Углубив поцелуй, я сдавленно застонала. Он проглотил мой стон, проведя своим языком по моему. Охваченная льдом и пламенем, я выгнулась навстречу ему, страстно желая прикосновения, трения, отпущения грехов.
Но ад привел меня сюда. И ад выпустит меня отсюда.
Я дразнила его губы своими, облизывала, кусала, надавливала и дышала, между ног нарастала истома, и внезапно я поняла, что сделала бы все, чтобы заполнить ее, будь прокляты месячные. Отчаянно застонав ему в рот, я прижалась ближе, мое тело оказалось на одном уровне с его. Его хватка на моем бедре стала сильней, и сдержанность, стоящая за этим, – мысль о том, что он мог бы оставить на мне синяки, причинить мне боль, но не сделал этого, – лишь заставляла меня отчаянно желать большего.
Он издал разъяренный звук, когда я начала тереться о его стояк, пытаясь облегчить истому, и именно в этот момент он оттолкнул мою ногу и резко отступил.
Меня окатило холодной водой и снаружи, и изнутри, но это не погасило жара, который он оставил после себя. Грудь вздымалась с каждым вздохом, я смотрела, как он выключает душ, освобождает мои запястья, как будто ничего не случилось, как будто он вообще ничего не почувствовал, тогда как меня словно вывернуло наизнанку, и я стояла одной ногой в подземном мире, а другой – на краю.
Затем он ушел, оставив дверь моей клетки открытой с шансом на свободу, но я могла лишь смотреть ему вслед, дрожа, с красными запястьями и все еще чувствуя тепло его губ на своих.
Глава двадцать четвертая
qui vive (сущ.) – повышенная настороженность или бдительность
– Пора обедать.
Кружевной подол платья Юлии, вышедшего из моды два столетия назад, колыхнулся, когда она остановилась в дверях.
Я сидела на диване в гостиной, невидяще уставившись в большое окно.
– Я занята. – Варюсь в собственном отчаянии… Но все равно занята.
Она прищурилась.
Я плеснула чаем в лицо Ронану, и он не убил меня. Даже царапины не оставил. По крайней мере на теле. Что касалось моего разума, гордость не позволяла зацикливаться на этом, потому что ожог оттого, что я обнимала его за шею, и томление все еще не исчезли. Они таились, свернувшись в извращенный и беспокойный клубок желания.
Теперь я чуяла нутром, что он не хотел мучить меня физически, но также была уверена, что его забавляло разбивать мое мягкое сердце. Иначе зачем он так долго играл со мной, если прежде всего хотел отомстить? Может быть, просто пытался снять приличное видео. Хотя, после того как пригласил меня на обед, даже не пытался войти в мой гостиничный номер.
– Он снова запрет тебя в комнате, – предупредила Юлия.
Я бросила на нее обиженный взгляд, затем встала и последовала за ней в столовую, спросив:
– Юлия, ты знала мою мать?
– Все знали твою мать. Она была знаменита. – Юлия сморщила нос. – Не понимаю, зачем Бог дал этой женщине столько таланта. Пути Его действительно неисповедимы…
– Какой она была?
– Аморальной.
Спать после семи утра было аморально для Юлии.
– А точнее?
– Она прелюбодействовала со всем, что движется.
– То есть была сексуально раскрепощенной. – Я изо всех сил пыталась найти в этом хорошее.
Юлия остановилась в дверях столовой и сурово посмотрела на меня.
– Блуд – это грех. Как и прелюбодеяние.
Должно быть, она сказала так потому, что моя мама спала с папой, пока он был женат.
– Кроме того, она была гордой, жадной и жестокой.
– Юлия, – вздохнула я. – Ты просто перечисляешь все смертные грехи.
Она вскинула бровь.
– Ты мне не веришь?
– Я пытаюсь тебе поверить, но ты ничего конкретного не рассказываешь, кроме того, что она была страшной грешницей.
Она сощурилась.
– Она помогала твоему отцу вести дела. – Юлия склонила голову и посмотрела на меня почти сочувственно. – Хотя я не думаю, что ты готова узнать, как именно она это делала.
Тревожная энергия скользнула сквозь меня. Любопытство умоляло спросить, но сердце подсказывало, что, возможно, я действительно не готова. Итак, я села за стол в одиночестве, где молчаливая служанка подала мне голубцы. Я разрезала капустный рулет, заметив, что повар не добавил мяса. Удивительно, но все блюда, которые мне подавали, были веганскими.
Покончив с едой, я направилась к выходу. Моя шуба из искусственного меха висела на крючке, а на полу стояла пара ботильонов. Я оделась и вышла на улицу.
Охранники по обе стороны двойных дверей замолчали. На самом деле, все во дворе притихли, наблюдая за мной, когда я сошла с дорожки и побрела по толстому снегу. Если бы я побежала, они, вероятно, прострелили бы мне ногу. В конце концов, не могли же они убить залог Ронана.
Я направилась к пристройке, служащей вольером. Собаки пробежали вдоль всей сетки, наблюдая за моим приближением. Я остановилась перед ними, опустилась в роскошной шубе коленями в снег и сказала им, что они – славные щенки. С очень острыми зубами.
