Борден потер икры, обтянутые плотными черными чулками из шелка-сырца, – он был в черных полотняных кюлотах и во фраке так называемого французского покроя – и обвел клиентов проницательным взглядом, которому придал выражение едва заметной боязливой неуверенности. У присутствующих кровь застыла в жилах.
– Желаете ли вы, чтобы я разобрал дело по пунктам? Могу я говорить открыто? – спросил он.
– Разумеется, можете, мсье! – сказала Лоранс.
– Все ваши действия, невинные по сути, свидетельствуют против вас, – сказал ей старый законник. – Ваших родственников не спасти, но можно попытаться смягчить наказание. Вы приказали Мишю продать имущество, и на суде это станет очевидным доказательством ваших преступных намерений против сенатора. Вы нарочно отослали прислугу в Труа, чтобы иметь свободу действий, – и это тоже сыграет на руку обвинению, тем паче что это правда. Слова, ужасные слова, сказанные Робером дʼОтсером Бовизажу, делают вашу виновность очевидной. В собственном дворе вы обронили еще одну опрометчивую фразу, доказывающую, что ваша враждебность по отношению к графу де Гондревиллю существует уже давно. Что касается лично вас, мадемуазель, в момент преступления вас видели возле ворот – вы кого-то или что-то высматривали; вы на свободе только потому, что судьи не хотят придавать этому делу оттенок сентиментальности.
– Защита ничего не сможет сделать, – сказал г-н де Гранвилль.
– Дело осложняется еще и тем, что мы не можем открыть правду. Мишю, как и господам де Симёз и дʼОтсер, лучше стоять на том, что они несколько часов провели в лесу и вернулись обедать в Сен-Синь и вы все это время были с ними. Но даже если бы мы попытались доказать, что вы были дома в три часа, когда случилось нападение, кто будет нашими свидетелями? Марта, жена одного из обвиняемых, супруги Дюрье и Катрин – ваши слуги, а еще мсье и мадам дʼОтсер, родители еще двух обвиняемых. Их показания не имеют ценности. Закон не позволит им свидетельствовать против вас, и никто, будучи в здравом уме, им не поверит, если они выскажутся в вашу пользу. Если же на свою беду вы расскажете, что ездили в лес за одиннадцатью сотнями тысяч франков, то этим вы отправите обвиняемых прямиком на галеры, как воров. Государственный обвинитель, присяжные, судья, публика, Франция – все решат, что вы взяли это золото в Гондревилле, а сенатора устранили, чтобы развязать себе руки. В нынешней формулировке обвинение выглядит туманным; но если откроется правда, оно станет неопровержимым. Детали, которые пока остаются неясными, присяжные соотнесут с ограблением – сейчас всех роялистов приравняли к разбойникам. В нынешнем виде преступление представляется местью, вполне вероятной при текущей политической ситуации. Обвиняемым грозит смертная казнь, но не каждый сочтет ее позором; однако, если среди обстоятельств дела всплывет ограбление, снисхождения не будет: вы лишитесь сочувствия, которое испытывают люди к осужденным на смерть, когда их мотивы понятны, а потому – простительны.
Сразу после ареста, когда вы еще могли продемонстрировать место, где были спрятаны деньги, карта, жестяные цилиндры и само золото, и объяснить, чем занимались в тот день, у вас был шанс доказать свою непричастность, и то лишь беспристрастным судьям. Но при нынешнем положении дел лучше молчать. Дай господь, чтобы никто из шестерых подозреваемых не проговорился. Но, как бы то ни было, мы постараемся использовать их показания с выгодой для себя.
Лоранс в отчаянии заломила руки и обратила скорбный взгляд к небу – только теперь перед ней открылась глубина пропасти, в которую угодили ее кузены. Маркиз и молодой защитник согласились с рассуждениями Бордена. Старик дʼОтсер заплакал.
– Ну почему бы вам не послушаться аббата Гуже, который просил вас бежать? – в отчаянии произнесла г-жа дʼОтсер.
– Ах, если вы могли заставить их тотчас же уехать, но не сделали этого, считайте, что вы убили их своими руками! – воскликнул Борден. – Неявка в суд дает обвиняемым время. Когда есть время, невиновные могут добиться прояснения обстоятельств дела. А это дело представляется мне самым темным из всех, с которыми я сталкивался, хотя, надо признать, в жизни я распутал их немало.
– Это дело остается необъяснимым для всех, даже для нас, – сказал г-н де Гранвилль. – Если обвиняемые не виноваты, нападение совершил кто-то другой. Нельзя допустить, что пять человек появились в деревушке словно по волшебству, нашли лошадей, подкованных так же, как лошади обвиняемых, попытались надеть чужую личину и посадить Малена в яму только для того, чтобы погубить Мишю и господ де Симёз и дʼОтсер. У этих неизвестных, настоящих преступников, были свои мотивы замаскироваться под пятерых невинных, и чтобы отыскать этих людей и их следы, нам, как и властям, пришлось бы прибегнуть к услугам всех агентов и соглядатаев, сколько их есть в коммунах на расстоянии двадцати лье от Гондревилля!
