– Ребят, ну куда вы дернули-то? Подождите, мне ж трудно в этой штуке ноги переставлять!
Все пока что трезвые и серьезные. По обычаю, прежде чем веселиться, сперва принято прослушать историю Эстер. Поскольку без нее не было б вообще никакого праздника. Подвиг царицы заключается в том, что она когда-то без разрешения заговорила со своим мужем. Случилось чудо, и царь ее за это не убил. А мог бы, такие тогда были нравы.
Мы с Тёмой направляемся слушать к раву. Тёма – настоящая экзотическая принцесса. Она в черном спортивном трико и «травяной» юбочке, наспех сооруженной мной из зеленой скатерти с бахромой. Руки и ноги сестренки густо унизаны браслетами, на шее болтается не меньше дюжины ярких бус. На голове сверкает золотая корона. Все из лучшей в мире пластмассы, мэйд ин Чайна.
Для полной аутентичности Тёмина светлая кожа приобрела кофейный оттенок. Вместо льняных косичек из-под короны топорщатся черные кудряшки. Опять-таки никакого волшебства – просто парик и тональный крем.
Всю дорогу Тёма радостно приплясывала и веселилась, то и дело дергая меня за рукав, чтобы обратить внимание на какой-то особенно интересный костюм.
Я уныло плелась за ней в черной маске и с наскоро привязанным сзади полосатым хвостом. Хвост остался на память от разодранной Тёмкой в клочья когда-то любимой моей игрушки – Тигрика – и случайно, в последнюю минуту попался мне под руку.
– Соня, а ты кто? Кошка? Тогда, хочешь, я тебе сделаю кошачьи уши?
– Давай! – опрометчиво согласилась я. – Гулять так гулять!
И в то же мгновение почувствовала нестерпимый зуд. Уши сделались горячими и как бы распухли. Схватившись за них руками, я рванула к ближайшей витрине, испуганно вглядываясь в свое отражение. Мои родные маленькие, спрятанные обычно под волосами уши выступили наружу острыми кошачьими фунтиками и покрылись шерстью!
– Мама! Божечки! Тёмка, что ж ты натворила?! А это будет опять как раньше?!
– Конечно! Как только кончится праздник.
Тёма самодовольно оглядывает меня:
– Здорово! Тебе идет! Хочешь, я тебе еще и усы наколдую?
– Ой нет! Спасибо, не надо.
В квартире у рава собрались все свои. Не больше ста человек: семья, дети, внуки, правнуки, самые преданные ученики. Все расселись и обратились в слух. Даже дети на какое-то время притихли.
Но стоило упомянуть Амана, как в слушателей словно вселился бес. Все, независимо от возраста и общественного положения, дружно зашикали, затопали ногами и засвистали. Задудели в дуделки, затрещали в трещотки. Секунд тридцать в комнате был настоящий хаос. Затем все стихло, лица посерьезнели, и люди опять принялись слушать.
До следующего упоминания Амана.
По мере изложения Амановых злодеяний слушатели все больше входили в раж. Стулья под ними начали плясать, стекла в доме дребезжали, со стола дождем сыпалась посуда.
Но дошло до меня лишь тогда, когда в ответ на очередное упоминание злодея стул подо мной ощутимо подпрыгнул, а со стены слетела на пол картина.
– Тёмка, прекрати! – зашипела я, отыскивая сестренку в стайке сидящих на диване детей.
– А это не я! – ответила она громким шепотом, глядя на меня честными смеющимися глазами. Ребятишки рядом с Тёмой давились беззвучным хохотом. – Это дом! Дом топает на Амана!
Люди вокруг заулыбались, а рав молча погрозил Тёме пальцем.
Очередной виток пуримской активности начался с утра. Мы ходили раздавать шалахмонесы, а когда возвращались, находили привязанные к дверной ручке пакеты. Стоило войти, и кто-то сразу начинал барабанить в дверь. Соседи, покупатели из магазина, бесчисленные родственники и знакомые марокканца, ребята из Данькиной компании, какие-то старые друзья отца.
Разумеется, скоро моих заготовок стало не хватать, и я начала безжалостно курочить чужие подарки, компануя из них свои. «Если отсюда взять две шоколадки, оттуда горсть орехов и леденцов, еще добавить пару апельсинов, что принес Габи…»
В разгар моих размышлений в дверь опять постучали. На пороге в костюме пожарника стоял рыжий Эйтан и тетка в джинсовой юбке, с розовым париком:
– Здравствуйте, а Тёма выйдет? – выпалил Эйтан на одном дыхании.
– С праздником! Пурим самеах! – сказала тетка, обеими руками протягивая мне объемистый, тяжелый пакет. Мне ничего не оставалось, как всучить ей в ответ только что собранный жалкий сверточек. – Я мама Эйтана. Понимаете, он ни за что не хочет идти без Тёмы на адлояду. Отпустите ее с нами?
– Хочешь? – спросила я.
Сестренка радостно закивала.
– Но, Тёма, только ты там без фокусов! Будь хорошей девочкой, веди себя соответствующе!
– Ага! – От избытка чувств она прошлась вокруг заваленного подарками стола колесом.
Эйтан взирал на нее с восторгом.
Что ж, вполне соответствующее поведение для экзотической островной принцессы.
– А ты дашь мне с собой еще шалахмонесов? Я их буду раздавать по дороге.
Попросив Эйтана с мамой обождать, мы наскоро собрали еще несколько свертков, сложили их в большой пакет, и счастливая Тёмка умчалась праздновать.
Вернулась она ближе к вечеру в образе большой лохматой собаки с изящной корзиночкой в зубах.
