вернуться домой. Полагаю, увидев, что в списки эмигрантов перестали вносить новые имена и многих оттуда вычеркивают, что католическая церковь восстанавливается и издаются антиреволюционные законы, принцы должны были понять, что вернуться им будет чем дальше, тем сложнее, если не сказать невозможно. Бонапарт становится единственным препятствием к их возвращению; они желают его устранить, и это ясно как день. Поверженный заговорщик всегда преступник; победивший становится героем, и если посмотреть на дело с этой точки зрения, твое замешательство мне понятно.
– Главная идея в том, – продолжал Мален, – чтобы руками Бонапарта швырнуть под ноги Бурбонам голову герцога Энгиенского, как Конвент в свое время швырнул европейским королям голову Людовика XVI. Таким образом Бонапарт еще раз докажет приверженность идеям Революции; либо же будет свергнут современный идол французов и их будущий император, чтобы на обломках его престола установить подлинный трон. Я завишу от обстоятельств – от удачного пистолетного выстрела или взрыва «адской машины», вроде той, что заговорщики использовали на улице Сен-Никез. Меня посвятили не во все детали. Мне предложено в критический момент созвать Государственный совет и поспособствовать легальной реставрации Бурбонов.
– Выжди еще немного, – сказал нотариус.
– Невозможно! Я должен принять решение безотлагательно.
– Почему?
– В числе заговорщиков – братья де Симёз, и сейчас они скрываются в окрестностях Гондревилля. Мне придется либо установить за ними слежку, дождаться, пока они себя скомпрометируют, и тогда от них избавиться, либо тайно им покровительствовать. Я просил префекта дать мне кого-то из своих подчиненных, и что же? Он присылает этих матерых волков, которые к тому же, проезжая через Труа, заручились помощью местных жандармов!
– Гондревилль теперь твой, и это ты пытаешься его сохранить, участвуя в заговоре, – сказал Гревен. – Ни Фуше, ни Талейран, ни эти приезжие из Парижа не имеют ко всему этому никакого отношения. Играй с ними по-честному. А почему бы и нет? Все, кто причастен к казни Людовика XVI, сейчас в правительстве, и во Франции огромное количество людей, приобретающих национализированное имущество; а ты намереваешься привести к власти тех, кто потребует, чтобы ты вернул Гондревилль? Если они не законченные кретины, Бурбоны поставят крест на том, что сделали мы. Извести Бонапарта!
– Человеку моего ранга не пристало доносить, – живо откликнулся Мален.
– Твоего ранга? – с улыбкой переспросил Гревен.
– Мне предлагают пост министра юстиции.
– Понимаю, столь блестящая перспектива ослепила тебя, поэтому пробираться в этих политических потемках и искать выход придется мне. Невозможно представить, какие события могли бы вернуть Бурбонам трон сейчас, когда в распоряжении генерала Бонапарта восемьдесят кораблей и четыреста тысяч солдат. В выжидательной политике самое сложное – определить, когда неустойчивая власть падет; но, друг мой, власть Бонапарта в настоящее время сильна. Возможно, Фуше тебя проверяет, хочет узнать твои истинные замыслы, а затем избавиться от тебя?
– Нет, я полностью уверен в посреднике. И если бы было так, как ты говоришь, Фуше не отправил бы ко мне этих двух горилл; я слишком хорошо их знаю, чтобы подозревать подвох.
– На меня они наводят страх, – сказал Гревен. – Если Фуше тебе доверяет и о проверке речь не идет, то зачем он их прислал? Фуше не стал бы выкидывать такой трюк без причины.
– Это вынуждает меня принять решение! – вскричал Мален. – С Симёзами я никогда не буду знать покоя! Может, Фуше, зная мое положение, не хочет их упускать, намереваясь подобраться через них к Конде?
– Что ж, старина, при Бонапарте владельца Гондревилля никто не потревожит.
И тут в густой листве липы Мален заметил ружейное дуло.
– Я не ошибся, это был сухой щелчок заряжаемого ружья, – сказал он Гревену, прячась за толстое дерево.
Встревоженный внезапным движением друга, нотариус последовал за ним.
– Это Мишю, – проговорил Гревен, – я вижу его рыжую бороду.
– Не подадим виду, что испугались, – сказал Мален, медленно удаляясь от опасного места. – Что он имеет против новых владельцев усадьбы? Совершенно ясно, что целился он не в тебя. Если он нас подслушал, придется заказать по нему заупокойную службу… А нам разумнее было бы выйти в поле. Кто, черт подери, мог знать, что шпионы прячутся даже на деревьях?
– Век живи – век учись, – изрек нотариус. – И все-таки он был далеко, а мы разговаривали шепотом.
– Нужно будет сказать о нем пару слов Корантену, – отвечал Мален.
Глава 4Маска сброшена
Вскоре после этого Мишю вернулся домой, бледный и встревоженный.
– Что-то случилось? – спросила у него испуганная жена.
– Нет, – ответил он, увидев Виолетта, чье присутствие стало для него совершеннейшей неожиданностью.
Мишю взял стул, спокойно уселся у камина и швырнул в огонь листок бумаги, который извлек из жестяной коробки, в каких солдаты обычно носят документы. Марта вздохнула свободно, как человек, сбросивший наконец с плеч огромный груз. Виолетту все это показалось любопытным. Управляющий с восхитительным хладнокровием положил карабин на каминную полку. Марианна и мать Марты пряли при свете лампы.