– Это непосильная задача, – сказал Борден. – Не стоит даже думать об этом. С тех пор как общество изобрело правосудие, ему еще не удалось предоставить несправедливо обвиняемому человеку те же правомочия, какими располагает судья, стремящийся покарать преступника. Правосудие не является двусторонним: защита не имеет ни шпионов, ни полиции и не располагает социальными рычагами, которые можно было бы задействовать в пользу своего клиента. Единственное, что невинность может призвать в свою защиту, – это доводы, понятные здравомыслящему человеку; но довод, который может убедить судей, зачастую не производит должного впечатления на предубежденных против подсудимого присяжных. Против вас же – вся страна. Восемь присяжных, утвердивших обвинение, – владельцы национализированного имущества. Коллегия присяжных, которая будет судить ваших родственников, так же как и первая, будет состоять из приобретателей или продавцов такого имущества или же из чиновников, каким-то образом к этому причастных. Словом, это будет коллегия маленов. Остается лишь выработать крепкую позицию защиты, придерживаться ее – и погибнуть, будучи ни в чем не повинным. Вам вынесут обвинительный приговор, но мы обратимся в Кассационный суд и попытаемся затянуть слушания. Если за это время мне удастся собрать доказательства в нашу пользу, мы сможем просить о помиловании. Таковы «анатомия» этого дела и мое мнение. Если мы восторжествуем (в юриспруденции все возможно), это будет чудо. И ваш адвокат скорее, чем все, кого я знаю, способен это чудо совершить; я ему в этом помогу.
– Сенатор должен знать разгадку этой тайны, – сказал г-н де Гранвилль. – Нам всегда известно, кто затаил против нас злобу и почему. Даже странно, что в конце зимы он уехал из Парижа в Гондревилль – один, без свиты, чтобы уединиться там с нотариусом и, фигурально выражаясь, позволить похитить себя пяти неизвестным!
– Что ж, его поведение представляется столь же странным, как и поступки наших подсудимых. Но как из обвиняемых стать обвинителями, в то время как вся страна настроена против нас? Для этого потребовались бы снисходительность и содействие правительства и в тысячу раз больше доказательств, чем в любом, более заурядном деле. Я вижу во всем этом умысел и тонкий расчет; наш тайный противник прекрасно осведомлен о том, что связывает Малена с Мишю и господами де Симёз. Грабители, которые не проронили ни слова и ничего не взяли! Предусмотрено все до мелочей. Сдается мне, что под масками скрывались злоумышленники совершенно особого рода. Но попробуйте сказать это присяжным, которые будут вас судить!
Эта проницательность в приватных делах, которая и составляет величие некоторых адвокатов и судей, удивила и обескуражила Лоранс. Неумолимая логика г-на Бордена заставила ее сердце сжаться.
– На сотню уголовных дел, – сказал он, – приходится всего десять, которые полностью раскрыты правосудием, а добрая треть так и остается тайной за семью печатями. Ваше дело я причисляю к тем, которые совершенно непонятны ни для предполагаемых преступников, ни для обвинителей, ни для судей и публики. Что касается императора, то он сейчас слишком занят другими делами, чтобы спасать господ де Симёз, даже если бы те никогда и не замышляли его свергнуть. Но кто, черт побери, точит зуб на Малена? И чего от него хотят добиться?
Борден и г-н де Гранвилль переглянулись с таким видом, словно сомневались в искренности Лоранс. Эти сомнения были для девушки едва ли не самым мучительным среди множества несчастий, выпавших на ее долю. Ее взгляд, брошенный на защитников, положил конец их колебаниям.
На следующий день защитники получили обвинительный акт и смогли поговорить с обвиняемыми. Борден сообщил семье, что, выражаясь профессиональным языком, «все шестеро держатся прекрасно, как и подобает порядочным людям».
– Г-н де Гранвилль будет защищать Мишю, – добавил Борден.
– Мишю? – вскричал г-н де Шаржбёф, изумленный этой переменой.
– Он – основной фигурант дела, и в этом – главная опасность, – отвечал старый прокурор.
– Если наибольшая опасность грозит ему, ваше решение представляется мне правильным! – воскликнула Лоранс.
– Мы видим несколько направлений защиты, – продолжал г-н де Гранвилль, – и намереваемся тщательно их изучить. Если мы и сможем их спасти, то только благодаря тому, что г-н дʼОтсер поручил Мишю поправить одну из опор на дороге, проходящей по дну оврага, и что в лесу видели волка – все зависит от дебатов перед криминальным судом. Обсуждаться будут незначительные детали, но вы сами увидите, какое колоссальное значение они обретут.
Лоранс впала в состояние душевного смятения, которое особенно тяжело для людей думающих и активных, когда они понимают, насколько и мысли, и действия бесполезны. Речь больше не шла ни о свержении человека или правительства при помощи преданных людей, ни о фанатической приверженности своим идеалам, скрытым под покровом тайны: она видела перед собой общество, ополчившееся против нее самой и ее кузенов. Невозможно в одиночку взять тюрьму штурмом, невозможно освободить узников, когда ты окружен враждебным населением и находишься под неусыпным надзором полиции, наслышанной о дерзости арестантов, истинной или мнимой… Поэтому, когда молодой защитник, испуганный растерянностью этой благородной и мужественной девушки, выражение лица которой свидетельствовало о душевном оцепенении, попыталс