ьи все ответили, что мадемуазель сама предложила им посетить празднество, о чем они сначала и не помышляли. Результаты допроса судья Пигу счел настолько важными, что тут же отправил офицера в Гондревилль с просьбой к г-ну Лешено немедленно арестовать дворян из Сен-Синя. В таких обстоятельствах лучше было действовать синхронно: сам Пигу направлялся на ферму к Мишю, чтобы задержать предполагаемого злодея на месте. Эти новые сведения оказались решающими; Лешено безотлагательно выехал в шато-де-Сен-Синь, поручив Гревену распорядиться насчет охраны следов, оставленных лошадьми в парке. Старшина присяжных знал, с каким воодушевлением жители Труа воспримут процесс по делу бывших аристократов, врагов народа, а ныне – и врагов императора. В подобных обстоятельствах суд легко принимает предположения за бесспорные доказательства. И все же, уже сидя в экипаже сенатора и направляясь из Гондревилля в Сен-Синь, г-н Лешено, который, если бы не интрига с замужней дамой, навлекшая на него немилость (с некоторых пор император стал блюстителем нравов), достиг бы в судействе больших высот, размышлял о том, не слишком ли безумной выглядит эта затея, чтобы приписывать ее молодым дворянам и Мишю, тем более что она совершенно не вяжется с характером мадемуазель де Сен-Синь. Для себя он решил, что у похищения сенатора должны быть иные мотивы, нежели желание вернуть Гондревилль. У всех, даже у судейских, есть такое понятие, как профессиональная совесть. Она-то и порождала сомнения Лешено, ибо совестью этой человек руководствуется в деле, к которому чувствует призвание: ученые – в своих исследованиях, художники – при написании картин, судьи – в момент осуществления правосудия. Быть может, поэтому судьи бывают более снисходительны к обвиняемым, нежели присяжные. Судья полагается лишь на законы разума, в то время как присяжный заседатель позволяет увлечь себя потоку эмоций. Старшина коллегии присяжных задавал себе множество вопросов, предлагая себе же найти на них удовлетворительный ответ при аресте правонарушителей. Новость о похищении Малена взволновала городок Труа, но в Арси об этом стало известно только в восемь часов; когда явились за жандармом и мировым судьей, все они мирно ужинали. В Сен-Сине никто ничего не знал. Долину и шато снова оцепили жандармы, но на этот раз по распоряжению юстиции, а не полиции; и если с одной иногда удавалось достичь компромисса, то с другой это зачастую было невозможно.
Глава 16Аресты
Лоранс достаточно было сказать Марте, Катрин и чете Дюрье, чтобы не выходили за порог и не смотрели в окно, и они повиновались без рассуждений. Во время каждой поездки всадники останавливали лошадей на дороге под орешником, которая брала начало от насыпи, и уже оттуда Робер с Мишю, как самые крепкие, тайком переносили мешки в подвал под лестницей в башне, именуемой Девичьей. К половине шестого вечера четыре дворянина и Мишю вернулись в шато и тотчас же отправились закапывать золото. Лоранс и дʼОтсеры сочли необходимым заложить этот подвал каменной кладкой, и Мишю принялся за работу, взяв в помощники Готара. Тот вскоре убежал на ферму за мешками гипса, оставшимися после строительных работ, и Марта отправилась домой, чтобы выдать их ему. Построенная Мишю ферма располагалась на холме – том самом, с которого некогда он заметил жандармов. От шато-де-Сен-Синь к ней можно было проехать по дороге, обсаженной ореховыми деревьями. Мишю сильно проголодался и поэтому работал очень споро, так что к половине восьмого стена была готова. Он торопливым шагом направился на ферму, чтобы Готару не пришлось тащить последний мешок с гипсом, который, как думал Мишю сначала, мог ему понадобиться. К этому времени ферма была уже под надзором: Сен-Синьский полицейский, мировой судья со своим секретарем и тройка жандармов, заслышав шаги Мишю, спрятались и позволили ему войти.
В отдалении Мишю увидел Готара с мешком на плече и крикнул ему:
– Я управился, мой мальчик. Отнеси мешок на место, и идем ужинать!
Мишю, чей лоб блестел от пота, а одежда была перепачкана гипсом, известняковой крошкой и щебнем, налипшими во время перетаскивания мешков по насыпи, вошел в кухню, где теща и Марта, поджидая его, наливали суп.
Стоило Мишю открыть кран с водой, чтобы помыть руки, как вошли мировой судья с помощником и сельский полицейский.
– Что вам от нас нужно, г-н Пигу? – спросил Мишю.
– Именем императора и закона вы арестованы, – сказал мировой судья.
Следом жандармы привели Готара. Увидев людей в форме, Марта с матерью испуганно переглянулись.
– Вот новость! За что же? – спросил Мишю, садясь за стол. – Подавай ужин, жена, я умираю от голода!
– Вы не хуже нашего знаете, за что, – отвечал судья Пигу, показывая фермеру ордер.
Судейский секретарь по его знаку приступил к составлению протокола.
– Ты-то что стоишь, Готар? Будешь ужинать или нет? – проговорил Мишю. – Пускай пишут, если им так хочется.
– Так вы не отрицаете, что ваша одежда испачкана? – спросил мировой судья. – И свои слова, сказанные только что, во дворе этой фермы, Готару вы тоже согласны подтвердить?
Удивляясь хладнокровию мужа, Марта подала ему тарелку, и он стал есть с жадностью голодного человека. Вопрос судьи Мишю оставил без ответа – у него был занят рот, да и никаких грехов за собой он не знал. Готар же так испугался, что у него пропал аппетит.
