Твою мать, она была потрясающей – даже когда косплеила стивенкинговскую Кэрри, одержимую Элвисом.
Она была вся в крови, но не упала в обморок. Может быть, я сломал фобию своей зверушки. Я пошел к ней, обогнув сломанный стул на полу, держа веревки в руках.
Она попятилась и покачала головой.
– Нет.
И опять это слово.
Я прищурился.
– Мы это уже обсуждали.
В ее миндалевидных глазах мелькнуло что-то почти умоляющее, и это зрелище одновременно ударило мне в грудь и отозвалось болью в члене. Тревожное чувство вновь пробудило гнев. Она пустила мне кровь, пока я был сосредоточен на ее голой заднице. Глупая ошибка с моей стороны. И теперь одним взглядом она заставила меня усомниться в собственных дурных намерениях.
Я предупредил:
– Не стоит тебе сейчас сопротивляться.
Я мог сделать то, о чем бы потом жалел: причинить ей боль или трахнуть ее. Я понимал, что мне не понравится первое, а второго я не хочу добиваться силой.
Опустив на мгновение взгляд, она восприняла мою угрозу всерьез и переместилась на постель, где легла на спину. Когда она послушно подняла руки над головой, ее футболка задралась до бедер. Заставив себя отвести взгляд от тени меж ее ног, я начал привязывать ее запястья к спинке кровати.
Она уставилась в потолок и не произнесла ни слова. Такие голубые и ясные, ее глаза стали почти прозрачными, и сейчас у нее был отсутствующий взгляд, который я ненавидел.
Пока последние два дня я оставался в Москве, занимаясь сомнительными деловыми аспектами бытия Дьявола, светлые волосы и легкий американский акцент слишком часто всплывали у меня в голове, чтобы я мог оставаться спокойным – даже между ежечасными отчетами Юлии о том, чем занята Мила.
Только за то, что она вторглась в мои мысли, я должен оставить ее томиться в своих страданиях. Но мне нужно было кое-что от нее. То, что сказало бы мне: она думала обо мне так же много, как и я о ней.
Закрепив ее запястья, я сел на край постели и не смог удержаться от того, чтобы не провести рукой по ее обнаженному бедру. Ей не давали бритву, чтобы она не порезала себе вены, но теперь у меня было чувство, что она не выберет такой легкий путь.
Было что-то новое и невинно-сексуальное в том, чтобы провести рукой по гладкой коже и ощутить легкость щекочущих светлых волос. У меня не было неэпилированных женщин с тех пор, как я был подростком, и тогда это обычно был трах в одежде у уличной стены.
– Тебе нужно побриться, котенок.
– Тебе нужно заглянуть в свою темную душу и найти совесть.
Я усмехнулся и скользнул ладонью вверх, миновав то место, внутри которого я больше всего хотел оказаться, проник под ее футболку, большим пальцем погладив изгиб бедра.
– Это не я только что убил человека.
Я почти пожалел, что сказал это, когда слеза скатилась по ее щеке. Ей, вероятно, хотелось бы прийти на похороны и извиниться перед каждым членом никчемной семьи Адрика. На самом деле, я не знал, никчемны ли они, но большинство семей были именно такими.
– Прекрати плакать.
– Я не плачу, – настаивала она, пока по щеке бежала другая слеза. Твою мать. Это убивало все настроение.
– Это была самооборона, – сказал я, ничуть не переживая от того, что она убила Адрика. Мне не нужен был в команде мужчина, которого смогла завалить мягкосердечная женщина. – Повтори.
– Но…
– Повтори.
– Это была самооборона, – безэмоционально повторила она.
Я не знал, зачем протягиваю эту крошечную оливковую ветвь. Может быть, из-за льющихся слез, но по большей части потому, что уже давно – если вообще когда-либо – я не встречал женщины с чувствами. Мила была для меня неизведанной гаванью, до краев наполненной бескорыстием, которого я не понимал. И, как кошка с мышью, я хотел немного поиграть с ней.
Я схватился за изгиб ее обнаженной талии, такой тонкой, что я, вероятно, соприкоснулся бы пальцами, если бы обхватил ее ладонями. Талия была не тем, что я замечал в женщине в первую очередь, но с тех пор, как я раздел Милу в ее гостиничном номере, я хотел держать ее за талию, пока она скакала бы на мне – позиция, которая мне обычно не нравилась. Я приписал это странное желание тому факту, что никогда раньше не ждал так долго возможности трахнуть женщину, которую хотел, и в таких условиях самые незначительные мелочи заставляли меня чувствовать себя так, будто я снова только что вышел из тюрьмы после четырехлетнего воздержания.
Я положил другую руку рядом с ее головой и пропустил меж пальцев светлый локон.
– Поставлю крест в коридоре, как вы, американцы, делаете на месте автокатастроф. Можем даже вместе развеять его прах, если тебе станет от этого легче.
Ее полный отвращения взгляд встретился с моим.
– Разве ты не должен красть девственниц и терроризировать Москву? – спросила она.
– Город может спать спокойно, если только я не столкнусь с твоим отцом этим вечером. – Хотя это могло быть и ложью, я всегда был оптимистом, если дело касалось бизнеса и убийств.
Она сглотнула и снова обратила взгляд к потолку.
– Как благородно.
