или полнейшее слияние звучания двух инструментов в руках гениальных музыкантов, мелодичные звуки, проникающие в душу подобно вздохам единой сущности, охваченной страстью. Иногда, перехватив глубокий и грустный взгляд сидящего в кресле маркиза де Симёза, обращенный к брату, беседовавшему с Лоранс и смеявшемуся вместе с ней, кюре склоня