– А селезенка у нее тоже новая вырастет?
– Вот уж без понятия. Я даже не очень-то представляю себе, где это – селезенка. Может, вырастет. А может, их вообще у нас от природы две.
– Мам, а ты теперь больше не уйдешь?
– Уйду. – Выпрямившись, Аграт рывком подняла бретельку платья назад к ключицам. – Хорошенького понемножку.
Осторожно переложила Тёмину голову обратно со своих колен на диван.
– Уйду, а потом снова приду. А зачем тебе я? У тебя же теперь Соня есть.
В углу рта у Аграт залегла глубокая складка. Сейчас Аграт казалась старше, чем когда я видела ее в Ган Сакере. Хотя поди знай, сколько лет может быть демону? Но тогда Аграт на вид нельзя было дать больше тридцати, а сейчас она выглядела на все сорок. Бедная, переволновалась, наверное. Примчалась со своим молоком, откуда-то издалека. «Наша мама пришла, молочка принесла…» Подол вечернего платья был весь изорван и покрыт густым слоем дорожной пыли.
Зря я на нее тогда бочку катила!
– Почему ж вы мне сразу не сказали, что не по своей воле бросили Тёму, что вас заставили это сделать?
– Сказала – не сказала, big deal[10]. У тебя ведь было уже свое мнение, с чего б ты стала его менять?
– Но я была не права! Я зря вас тогда обидела.
Аграт устало отмахнулась:
– Оставь, это все неважно. Все это уже в прошлом. Иль фат – мат[11]. Важно лишь настоящее, я тебе уже говорила. И потом, почему ты думаешь, что он все тебе наврал, этот поц? Я сама сколько раз спрашивала себя – не я ли украла Сашину жизнь? Может, да, может, нет, мне-то самой откуда знать? Главное, я ведь предупреждала его: смотри, сам знаешь, что про нас, демонов, болтают… А он смеялся и отвечал – брось, даже если правда, на что мне жизнь без тебя? У меня и так ее уже было слишком много – без тебя. Пусть теперь будет короткая, но с тобой. И я подумала – пусть, это его право.
Надо отдать должное Жан-Марку. Когда утром, открыв дверь клиники, он увидел радостно скачущую абсолютно здоровую Тёму, брови у него поползли вверх, а челюсть поехала вниз. Но он быстро все подобрал и вернул на место.
– Eh bien, значит, антибиотики не нужны. Спицы положи в раковину – я их вымою, простерилизую, и они еще пригодятся. Merde, в раковину, я сказал, а не рядом! Запоминай, все должно быть на своих местах, а то потом здесь не разберешься! Собирайтесь, поехали! Отвезу вас домой.
Надо было отказаться, но я была так измучена нашими вчерашними приключениями и бессонной ночью! Жан-Марк довез нас до самого подъезда, в дороге раз десять напомнил о нашем соглашении: «Нет-нет, какие деньги, ты ж теперь у меня работаешь», потрепал Тёму по плечу: «Au revoir, mon enfant[12], не лезь больше под машины!», развернулся и уехал.
У меня от всего этого остался какой-то привкус клюквенного сока и балаганности. И еще – беспокойное предчувствие начала чего-то нового. Но сосредотачиваться на этом я не стала. Позвонит – позвонит, нет – нет. Главное, вчера он как-то уж очень вовремя под руку подвернулся.
Покормив Тёму, которая неожиданно с аппетитом умяла в пять минут яичницу с помидорами – видно, сказывалась моя кровь! – я полезла проверять почту. Наткнулась на очередное Сережкино сообщение. Как и во всех предыдущих, обиды в нем шли вперемешку с жалобами, поток проклятий прерывался объяснениями в любви и заверениями в вечной верности, а кончалось все изложением очередного проекта: «Зацени, как я без тебя! Хотя с тобой бы мы и не так еще…» По счастью, я прекрасно помнила, что раньше причиной всех его неудач была я. Теперь же причиной было мое отсутствие. В общем, как всегда, одна я во всем виновата.
Но почему-то всегда после этих писем появлялось дикое желание немедленно все бросить и рвануть к нему на помощь в Москву. Да хоть просто приехать, обнять разочек. Чего там до этой Москвы – четыре часа туда, четыре обратно, займет меньше дня. А человеку приятно.
Сережка, конечно, дурак дураком, но свой. Бывший муж – почти родственник. И ведь он неплохой, в сущности, парень, даже и не скажешь, что глупый. Обидно, что в жизни у него такой кавардак – и жена ушла, и долгов куча. Ладно, выкрутится. У одного займет – другому отдаст. Да вот же, он и пишет:
«Займу у Мурада. Он два раза уже предлагал, но я чего-то отказывался. Все у меня из головы не шло твое вечное: “Не связывайся с людьми чуждой с нами ментальности”. Да по фигу мне на его ментальность! Меня только деньги его интересуют. Вон ты со мною одной ментальности, а толку. Мне ж главное – еще пару месяцев на плаву продержаться, а там-то оно само попрет. И будешь ты, дура, локти себе кусать, что…»
Господи, какой еще Мурад? Неужели тот самый… Да это ж совсем без головы надо быть, чтоб с ним связываться! Без головы Сережка скоро и будет. С такими раскладами.
Ужасно хотелось ему помочь, но как? Тут серьезные деньги нужны, у меня отродясь таких не водилось, я же все-таки не Мурад.
