– Соня, а в снежки – это как?
– Ну как, как? Берешь снег, лепишь из него шар и бросаешь в кого-нибудь, – ответила я, на ходу наклоняясь.
Без варежек ладони сразу заломило от холода. Я бросила снежок, попала Тёмке в плечо. Она хихикнула, попыталась повторить. Ее неуклюжий ком развалился в воздухе, не долетев. Пришлось ей показывать все сначала. Зато уж потом она не дала мне спуску!
Может, на гандбол ее отдать, как меня в детстве? Такой, как Тёма, в команде цены не будет!
Интересно, считается ли быть полубесом за допинг?
Три дня – сказал человек на улице, и мы с Тёмкой, замотавшись во все теплое, что в доме нашлось, приготовились ждать.
Окна я, чтоб не дуло, заложила поролоном из порванного матраса. Двери на балкон завесила одеялом. Ну а носков теплых у нас было завались, мне их еще в начале зимы мать прислала.
Хуже всего было с едой и светом. В смысле, что без света и без еды. Ну и Тёмку еще заметно ломало без электричества. Фокус с батарейками, к сожалению, не удался. Но я отыскала отцовский запас свечей, картошки, опять же на дне ящика немного осталось – ну так же не бывает, чтобы в доме русских евреев совсем не было картошки. Картошка, маслице постное, еще б селедки и огурцов… Ну это уж я совсем размечталась.
В магазин мы с Тёмкой еще дважды выбирались, все с тем же результатом. Впрочем, не совсем. В первый раз на двери висел большой амбарный замок, а во второй дверь была приоткрыта, всего на чуть-чуть, насколько снег позволял, а на крыльце суетился хозяин – смуглый марокканец с сизым отмороженным носом – и пытался отбить снег с крыльца пластмассовой шваброй.
Смотреть на это без слез было невозможно. В конце концов я не выдержала и спросила, что ли у него нет лопаты?
Марокканец послушно сходил домой за лопатой, но орудовал ею так же беспомощно, как до этого шваброй. Пришлось лопату отобрать и самой взяться за дело. Зря я, что ли, отцу два года дворничать помогала, когда его в восьмидесятые из НИИ поперли за то, что он в Израиль собрался?
Конечно, помогала я марокканцу не вполне бескорыстно. Я надеялась, что, когда мы откроем дверь, я смогу купить в магазине чего-нибудь толкового. Но, увы, ничего толкового там не оказалось – сигареты, бобы, рис да банки с оливками. Остальное все либо поперемерзло, либо, наоборот, испортилось без морозильника.
Марокканец объяснил, что как раз должны были завезти товар, как вдруг снег.
– А ты шустрая! – похвалил меня марокканец. – На работу ко мне не хочешь пойти? Временно, на три месяца, пока одна из продавщиц из декрета не выйдет.
– Да я ж ничего не умею – ни с кассой обращаться, ни даже считать толком!
– Не страшно! Захочешь – приходи. Я тебя научу!
Прощаясь, он протянул Тёмке шоколадку. Заметил все-таки! Я уж сперва решила, что нет.
– Хорошенький какой мальчик, черненький. Хотя все-таки зря вы, русские девчонки, с эфиопами связываетесь. Беспутные они все! Что ты, не могла никого поприличнее в отцы ребенку найти?
Украдкой я показала Тёмке кулак, но она только захихикала с полным ртом, пуская шоколадные слюни.
На повороте нам с Тёмой пришлось посторониться – по дороге быстро двигался БТР, подминая под гусеницы все встреченное на пути. Сидевшие в нем солдаты громкими матюгами комментировали ситуацию.
– Снег! Танки! Матерящиеся русские солдаты! Господи, где я?! – простонал с трудом ковылявший за нами старичок. Ботинки его были полны снега, дырявый плащ развевался на ветру.
– Аба! (Отец!) – окликнули его с БТР. – Тебе куда? Залазь давай, мы тебя подвезем!
БТР встал, и оттуда сразу же протянулись руки, помогая старику забраться. Кажется, все-таки он был там, где нужно.
Вечером, когда мы с Тёмой сидели у плиты с зажженными конфорками и наслаждались скудной трапезой, в дверь неожиданно постучали. Я никого не ждала. Данька с парнями третьего дня уехали на работу в Мевасерет и застряли там из-за снега. А других живущих поблизости знакомых у меня не было.
За дверью оказался сгорбившийся под тяжелым мешком голем. С этим мешком, весь с ног до головы запорошенный снегом, голем показался мне похожим на Деда Мороза. Как настоящий Дед Мороз, голем скинул мешок с плеча, неспешно развязал его и начал доставать оттуда масло, сыр, колбасу, курицу, бутылку с вином, свежевыпеченные халы, капусту, клюкву, картошку, огурцы, помидоры, пакет молока, банку хумуса, неизбежные оливки, яблоки с мандаринами…
– Хозяин желает вам хорошей субботы! – важно проговорил голем, доставая откуда-то из глубины мешка большой продолговатый сверток. От свертка тянуло жаром. – Погоди! – предостерег голем. – Руки обожжешь. Мои-то из глины, им ничего не будет. Приготовь глиняный горшок или супницу керамическую потолще.
Мы с Тёмой беспомощно переглянулись.
– Ну хоть кастрюлю какую-нибудь чугунную.
– Это подойдет? – Тёма с трудом выволокла на середину комнаты казан для плова.