Когда я уверилась в том, что они не укусят, протянула руку через забор ладонью вверх. Только одна собака подошла, чтобы обнюхать меня, тогда как остальные остались на месте, как будто не хотели опускаться так низко, чтобы позволять себя гладить. Я почесала пушистую шею и улыбнулась, когда она лизнула мою руку. У меня никогда не было собаки. Папа их не любил. Но мне всегда хотелось.
Немецкая овчарка с угрюмой мордой стояла у калитки, вздыбив шерсть в ответ на мое появление. Я тихо заговорила с ней, но она держалась на расстоянии, виляя хвостом. Чувствуя, что достаточно разозлила ее, я встала, чтобы немного прогуляться по дому. Взгляды охранников впились мне в спину, как будто я попала в центр перекрестных прицелов. Облака разошлись, на снегу сверкнуло солнце. По краям участка росли деревья, и я спрашивала себя, как долго мне придется идти, чтобы найти цивилизацию или хотя бы дорогу со случайными прохожими. Хотя, даже если бы в метре от дома Ронана проходило шоссе, я не знала, как до него добраться. Не с постоянным ночным дозором и собаками, которые, несомненно, бегают быстрее меня.
Получив полную свободу действий в доме, я воспользовалась этим. Потребовались часы, чтобы заглянуть в каждый закуток и щель на первом этаже, но, к сожалению, я не нашла тайных ходов, ведущих отсюда.
Мне ненавистна была сама эта мысль, но дом был великолепен.
Оригинальные картины украшали стены, каждый предмет обладал нестареющим очарованием и каждая комната создавала особое настроение. Он был похож на дом, а не на коробку из мертвого камня.
А затем я нашла библиотеку.
Полки тянулись к высокому потолку, битком набитые книгами с разноцветными корешками. В передней части комнаты стоял большой письменный стол из красного дерева, а воздух был пропитан запахом гвоздики. Я не знала, что оскорбляло меня сильнее: то, что Ронан курил рядом с полками редких изданий, или то, что я буду делить это место с ним столько, сколько он продержит меня тут.
Первой книгой, которую я взяла с полки, оказался «Потерянный рай» Джона Мильтона. Как иронично. Поэма представляла собой ряд стихов, описывающих Сатану высокомерным орудием собственного падения, и то, как в конце концов он проиграл битву с Богом.
Выходя, я оставила книгу на столе Ронана.
Единственной вопиющей вещью, которой не хватало дому, была электроника.
Я не нашла ни одного телефона, радио или компьютера. Либо электроника нарушала прямую связь Ронана с преступным миром, либо он исключил все способы, которые я могла бы использовать, чтобы попросить помощи.
За ужином компанию мне составили скрежет моей вилки и противоречивые мысли. Я задавалась вопросом, была ли я таким же плохим человеком, как мой папа, если закрывала глаза и защищала его даже сейчас, не в силах вынести мысли о том, что могу его потерять. Я задавалась вопросом, сколько у меня родственников, которых я никогда не знала. Но больше всего мне было интересно, чем или кем ужинает Дьявол сегодня.
Без него комната была тихой и пустынной, и почему-то его отсутствие лишь усиливало беспокойство, созданное им внутри меня. Воспоминание о его низком, одобрительном рыке пробежало по телу, вызвав мурашки. Я в отчаянии отодвинула тарелку и мысленно продекламировала: «J’ai le syndrome de Stockholm. Tu as le syndrome de Stockholm. Nous avons le syndrome de Stockholm. У меня стокгольмский синдром. У тебя стокгольмский синдром. У нас стокгольмский синдром».
Прежде чем молчаливая горничная успела убрать недоеденное, я схватила тарелку, надела шубу и ботфорты и вышла на улицу. Солнце село, но яркие фонари осветили двор и путь к вольеру.
И снова разговоры охраны стихли, как только я вышла за двери. Хотя равнодушные собаки, кажется, вдруг заинтересовались клецками на моей тарелке, и каждая взяла по одной, вылизав мои пальцы. Я приберегла пельмени для угрюмого, одиноко сидевшего в углу и пялившегося на меня пса. Я бросила один, но пес не сдвинулся с места. Другие собаки обходили его стороной, и мне стало интересно, альфа ли это или у него просто такой характер.
Позади меня послышался скрип шагов по снегу.
– Держись от него подальше, – сказал Альберт. – У него с головой не в порядке.
Этот пес, вероятно, был единственным, у кого все было в порядке с головой.
– Как его зовут? – спросила я.
– Хаос.
– Здравствуй, Хаос, – прошептала я.
Я повернулась к Альберту и пихнула ему в живот пустую тарелку.
Он хрюкнул и подхватил фарфор прежде, чем тот упал.
– Подумала, тебе понадобится, сервировать предательство, – мило сказала я ему и направилась обратно к дому.
У двери я прошла мимо охранника с жестким взглядом. Он прикладом толкнул мужчину рядом и сказал ему что-то, от чего оба рассмеялись. Неделю назад явное оскорбление показалось бы мне ударом в живот. Как будто они могли видеть меня насквозь, все мои грязные тайны. Теперь в этой крепости зла тайны были единственным, что помогало мне выстоять. Что-то внутри меня хотело не просто выжить, но и