– Тём, ну я же тебя просила!
Осторожно поставив на пол корзинку и снова сделавшись самой собой, Тёма заверила меня, что Эйтан с мамой ничего не видели, правда-правда! Она шла с ними в колонне до самой горы Герцля и всю дорогу была девочкой!
У Яд Вашема они расстались – Эйтан с мамой сели в трамвай, а Тёма сказала, что ей надо отдать тут рядом последний шалахмонес. На самом деле ей просто совершенно необходимо было размять лапы, она уже еле сдерживалась! Но все-таки дождалась, пока трамвай уедет, и только после этого, спрятавшись за кустики… Нет-нет, Соня, никто-никто ничего не видел, честное слово. Ну, может, пара ешиботников каких-то, она их не заметила сразу, но они такие пьяные были, что им уже все равно, что девочка, что собака.
– А зато у меня для тебя кое-что есть! – и Тёма с торжеством указала на корзинку.
– От кого это? – спросила я, уже начиная догадываться.
– От Жан-Марка! Я добежала до клиники, хотела просто оставить шалахмонес у двери. А у него как раз был срочный случай! Я поцарапалась, я ж была собака, он открыл и сразу меня узнал! Забрал у меня шалахмонес из зубов и вместо него вложил свой. Велел тебе передать привет и спасибо. Там еще хозяин той кошки сидел, ну которая заболела. «Какая, говорит, удивительная собака! Так смотрит, будто понимает каждое слово!» А Жан-Марк ему на это: «Конечно! Собаки, они вообще много чего могут! У нас в Эльзасе овчарки стада в одиночку пасут!» А сам мне глазом мигает! А клиент ему: «Да что вы говорите!»
– Ох, Тёмка! А грязная-то какая! Где ж ты так измазалась вся! Всю адлояду колесом проходила? Иди, горе мое, умывайся!
Я разобрала корзинку. Шоколадка, два сорта сыра, крохотная бутылка вина. А в нашем-то свертке всего лишь горстка орехов и пара тянучек!
Впрочем, кажется, там была еще банка вареной сгущенки.
Внезапно на дне корзинки что-то блеснуло. Колечко! Колечко с зеленоватым камешком! Господи, неужели Жан-Марк все еще…
Колечко оказалось пластмассовым.
– Ой какое! – Вернувшаяся из ванной Тёмка сияла чисто вымытой мордашкой. – Это там внутри было, да? Жан-Марк говорил, что на дне есть кое-что для меня!
«Соня, я раньше не хотела тебе писать. Ты знаешь, мы с Сережкой твоим… Ты же ведь помнишь, он же мне всегда нравился, еще со школы? Мы с ним даже тогда еще пару раз… Правда же ведь, ты сама его никогда по-настоящему не любила? Он сам мне рассказывал, как ты… Сонь, ты же ведь на меня не сердишься? Ты же ведь и сама все понимаешь, правда? Была б ты здесь, я бы никогда! Но ты же там».
«Знаешь, я всегда знал, что ничего у меня не получится без тебя. Правда ж, мистика какая-то, как в кино! Ведьма ты, совсем меня заколдовала! Веришь, прям хочется иногда приехать туда, к вам, и убить тебя на фиг, чтоб все это разом кончилось!
Сонь, ты ж не веришь тому, что я сейчас написал? Ты ж знаешь, как я к тебе отношусь? Просто, понимаешь, такое иногда найдет! Сам себя иногда боюсь, честно. Но ты же меня всегда понимала?
Сонь, и если Светка тебе вдруг напишет, что будто бы я, то есть будто бы мы с ней, ты, короче, не верь ничему! Это у нас так, не всерьез. Просто потому, что тебя здесь нет. Должен же я как-то…»
– Смола от рамзора яшар, муль маколет ямина и потом од кцат. Вон, где ханая, видите? Бидиюк! Таацор у второй книсы. Большое спасибо! Сколько с нас?
– Как договорились, – сказал шофер, забирая у меня заранее заготовленные сотки. – Если что, я всегда пожалуйста. Съездить куда захотите, посмотреть чего-то. Звоните, у Сони есть мой картис.
– Я смотрю, ты уже прекрасно болтаешь на здешнем, – восхитилась мама. – Прямо как на родном!
– Что? – Я была занята выволакиванием из багажника чемодана. – Ты о чем?
– Ну как ты дорогу шоферу объясняла. Я, правда, не поняла, зачем на иврите, раз он из Воронежа.
– Но, мам, он ведь уже давно здесь. Если б я стала говорить: прямо от светофора, направо от магазина, туда, где стоянка, он бы наверняка поворот пропустил. Ему так привычней.
Да и мне, честно говоря, тоже. Но этого я маме говорить не стала.
– Надо ж, третий этаж без лифта! Да еще по такой крутизне! Неудивительно, что ты похудела. А загорела-то как! Сонька, ты ж вся черная, прям как негра! В аэропорту я и не рассмотрела толком.
– Мама, «негр» говорить неполиткорректно. Смот-ри, услышит тебя кто-нибудь!
– А как говорить? Афроизраильтянин, что ли? Нет, правда, Сонь? У вас же тут полно негров. Как вы тут про них говорите-то?
– По-разному, мам. Зависит, откуда они родом. В основном эфиопы, еще можно фалашмура.
– Как-как? Нет, муру эту мне не выговорить. Что ж, пусть будут эфиопы.
Я открыла дверь, и настал момент истины.
От того, увидит ли мама Тёму, зависело, как сложится наше совместное существование в ближайшие три недели.