Голем радостно закивал, мол, как раз то, что нужно, наклонился и аккуратно развернул сверток над казанком. Взметнулись красные язычки пламени. Запахло костром. В комнате сразу сделалось ощутимо теплее.
– Что это? – ахнула я, подходя поближе и с любопытством заглядывая внутрь.
На дне казанка весело полыхали тонкие зеленые веточки.
– Да, вишь, неопалимую купину ветром пообломало. Хозяин сказал, чтоб я людям эти ветки снес, у кого, значит, электричество отказало. Они, ветки-то, пока свежие, хорошо горят, без дыму и не сгорая. Ну, как высохнут совсем, истлеют, конечно, в золу превратятся. Но до этого еще дней пять погорят, не меньше.
– А как же вы их несли? – удивилась я. – Почему они вам мешок по дороге не спалили?
– А завернуты были хорошо. Так, чтобы воздух не проникал. Какое ж горенье без кислороду? Ладно, пойду я. – Голем засуетился, завязывая мешок и опять вскидывая его на плечо. – До ночи мне еще много где побывать надо. Шабат вам, стало быть, шалом!
– Шабат шалом! – откликнулись мы.
Веточки потрескивали в котле, и в комнате было теплым-тепло, даже жарко. Я намазала кусок хлеба маслом, положила сыр сверху и только было потянулась за колбасой, как Тёмка цапнула меня за рукав:
– Ты что?! Не кошер!
– Да ладно тебе! – отмахнулась я. – Можно подумать, в первый раз. Да я всю жизнь так ем!
Но колбасу брать все-таки не стала.
Снег стаял, и почти сразу же наступила весна. Дни сделались ощутимо длиннее, прибавилось солнца, и почти не стало ветра с дождем.
Марокканец не обманул – взял меня на работу в свой магазин. «Пока на три месяца, а там посмотрим».
Оказалось, что считать ничего не надо и запоминать, сколько чего стоит, тоже – все делала за меня касса, нужно было только научиться с ней управляться.
У кассы был скверный характер. Поначалу она часто упрямилась и заедала. Я с ней ругалась, даже, когда никто не видел, била ее кулаком и пинала ногами. Постепенно до кассы дошло, что со мной шутки плохи, и мы с ней зажили душа в душу.
В первые дни хозяин порывался ко мне приставать, намекая, что, как мужчина, он всяко лучше эфиопа. Но узнав, что я Тёме вовсе даже не мать, а старшая сестра, хозяин немедленно проникся ко мне уважением. Тёмке, частенько забегавшей в магазин под видом темного курчавого малыша, перепадали от него печеньки и шоколадки.
Работала я не каждый день, а посменно, и в свободное время мы с Тёмой тусовались в сквере. Я надеялась, что, общаясь с другими детьми, сестренка потихоньку приучится сдерживать себя и обуздывать бесовскую часть своей натуры. У нее там появились друзья: чрезвычайно серьезный рыженький мальчик Эйтан, ниже Тёмки на голову, но по разговору казавшийся гораздо старше, и толстенькая косолапая девочка в бейт-яаковской форме.
С мальчиком Тёма обсуждала философские проблемы. Порой они даже хватались за щепочки и принимались старательно, высунув от напряжения язык, чертить на дорожке модели мира. «А дальше, дальше здесь что?» – «Ничего». – «А ничего не бывает! Дальше должна быть бесконечность!» – «А как это “бесконечность”?» – «Ну что ты, не знаешь, как бесконечность?! Это когда без конца! Смотри, это вот так, так и так…»
В конце концов разговоры им надоедали, и они с дикими воплями внезапно срывались с места и начинали носиться как оглашенные по парку, прямо по собственным чертежам, безжалостно втаптывая их в пыль, перескакивая через кусты и скамейки, песочницы, клумбы и спортивные тренажеры, круг за кругом, пока завод не кончался и оба не падали в изнеможении, хохоча, в траву.
И мне казалось, что затея моя удается – ведь бегая с Эйтаном, Тёма не то что не порывалась взлететь, она даже обогнать его ни разу не пыталась.
А толстенькая девочка просто ходила за ними молча хвостом. Поначалу я думала, что ей нравится Эйтан, а Тёмку она даже не факт что видит. Но нет, она прекрасно видела Тёму, отходила, когда надо было посторониться, старательно улыбалась, если Тёмка случайно бросала на нее взгляд.
Постепенно Тёма и Эйтан настолько привыкли к ее молчаливому присутствию, что стали оборачиваться к ней во время спора, переспрашивая: «Ведь правильно я говорю? Ведь так?», на что девочка, улыбаясь, важно кивала. Но сама она не заговаривала ни разу. Мы даже не знали, как ее зовут.
Однажды, в очередной прекрасный солнечный день, я уткнулась носом в читалку, а Тёма с приятелями с воплями носилась где-то поблизости. Мне послышалось, что Тёмин голос звучит как-то иначе. Но книга так захватила меня, что я не сразу оторвалась. К тому же я ни разу не слышала, чтоб сестренка на что-нибудь жаловалась. Если не считать случая с машиной, у Тёмы никогда ничего не болело.
– Соня, иди скорей сюда! Смотри, что с Тёмой!
Подняв глаза, я с ужасом увидела, как бесенок, скорчившись, катается по траве. Эйтан встревоженно склонился над ней. Мне показалось, за ту пару минут, что я ее не видела, сестренка сделалась меньше ростом.
– Малыш, что болит, где?! Голова? Живот? Ты ушиблась?