– О, это исключительный человек! – воскликнул Борден.
– Энтузиазм? Вот уж не ожидал от вас, Борден! Значит, в этом человеке действительно что-то есть. – Талейран тут же переменил тему. – Наш суверен чрезмерно самолюбив, господин маркиз, и намеревается отправить меня в отставку, дабы иметь возможность без помех совершать глупости. Он – великий солдат и умеет изменять законы пространства и времени; людей он изменить не сможет никогда, но будет стремиться переделать их по образцу, который сочтет для себя удобным. И прошу, помните одно: помилования для ваших родственников может добиться только одна-единственная особа… И это – мадемуазель де Сен-Синь!
Маркиз в одиночестве уехал в Труа и рассказал Лоранс, как обстоят дела. Графиня добилась позволения генерального прокурора повидать Мишю, и маркиз проводил ее до входа в тюрьму, где и остался ее ждать. Лоранс вышла в слезах.
– Несчастный! – сказала она. – Он пытался встать на колени, прося меня больше о нем не заботиться, – забыл, что у него на ногах кандалы! Ах, маркиз, я буду просить, чтобы его помиловали! Да, я поеду и буду целовать императору ноги. И если мои усилия окажутся тщетными, сделаю все, чтобы память о нем вечно жила в нашей семье. Подайте новое ходатайство о его помиловании, чтобы выиграть время; я хочу заказать его портрет. Едемте!
На следующий день, увидев условный сигнал, означавший, что Лоранс заняла предназначенное ей место, министр внешних дел позвонил в звонок и приказал явившемуся на зов секретарю ввести г-на Корантена.
– Милейший, вы – человек весьма предприимчивый, – сказал ему Талейран. – Я хочу взять вас к себе на службу.
– Ваша светлость…
– Сперва выслушайте! Служа Фуше, вы заработаете состояние, но не получите ни почестей, ни завидной должности. Но с блеском исполняя мои поручения, как вы только что проделали это в Берлине, вы обретете значимость.
– Ваша светлость, вы очень добры…
– В последнем своем деле, в Гондревилле, вы продемонстрировали свой талант…
– О чем вы, ваша светлость? – спросил Корантен, не выказывая ни особой холодности, ни особого удивления.
– Мсье, вы ничего не добьетесь, – последовал сухой ответ. – Вы боитесь…
– Чего же, ваша светлость?
– Смерти! – произнес министр своим красивым, гулким и глубоким голосом. – Прощайте, милейший!
– Это он! – сказал маркиз де Шаржбёф, входя в кабинет. – Но мы едва не довели графиню до могилы. Она задыхается!
– Никто, кроме него, не способен на такие ухищрения, – отвечал министр. – Мсье, успех вашей миссии под угрозой, – продолжал он. – Поезжайте по дороге на Страсбург, я отправлю вслед за вами незаполненные бланки паспортов. Подыщите себе двойников, меняйте половчее маршрут и в особенности кареты. Устройте так, чтобы в Страсбург прибыли ваши двойники, а сами через Швейцарию и Баварию отправляйтесь в Пруссию! Никому ни слова, будьте крайне осмотрительны. Против вас – полиция, и вы не представляете, на что она способна…
Мадемуазель де Сен-Синь предложила Роберу Лефевру достаточное вознаграждение, дабы он приехал в Труа и написал портрет Мишю. Г-н де Гранвилль пообещал этому художнику, в то время находившемуся на пике славы, всячески облегчить его работу. Г-н де Шаржбёф и Лоранс выехали в его старенькой полуберлине, прихватив с собой слугу, говорящего по-немецки. В окрестностях Нанси они догнали Готара и мадемуазель Гуже, которые выехали чуть раньше в великолепном экипаже. Лоранс и маркиз пересели в этот экипаж, а им отдали свою полуберлину. Министр не ошибся: в Страсбурге главный комиссар полиции отказался завизировать паспорт путешественников, ссылаясь на строгость полученных им распоряжений. В то же самое время маркиз с Лоранс выезжали из Франции через Безансон с дипломатическими паспортами. Лоранс оказалась в Швейцарии в первые дни октября, однако ее совершенно не волновали мелькавшие за окном прекрасные пейзажи. Она забилась вглубь кареты, погруженная в оцепенение, подобное тому, в которое впадает преступник, когда узнает о времени казни. В такие моменты все вокруг словно заволакивает жарким паром и самые обыденные вещи приобретают фантастические формы. Мысль: «Если у меня ничего не выйдет, они умрут!» – обрушивалась на душу Лоранс снова и снова, как некогда топор палача обрушивался на его жертв при четвертовании. Графиня чувствовала себя все более разбитой; она теряла жизненную силу в ожидании жестокой минуты, решающей и быстротечной, когда она окажется лицом к лицу с человеком, от которого зависит жизнь де Симёзов и дʼОтсеров. Для себя она решила, что не станет даже пытаться побороть эту слабость, – чтобы не тратить силы попусту. Маркизу не дано было понять эту расчетливость сильных духом, который внешне проявляется по-разному (ибо в напряженном ожидании иные, наиболее утонченные умы предаются неожиданной веселости), и он испугался, что не довезет Лоранс живой на эту встречу, имеющую для них особое значение и, бесспорно, выходящую за рамки повседневной жизни. Для графини унизиться перед этим человеком, ненавидимым и презираемым ею, означало гибель ее благородных устремлений.
