– Конечно, – повторила я. Погасила свет и вышла из комнаты.
Помня, что Тёмка в соседней комнате и какой у этих чертей тонкий слух, ночью я старалась вести себя с Сережкой потише. Сережка удивился. Сказал: «Ты стала стеснительная какая-то. Отвыкла, наверное». Сам он был неистов. Чувствовалось, что соскучился.
Сережка, конечно, был не прав. Я как раз поражалась самой себе. Насколько я, оказывается, не успела отвыкнуть. Насколько нормальным для меня было то, что он рядом. То, что я могу к нему прикоснуться, прижаться, взять за руку, обнять. Насколько уверена я была, что на любое мое движение он ответит. Между нами все было как раньше!
Словно и не было этих дурацких месяцев врозь, словно и не был наш развод вполне осознанным и выстраданным мною решением. Словно и не было вообще никакого развода.
Сережка, во всяком случае, вел себя так, словно никакого развода и вправду не было. Он даже строил планы на то, как мы с ним заживем в Москве, когда вопросы с деньгами наконец утрясутся. Он был так убедителен и красноречив, разворачивая передо мной сказочные перспективы будущего нашего житья-бытья, что у меня язык не поворачивался его прервать.
Он сидел на краю постели, счастливый, с влажными от пота волосами, пахнущий одновременно мной и собой, а больше всего Москвой, где осталась вся моя прежняя жизнь. Красный огонек сигареты описывал в темном воздухе круги, когда Сережка руками показывал, где в нашем новом доме, где-нибудь в пригороде Москвы, не на Рублевке конечно, но тем не менее, будет зимний сад, где кухня со всякими навороченными прибамбасами, где детская. «Ну ты ж хотела всегда детей? Так теперь мы можем себе позволить! Не больше двух только и старшего чтобы мальчика, хорошо?»
– Со-оня! – простонал он, выбрасывая недокуренную сигарету в окно. Обнял меня, зарылся мне носом в волосы на затылке. – Ты! Господи, как хорошо-то! Ну теперь-то у меня все получится! И как я без всего этого жил до сих пор, не понимаю! Просто как рыба без воды, на берегу задыхался.
А я как жила? И главное, как мне теперь жить дальше?!
С утра Тёмка ничем не показала, что слышала что-нибудь подозрительное. Съела завтрак и убежала гулять.
В другой раз я б ее задержала. Стала спрашивать, куда она, зачем, приставать с уроками. Но сейчас мне было только на руку, что она так рано умчалась. Не надо объяснять Сережке, зачем я разговариваю с пустотой.
Ничего, скоро он уедет и все вернется на круги своя. Кончится горячее и засушливое лето, пройдут праздники, и начнутся занятия на курсах. Или еще что-нибудь хорошее начнется. И я забуду про сумасшедший угар этих дней. А пока… могу я наконец расслабиться? Взять отпуск от себя самой? И побыть немного безвольным куском пластилина в чьих-то руках. Перестать думать, взвешивать, решать все время чего-то, постоянно чему-то сопротивляться. Могу я понежиться медузой, медленно плывущей по течению в теплых волнах? Хоть капельку, хотя бы пару недель?
Все это время Сергей был со мною нежен и ласков. Покупал мне цветы, шоколадки, шмотки и мелкие безделушки в лавочках.
Мы с ним бродили по Яффо, обедали в забегаловках на рынке Махане Иегуда, где, как известно, все самое вкусное, свежее и гораздо дешевле, чем в ресторанах. Вечерами пили вино из местных виноделен, заедая французским сыром. Хотя Сережка и ругался, что вино наше с итальянским не сравнить, да и сыр у французов на родине не в пример качественней и дешевле.
Всего только пару раз вызверился он по поводу чашки с молоком не на месте (я долго приставала к Тёмке, чтобы она наконец выпила, но она так и оставила ее стоять, улизнув в окно, как только я отвернулась) и все тех же пресловутых цветных носочков.
– Откуда у нас вообще взялась эта дрянь? Ветром, что ли, принесло? И песок везде, аж на зубах скрипит, когда просыпаюсь. Ты что, вообще никогда не убираешь?! Чем ты тут занимаешься целыми днями?
Я занималась много чем. Готовилась к экзаменам по ивриту на курсы (пришло наконец сообщение, что я им подхожу). Варила бесконечные борщи, жарила котлеты и пекла пироги. Все это Сережка, вернувшись вечером, сжирал в момент, а Тёмка, наоборот, ни к чему почти не притрагивалась, уверяя, что я готовлю «как-то не так». Счетчик зато, разумеется, вертелся как бешеный.
Пару раз Жан-Марк меня вызывал на срочные операции: «Понимаешь, у шутафа (у компаньона) моего жена ощенилась, тьфу, то есть родила, и он, с тех пор как на кесареве побывал, в операционную зайти спокойно не может».
Я приходила, надевала перчатки, честно делала свою часть работы и убегала еще до того, как пациент начинал просыпаться, стараясь не смотреть Жан-Марку в глаза. И он, видимо что-то чувствуя, тоже ни о чем не спрашивал, не звал, как раньше, ни на концерт, ни в кафе. «Шалом – шалом», «спасибо», «как дела? – бсрад Хашем» (с божьей помощью), разбежались.
Наверное, это было правильно. Хотя я, в отличие от Сережки, никакого будущего в Москве для себя не видела. Конечно, в душе я его еще немножко любила, иначе как объяснить все происходящее, но уж «умерла, так умерла». В отличие от Сережки, здравого смысла, чтоб понять это, у меня хватало.