– Идем, Франсуа, – обратился Мишю к сыну. – Пора в кровать. Хочешь ты спать или нет?
Он схватил сына и вынес его из комнаты.
– Спустишься в погреб, – зашептал он мальчику на ухо, когда они были уже на лестнице, – возьмешь две бутылки маконского, примерно треть из каждой выльешь и дольешь коньяком, что стоит на полке. Потом возьмешь бутылку белого и разбавишь коньяком наполовину. Сделай все как следует и поставь эти три бутылки на пустую бочку – ту, что стоит у входа в погреб. Когда я открою окно, выходи из погреба, седлай мою лошадь и поезжай в Пото-де-Гюё. Там жди меня.
Вернувшись в комнату, Мишю сказал:
– Вот постреленок, никак его не уложишь! Хочет делать то, что и взрослые, – все видеть, слышать, знать. Дурной пример вы подаете моим домочадцам, папаша Виолетт!
– Господь с вами! – вскричал крестьянин. – Надо же, как вы сегодня разговорились! Обычно из вас слова не вытянешь…
– Уж не думаете ли вы, что я не вижу, когда за мной шпионят? Не на того вы поставили, дорогой мой Виолетт. Если бы вы, вместо того чтобы прислуживать тем, кто желает мне зла, помогали мне, я бы сделал для вас кое-что получше, нежели продление договора об аренде…
– А что бы вы сделали? – Глаза алчного крестьянина широко распахнулись.
– Я продал бы вам свою землю по хорошей цене.
– Не бывает хорошей цены, когда приходит время платить, – наставительно заметил Виолетт.
– Я хочу уехать из этих мест и охотно продал бы вам свою ферму в Муссо со всеми постройками, посевами и домашней скотиной – за пятьдесят тысяч франков.
– Неужели?
– Так вы согласны?
– Пресвятая дева, надо подумать.
– Так давайте обсудим! Но я хочу получить задаток.
– У меня ничего нет.
– Ваше слово!
– Вот еще!
– Скажите, кто сейчас прислал вас ко мне.
– С делами я управился, иду домой и думаю: дай-ка сверну к павильону, пожелаю мсье Мишю доброй ночи!
– Ты ехал по делам верхом, а возвращаешься без лошади. Что ж я, по-твоему, кретин? Ты врешь мне, и я не продам тебе ферму.
– Гревен меня попросил, что тут такого? Говорит: «Виолетт, нам бы повидать Мишю. Сходи за ним! Если не застанешь дома, дождись…» Вот я и понял, что вечером мне лучше побыть тут.
– Те два парижских верзилы до сих пор в шато?
– Откуда мне знать? Какие-то люди в гостиной были.
– Ты получишь мою ферму! Давай обсудим детали. Жена, принеси-ка вина – обмыть сделку. Возьми лучшего руссильонского – того, что из погреба старого маркиза. Мы, слава богу, не дети. На пустой бочке у входа стоят две бутылки, и еще прихвати бутылку белого.
– Это правильно! – сказал Виолетт, который никогда не пьянел. – Выпьем!
– У вас ведь припрятано пятьдесят тысяч франков – под половицей, возле кровати! Отдадите их мне через две недели после того, как мы подпишем у Гревена договор купли-продажи.
Виолетт побледнел и во все глаза уставился на Мишю.
– Что? Ты пришел шпионить за отпетым якобинцем, имевшим честь председательствовать в клубе в Арси, и думаешь, что он не прищемит тебе нос? Я не слеп и заметил: ты недавно вынимал половицы и снова поставил их на место. Ну не пшеницу же ты под ними сеял, в самом деле! Выпьем!
Взбудораженный Виолетт опрокинул в себя большой стакан вина, не обращая внимания на вкус, – от тревоги внутри у него все горело огнем, и примеси коньяка он даже не почувствовал; единственное, о чем он сейчас думал, – как поскорее вернуться домой и перепрятать свое сокровище. Домочадцы Мишю смотрели на него и улыбались.
– По вкусу вам вино? – спросил Мишю у незваного гостя, наливая ему еще стакан.
– Еще бы!
– И на этой земле вы, Виолетт, будете хозяином!
Полчаса они, как это принято у крестьян, заключающих сделку, оживленно обсуждали сроки вступления в права собственности и тысячу пустяковых подробностей, что-то выясняли, опустошая стаканы один за другим, что-то друг другу обещали и от чего-то отнекивались: «я что же, лгу?», «да святая правда!», «честное слово!», «стал бы я врать!», «чтоб мне шею сломать, если…», «чтоб мне этим вином отравиться, если это не чистейшая правда…», а потом Виолетт уронил голову на стол. Он не просто захмелел, он был мертвецки пьян. Мишю, как только увидел, что взгляд у гостя затуманился, поспешил открыть окно.
– Где этот балбес Гоше? – спросил он у Марты.
– Лег спать.
– Ты, Марианна, – сказал управляющий своей верной служанке, – иди и стереги у двери, чтобы он не вышел. А вы, матушка, спуститесь вниз и присматривайте за этим вот шпионом. Будьте настороже. Открывать дверь можно только Франсуа. Это вопрос жизни и смерти, – добавил Мишю глубоким голосом. – Для всех, кто живет в моем доме: этой ночью я носа на улицу не высовывал! Чем бы вам ни грозили, клянитесь, что так и было. А ты, моя женушка, надевай-ка башмаки, бери чепец, и идем! Никаких вопросов, я с тобой!