– Одна Лоранс вот-вот погибнет, другая – уцелеет. Но это будет уже не та Лоранс, – сказала она.
Оказавшись на территории Пруссии, путешественники, разумеется, не могли не заметить, что на дорогах стало гораздо больше солдат и повозок. Началась Прусская кампания Наполеона. Лоранс и старый маркиз наблюдали за тем, как великолепные дивизии французской армии выстраиваются и маршируют, словно на параде в Тюильри. В окружении этой военной мощи, описать которую можно лишь словами и картинами из Библии, человек, вдохновлявший всю эту массу, представлялся Лоранс исполином. Скоро ее ушей достигли вести о победе: армия Империи разгромила противника на двух ключевых направлениях. Накануне приезда путешественников в Заальфельд (они пытались настичь Наполеона, перемещавшегося с молниеносной быстротой) стало известно, что погиб принц Пруссии. Наконец 13 октября – дурное предзнаменование! – мадемуазель де Сен-Синь оказалась на дороге, проходящей вдоль реки, в окружении войск Великой армии. Лоранс уже устала видеть вокруг себя сумятицу, переезжать от деревни к деревне и от дивизии к дивизии, томиться в обществе старика и чувствовать себя потерянной в этом океане из ста пятидесяти тысяч штыков, наставленных на всё те же сто пятьдесят тысяч – но уже в руках противника. Ей надоело смотреть на реку через изгородь, отделявшую ее от грязного тракта, поднимавшегося на вершину холма, и она спросила у встречного солдата, что это за река.
– Она называется Заале, – отвечал он, указывая на значительные силы пруссаков, расположившиеся на противоположном берегу.
Сгущались сумерки, и Лоранс видела, как вокруг зажигаются огни и поблескивает оружие. Престарелый маркиз, сидя рядом со своим новым слугой, с поистине рыцарской отвагой сам правил парой отменных лошадей, купленных накануне. Он прекрасно понимал, что на поле битвы не найдет ни форейторов, ни лошадей. Неожиданно лихой экипаж, при виде которого изумлялись все солдаты, был остановлен армейским жандармом, накинувшимся на маркиза с криком:
– Кто вы такие? Куда направляетесь? Что вам нужно?
– Мы ищем императора, – сказал маркиз де Шаржбёф. – У меня важная министерская депеша для гран-маршала Дюрока!
– Вам нельзя здесь оставаться, – сказал жандарм.
Однако мадемуазель де Сен-Синь и маркизу все же пришлось остаться – наступала ночь.
– Где мы? – спросила графиня, останавливая двух офицеров, чьи мундиры были прикрыты суконными сюртуками.
– Вы – в самом авангарде французской армии, мадам, – отвечал один из офицеров. – Но вам следует как можно скорее уехать: если враг перейдет в атаку или начнется артиллерийский обстрел, вы окажетесь меж двух огней.
– Ах, вот как… – с безразличным видом вздохнула Лоранс.
Услышав этот вздох, другой офицер сказал:
– Как эта женщина вообще тут оказалась?
– Мы дожидаемся жандарма, который ушел сообщить о нас г-ну Дюроку. Мы надеемся на его протекцию: нам нужно повидать императора.
– Повидать императора? – спросил первый офицер. – Вы хотите говорить с ним накануне решающей битвы?
– Вы правы, – ответила графиня, – мне следует подождать до завтра. После победы он будет добрее.
Офицеры отъехали на два десятка шагов и остановились. Экипаж же окружила целая толпа генералов, маршалов, офицеров – все в великолепных мундирах. Никто не задавал маркизу и Лоранс никаких вопросов – карету просто объезжали.
– Бог мой! Боюсь, это и был император, – обратился маркиз к мадемуазель де Сен-Синь.
– Император? Так вот же он! – сказал стоящий поблизости генерал-полковник.
Лоранс посмотрела на человека, находившегося в нескольких футах от кареты – в одиночестве, чуть впереди остальных, – того самого, который спросил: «Как эта женщина вообще тут оказалась?» Этот офицер – будем теперь называть его императором – был в своем знаменитом рединготе, накинутом поверх зеленого мундира, и сидел верхом на белом коне с богатой сбруей. Через лорнет он оглядывал позиции прусской армии, расположившейся на противоположном берегу Заале. Теперь Лоранс стало ясно, почему их экипаж остановили именно тут и почему императорская свита не задавала вопросов. Молодая женщина конвульсивно содрогнулась: час настал. Вблизи глухо топали солдаты и перемещались орудия: армия в ускоренном темпе разворачивалась на плато – том самом, на котором они сейчас находились. Батареи, казалось, говорили на особом языке; лязгали зарядные ящики, сверкали бронзой пушки.
– Маршал Ланн со своим корпусом займут передовые позиции, маршал Лефевр с гвардией переместятся на этот холм, – сказал второй офицер, оказавшийся генерал-майором Бертье.
Император спешился, и Рустан, его знаменитый мамелюк, тут же подбежал, чтобы придержать коня. Лоранс не могла опомниться от изумления; такая простота казалась ей невероятной.
– Я останусь ночью на плато, – сказал император.
В эту минуту к маркизу де Шаржбёфу приблизился гран-маршал Дюрок, которого разыска