Наверное, надо было ему это сказать, но у меня все не хватало духу. Он был такой счастливый, просто как маленький. Делал какие-то свои дела и пыжился от гордости, видно, все ему удавалось.
Один раз попросил меня подписать для него кое-что, вроде как за гаранта. Хотя работы у меня постоянной не было, но была недвижимость и даже в банке был плюс. Видимо, этого противоположной стороне хватило. Впрочем, я, честно говоря, не очень вникала, что именно я подписываю. В конце концов, я ж бросаю его навсегда, так могу ж хоть чем-то напоследок помочь? В крайнем случае, если Сережка опять пролетит и я из-за него попаду на бабки, Тёмка утащит для нас какой-нибудь изумруд.
В четверг выяснилось внезапно, что Сережка забронировал для нас отель на два дня в Эйлате. Пришлось срочно пристраивать Тёмку на шабат к раву. Это был не первый шабат, который она там проводила, но обычно мы были вместе.
– Геня, понимаете, приехали родственники из Москвы, и я…
– Поезжай, деточка, поезжай, конечно! Даже и не думай! Ты ведь и так нигде не бываешь, осунулась вся. Желаю тебе хорошо отдохнуть. А мы с Тёмочкой прекрасно проведем время, правда?
Конечно, Тёмка любила бывать в их доме, где было много ребятни, которая ее видела и понимала. К тому же это был религиозный дом, а я давно заметила, что в религиозных местах Тёмка всегда как-то особенно оживала и расцветала. Ей даже электричества требовалось меньше.
Но все-таки она явно напряглась в этот раз, собирая в свой аленький рюкзачок вещи и вышагивая рядом со мной по улице, – примерная девочка, в синей юбочке до лодыжек и голубой блузке, с косичками, заложенными за уши, ни дать ни взять ученица Бейт Яакова.
– Соня, ты его любишь?
– Ну да. Наверное. Понимаешь, мы с ним с детства знакомы. Столько лет вместе, почти как родственники.
– Но ты ведь с ним не уедешь?
– Нет, конечно, с чего ты взяла?!
– А почему тогда…
– А почему бы мне не съездить в Эйлат? Я там, между прочим, никогда еще не была.
– А хотела?
– Ну да, хотела. Говорят, там красиво.
– Тогда почему мы с тобой раньше туда не ездили?
– Не знаю даже. Дела все время всякие были. Да съездим еще, не волнуйся! Подожди, вот только я экзамены сдам.
Перед отъездом я почему-то никак не могла найти плотный конверт. Весь дом перерыла. Ведь помню же, что на письменном столе оставляла! Слетел куда-то? Но я уж и под столом смотрела и стол отодвигала.
– Сережа, ты тут нигде конверта не видел? Плотного такого, коричневого?
– Видел, конечно. У тебя в нем пятьсот шкалей лежало. Я их взял, мне на проезд не хватало. Извини, забыл сразу сказать. Вот, держи сдачу.
Сережка протянул мне три сотенные бумажки и какую-то мелочь. Я машинально взяла.
– Погоди, а конверт-то где?
– Конверт? Какой конверт? А, где деньги лежали? Так я его выбросил сразу. Ты ж знаешь, я терпеть не могу, когда везде бумажки валяются.
– Ну что за дела?! Последний автобус в девять утра, и потом ни одного аж до воскресенья! С какого хрена?! Опять какие-то религиозные заморочки? Когда уж вы станете, наконец, нормальной европейской страной?!
– Сереж, посмотри на карту, если забыл. Израиль ни разу не в Европе. Мы аккурат между Африкою и Азией. Классический Восток, с его заморочками. Думаешь, в Иране где-нибудь людям проще? Везде свои погремушки.
– Зачем мне думать об Иране? Я спать хочу.
– Не ворчи. В автобусе отоспишься. Почти что пять часов ехать.
– Вот совсем не прикольно вставать из-за всякой мутотени в семь утра, когда можно еще спать да спать. – Сережка откровенно зевнул, обнажая дрожащие розоватые гланды. – Я и так сегодня не выспался. Всю ночь у тебя за стенкою что-то шебуршало, вздыхало. Перед уходом глянул – кстати, у тебя там пылища, культурный слой аж в два сантиметра! – так вот, по этой пыли разводы какие-то, типа как птичьи следы, хоть окно вроде и закрыто. И фигня всякая детская по углам – носки, трусики. Ты ж при мне тогда убирала! Не иначе барабашка какая-то завелась. Вообще, стремная какая-то квартира. Кладешь вещь, она через полчаса не на месте. Я там кое-какие шаги предпринял, чтоб процесс продажи запустить до нашего с тобою отъезда…
– Чего?! Какого отъезда?!
Сон с меня соскочил, я аж подпрыгнула в кресле междугороднего автобуса.
– В смысле? Ты что, так и не поняла еще ничего? Я ж за тобой приехал. – Сергей успокаивающе положил мне на плечо руку. Обнял, притянул поближе к себе.
– За мной?! Ты ж говорил, у тебя дела. – Я сделала попытку высвободиться. Сережкина хватка в ответ сделалась только крепче.
– Ну и дела тоже, не без этого. Но главное – за тобой, конечно. А ты, дурочка, чего думала?
Рука за моей спиной ощущалась чужой. Я пошевелила плечами, тщетно стараясь устроиться поудобней.