Без особой надежды я встряхнула плотный конверт: вдруг да сжалится над Серегой мироздание? Из конверта выпало полста шкалей – как раз в магазин сходить, хотя на рулет шоколадный уже не хватит. Ну и правильно, нефиг нас баловать, еще растолстеем.
Хоть не открывай этих посланий! Такой сразу тоской накрывает, как не уезжала.
– Ты расстроилась? Что-нибудь грустное пишут? – спросила Тёма.
– Да не грустное, Тём. Просто дяде одному деньги очень нужны.
– Так ты отдай ему! – Тёма кивнула на выпавшие из конверта бумажки. – Мы пока перебьемся, в холодильнике еще всего много. Правда, крембо закончились.
– Куплю я тебе твои крембо! Его это по-любому не спасет. Понимаешь, Тём, денег ему нужно до фига. У нас с тобой столько нет.
Она задумалась.
– А если продать что-нибудь дорогое?
– А оно у нас есть? Разве если тебя.
– Не-е! Меня не надо. Я тебе еще пригожусь!
До вечера Тёма ходила и все чего-то обдумывала. Нет, то есть она ела, играла, читала – все как обычно. Но я ж видела – в глазах у нее нет-нет да что-то мелькнет.
Наконец уже перед сном Тёма вдруг уселась в кровати и протянула мне два сжатых кулачка.
– Угадай, в какой руке? – Глаза у нее при этом были хитрые-прехитрые.
– В левой, – брякнула я первое пришедшее на ум, лишь бы отвязаться. Настроения не было никакого.
– Не угадала! – Тёма разжала пустой кулак. – Но ты не бойся, я тебе все равно отдам. Продай и пошли деньги тому дядьке.
В правой руке у нее оказался сиреневый мутный камень. Крупный, с перепелиное яйцо, оправленный в золото. Камень я не распознала, а насчет золота было сразу ясно: рыжее, как мамино обручальное кольцо. Не светлое, как сегодня большинство носит.
– Горе мое! Где ты это раздобыла?
Отвернулась и улеглась носом к стенке. Обиженно засопела.
– Тёма, я тебя спрашиваю: чей это камень?
– Я думала, ты обрадуешься.
– Да чему радоваться?! Это ж воровство! Колись давай, где взяла?!
– Как я тебе объясню где? Я ж там никогда не была. Я просто протянула туда руку и взяла. Никакое не воровство! Он там давно лежит, он ничей. Ну то есть он теперь твой. Я ж тебе его дала? Значит, твой.
– Ой-вэй, – вздохнул старый раввин, внимательно изучив Тёмин подарок. – В жизни не встречал таких крупных сапфиров! Знаете, вам будет непросто найти на него покупателя. Вы ведь его продать хотите, я правильно понял?
Не представляя себе, с кем еще можно посоветоваться, я в конце концов позвонила папиному рош ешиве. Все-таки он человек пожилой, мудрый и в бесах разбирается и в камнях.
Принял он меня у себя дома. Дверь в кабинет, где мы с ним сидели, была приоткрыта, и слышно было, как кто-то тяжело топает по дому, управляясь по хозяйству, шаркает шваброй, ставит на огонь кастрюлю, загружает посуду в посудомойку.
Из Гениной комнаты доносились звуки колыбельной на идиш. Ребецин укачивала новорожденную праправнучку. Мы с Тёмой присутствовали в прош-лый шабат на торжественном кидуше в честь ее рождения.
Встретили нас спокойно, даже довольно приветливо. Знакомые дети всю службу играли с Тёмой во дворе в салки, а директриса Бейт Яакова звала нас на праздник первого сидура к ним в школу. Обещала, что они Тёмке тоже подарят сидур (молитвенник), раз она так хорошо умеет читать.
– А думаете, его можно продавать? Мы ведь даже не знаем, откуда он взялся. Наверняка его ищут, раз он такая редкость.
– Насчет этого, Соня, можете не волноваться. Если Тёма сказала, что камень этот давно там лежит, полагаю, его не ищут уже лет триста.
– То есть получается, он вправду ничей? А как его продавать? Просто прийти в ювелирную мастерскую и предложить?
Раввин рассмеялся и сказал, чтобы я оставила камень пока у него. Если я не возражаю, он сам займется его продажей. Есть у него кое-какие знакомства в нужных кругах.
У меня гора с плеч свалилась! Камень и вправду был довольно увесистый, и таскать его с собой в сумке или кармане радости мне не доставляло. Дома держать его тоже стремно, у нас же вечный проходной двор: то Данька с друзьями без предупреждения завалится, то тетки из моего ульпана шестого уровня мивхан (экзамен) обмывать придут. В банк отнести – так там еще за ячейку платить придется. Вот же Тёмка придумала! Жили, кажется, не тужили.
– Вот неугомонный ребенок! Никогда не знаешь, что выкинет: то прыжки через стол, то сапфиры с грецкий орех! – улыбнулся, словно отвечая на мои мысли, раввин. – Трудно вам с ней, Соня?
Это он еще про машину с террористом не знает, подумала я. А вслух сказала:
– Ну что вы! Тёма ведь это от чистого сердца! Просто она добрая, отзывчивая. Ей хочется всех вокруг радовать. Не знает, что еще для этого сделать. Наоборот, по-моему, мне с ней повезло.
– Вы так считаете?
– Уверена!
Дверь открылась, и на пороге показалось приземистое существо с лицом землистого цвета.