– Когда говоришь громкие слова, становится труднее поступать правильно, – протянул я, прежде чем прикусить ее подбородок.
Она прерывисто вздохнула.
– Ты неисправим, ты ведь знаешь это?
– Значит, мне нужно чье-то вмешательство. – Я провел большим пальцем под изгибом ее груди, легчайшей из ласк. Ее груди приподнимались с каждым вздохом, соски проступали под футболкой, и это напомнило мне, какие они чувствительные и сладкие.
Скользнув губами к ее уху, я сказал:
– Ручаюсь, я смогу заставить тебя кончить, просто пососав твои сиськи, котенок.
Дрожь, пробежавшая по ней, была единственным свидетельством того, что она еще не закрылась от меня, поэтому я продвинулся немного дальше. Почувствовав тяжесть ее обнаженной груди, я сжал мягкую плоть и провел большим пальцем вокруг соска, затем втянул губами кожу на шее, там, где билась жилка, потянул кожу зубами, чтобы оставить еще один след. Ее грудь начала подниматься и опускаться быстрее, но она отказывалась признавать присутствие моих рук на ней.
Я не знал, почему эта девушка так хорошо пахнет, даже покрытая кровью, но ее грудь в моей руке и мягкий аромат начали затуманивать мое зрение. Неумолимая боль в паху усилилась, тогда как Мила изображала скуку, словно баптистка на церковной скамье.
Ее апатия начинала раздражать, поэтому я сдвинулся ниже и укусил сильней. Она зашипела от боли, но когда я успокоил место укуса языком, она туго натянула веревки, ее голова склонилась набок, и легкий изгиб тела подсказал, что она, черт возьми, уже не была так безразлична.
Я отстранился, чтобы взглянуть на то, что сотворил – темные засосы. Хотя мне казалось, что до Милы я не делал подобного, что-то первобытное внутри меня наслаждалось тем, как я пометил ее, словно собственную маленькую шахматную доску.
– Мне кажется, красный – твой цвет, – сказал я ей, украшенной кровью и засосами, в постели гостевой комнаты.
– О да, – огрызнулась она, но слова ее были хриплыми, лишенными жара.
Когда я наконец провел большим пальцем по ее соску и ущипнул его, из влажных приоткрытых губ вырвался прерывистый выдох, хотя она все еще изо всех сил пыталась игнорировать меня.
– Ты называешь меня больным, – протянул я, – но мне кажется, ты тоже немного извращенка.
– Я ничуть на тебя не похожа.
Я вскинул бровь.
– Уверена?
– В том, что я не психопатка? Да.
– Я предпочитаю определение «социопат». Более социально приемлемо.
– Здесь все кричит о социальной приемлемости.
У этой девушки была странная способность забавлять меня, даже когда я серьезно намеревался превратить ее в свою временную безмозглую сексуальную рабыню. А я не любил, когда люди вставляли мне палки в колеса.
Я скользнул рукой по ее животу, между ног, и прижал большой палец к клитору, слегка надавив. Она крепко зажмурилась, пытаясь бороться с ощущениями, но когда я слегка потер, закусила нижнюю губу белыми ровными зубами и слегка качнула бедрами.
Это зрелище затопило меня густым жаром, прокатившимся по позвоночнику и тяжело осевшем в члене. Она была горячей, влажной и, судя по тому, что я узнал, очень узкой. Я хотел дать ей то, в чем она нуждалась: вставить два пальца, только чтобы увидеть, как закатятся ее глаза. Мысль о том, что она позволит мне в этот момент, опалила силу воли у меня внутри, пока кровь не начала стучать в ушах.
Я, может, и не занимался оральным сексом, и не любил, когда женщина брала контроль, но я не был эгоистичным любовником. Тем не менее, никогда раньше я не был так заинтересован в том, чтобы заставить женщину кончить. Я даже не мог сказать, что три женщины одновременно завели бы меня сильнее, чем одна эта девушка. Тот факт, что она дочь Алексея, был всего лишь глазурью на этом тошнотворном торте.
Наверное, она была профессионалом в этом невинном действии – соблазнении мужчин. Точно такой же, какой была ее мать до того, как появился Алексей, всадивший им пулю между глаз.
Мила сжала веревки в кулаке, закрыв глаза, румянец окрасил ее щеки. Я едва прикоснулся к ней, а она уже была близка к тому, чтобы кончить. Только идиот бы поверил, что он первый, от кого она кончает. Она была на взводе и не было ни малейшего шанса на то, что она оставалась девственницей, учитывая то, как она набросилась на меня.
Я убрал руку и спросил:
– Сколько мужчин заставили тебя кончить?
Она глубоко вздохнула: то ли облегченно, то ли разочарованно. Я не был уверен, что она сама это знала, но было ясно, что у нее нет никакого желания отвечать.
– Отвечай, – потребовал я.
Молчание.
Она была упряма, но и я был упрям. Я шлепнул ее между ног.
У нее вырвался вздох, прежде чем она пронзила меня убийственным взглядом.
– Прошу прощения, я что, должна была вести счет?
Я стиснул зубы. Я поклялся себе заставить ее считать каждый оргазм, который ей подарю, пока она не начнет умолять меня остановиться. Прежде чем я успел поддаться желанию начать прямо здесь и сейчас, я убрал руку и встал.