– Признайтесь, – зашептал сельский полицейский на ухо Мишю, – что вы сделали с сенатором? Послушать этих судейских, так для вас это может кончиться смертной казнью!
– Господи боже! – вскричала Марта, услышав последние слова полицейского, и упала замертво.
– Значит, Виолетт все-таки подстроил нам какую-то пакость! – воскликнул Мишю, вспоминая слова Лоранс.
– А! Выходит, вам известно, что Виолетт вас видел, – сказал мировой судья.
Мишю закусил губу и решил ничего больше не говорить. Готар тоже отмалчивался. Убедившись в том, что вызвать на откровенность их не удастся, мировой судья, который к тому же был наслышан о «порочности» Мишю, приказал связать им с Готаром руки и отвести в шато-де-Сен-Синь и сам отправился следом за ними, чтобы поговорить с председателем коллегии присяжных.
У молодых дворян и Лоранс разыгрался аппетит; к тому же они возлагали на этот ужин слишком большие надежды и поэтому решили не тратить времени на переодевание. Как были – она в амазонке, а молодые люди в белых лосинах, ботфортах и зеленых полотняных куртках, – они вошли в гостиную, где их с беспокойством поджидали г-н и г-жа дʼОтсер. Пожилой опекун видел, как молодежь уезжала в лес, а потом несколько раз возвращалась к шато. От него причину этих передвижений предпочли скрыть, но не могла же Лоранс запретить ему выходить или смотреть в окно или услать его из дома, как остальных слуг! И вот, когда его сын вместо того, чтобы ответить на вопрос, попросту убежал, г-н дʼОтсер вернулся в дом и сказал жене: «Боюсь, Лоранс снова навлечет на нас неприятности!»
– На кого вы охотились сегодня? – спросила г-жа дʼОтсер у графини.
– Ах, однажды вы узнаете о темном деле, в котором участвовали ваши дети! – смеясь, отвечала Лоранс.
Сказанные в шутку, эти слова заставили пожилую даму вздрогнуть. Катрин пришла сообщить, что кушать подано. Лоранс протянула руку г-ну дʼОтсеру и лукаво улыбнулась кузенам, довольная своим маневром, заставившим одного из них подать руку даме, которой сегодня по уговору отведена была роль оракула.
Маркиз де Симёз проводил г-жу дʼОтсер к столу. Ожидание было настолько напряженным, что, когда слова благодарственной молитвы были произнесены, сердца у Лоранс и ее кузенов забились чаще. Г-жа дʼОтсер, которая раскладывала кушанья по тарелкам, была поражена тревогой обоих Симёзов и тем, как переменилось личико Лоранс.
– Случилось что-то важное? – воскликнула она, оглядывая всех по очереди.
– К кому обращен ваш вопрос? – уточнила Лоранс.
– Ко всем вам! – отвечала дама.
– Что до меня, матушка, я голоден как волк! – сказал Робер.
Г-жа дʼОтсер так разволновалась, что протянула маркизу тарелку, которая предназначалась младшему де Симёзу.
– Я, как и ваша мать, постоянно ошибаюсь, хоть вы и носите разные галстуки! Я хотела подать тарелку вашему брату, – сказала она старшему.
– Что ж, вы услужили ему больше, чем можете предположить, – сказал младший, бледнея. – Теперь он – граф де Сен-Синь!
Бедный юноша, обычно такой жизнерадостный, погрустнел, но все же нашел в себе силы посмотреть на Лоранс и улыбнулся ей, подавляя мучительные сожаления. В одно мгновение она потеряла возлюбленного и обрела брата.
– Неужели графиня сделала свой выбор? – вскричала г-жа дʼОтсер.
– Нет, – отвечала Лоранс. – Мы положились на судьбу, и вы стали ее орудием.
И она рассказала об утреннем уговоре. Старший де Симёз, чей брат бледнел на глазах, не единожды сдерживал восклицание: «Стань ее мужем, а я пойду умирать!»
Когда слуги подавали десерт, обитатели шато услышали, что кто-то стучит в окно столовой со стороны сада. Робер дʼОтсер побежал открывать. Он впустил в дом кюре, который порвал брюки, перелезая через кованую ограду парка.
– Уезжайте немедленно! Вас хотят арестовать!
– Почему?
– Пока не знаю. Но судейские уже выехали.
Эти слова были встречены дружным смехом.
– Мы ни в чем не виноваты! – заявили молодые дворяне.
– Виноваты или нет, садитесь на лошадей и скачите к границе, – продолжал кюре. – Там и докажете свою невиновность. Можно обжаловать вынесенный заочно обвинительный приговор, но не тот противоречивый, который вынесут вам люди, руководствуясь страстями и предрассудками. Вспомните слова президента парижского парламента г-на дʼАрле: «Если меня обвинят в похищении башен собора Нотр-Дам, первое, что я сделаю, – убегу!»
– Но разве убежать не значит признать себя виновным? – сказал маркиз де Симёз.
– Не нужно убегать! – сказала Лоранс.
– Снова ваши благородные глупости! – в отчаянии вскричал кюре. – Был бы я всемогущ, как Господь, я бы вас похитил. И если меня найдут здесь в таком виде, этот неожиданный визит обернется и против меня, и против вас, поэтому я возвращаюсь тем же путем, что и пришел. Задумайтесь! У вас еще есть время. Вы окружены со всех сторон, и только возле ограды, между садом и моим пресбитерием, пока что нет никого из служителей фемиды.