так сильно, что боялась, когда с ним покончат, от меня ничего не останется.
Я снова взглянула на пистолет, мой взгляд метался так же, как и раздирающий меня конфликт. Часть меня хотела проигнорировать шанс на свободу, другая задавалась вопросом, не единственная ли это возможность спасти папу… и, эгоистично, себя. Я знала, что не смогу забрать жизнь другого человека. Я без сомнений знала, что никогда не смогу убить Ронана.
Но в большинстве игр выигрывает блеф.
Лунный свет ощущался как мороз на коже, когда мои ноги двинулись сами по себе. Мои руки дрожали, когда я подняла убийственный кусок металла. Он был тяжелым, таким тяжелым, что мне тут же захотелось его уронить, но затем я представила себя стоящей в одиночестве у гроба папы и сжала пальцы крепче.
– Котенок.
Единственное слово проскользнуло сквозь меня, заставив тело вздрогнуть так, что загудело в ушах. Мой взгляд метнулся к Ронану. Он сидел на краю постели в боксерах, опустив руки на бедра. Прищуренный взгляд опустился на пистолет в моих руках, прежде чем вернуться к моим глазам.
– Принеси его сюда.
Меня окатило холодным потом, омыв дрожащей влагой. Я не пошевелилась. Я не могла. Борьба поглотила всю меня, выбив воздух из легких и душу изнутри.
Его взгляд стал жестче.
– Я сказал, принеси его сюда.
Было проще, когда он становился Дьяволом, а не тем, кто вытирал мои слезы. Одна эта мысль вызвала жжение в глазах, потому что я знала: он больше никогда этого не сделает. Но я должна была сделать это сейчас, пока не влюбилась так сильно, что не смогла бы найти выход.
– Я не могу. – В словах сквозило отчаяние.
Он встал и шагнул ко мне, в его глазах была решимость. Я подняла ствол к его груди. Пистолет был таким тяжелым, что мои руки дрожали, спусковой крючок обжигал палец.
– Не надо. Пожалуйста, не надо. – Кровь стучала в ушах так сильно, что практически заглушала мой голос.
Сжав челюсти, он помедлил.
– Я не могу стать причиной смерти папы. Я не могу… – Слезы побежали по моим щекам. – Просто отпусти меня. – Я умоляла. – Это все, чего я хочу.
Он мрачно, недоверчиво хмыкнул.
– Ты лучшая лгунья, чем мне казалось.
– Что? – У меня сдавило грудь.
– Это был твой план? – прорычал он. – Пока трахалась со мной, думала, как спасти своего проклятого отца?
Я побледнела.
– Нет… Я этого не планировала, но если даже так, ты не имеешь права оборачивать все против меня. – Я была так ошеломлена, что не могла даже разозлиться. У меня больше не осталось эмоций. – Ты лгал мне. Ты использовал меня с самого начала.
– И я бы сделал это снова. – Утверждение было полно яда. Я не думала, что когда-либо видела его таким разъяренным. Сердце сбилось с такта, и я сделала шаг назад от его ярости.
– Пожалуйста. Просто отпусти меня. – Слова прозвучали как всхлип. – Это все, чего я хочу.
– Нет.
Он не раскусил мой блеф, хотя не собирался уступать. Больше всего меня задело то, что он думал, будто я действительно могу его застрелить.
От этой мысли захотелось бросить пистолет, но я не смогла. Я ничего не значила для него. Я была шахматной фигурой. И я больше не могла терпеть то, что мной играют.
– Пожалуйста, Ронан.
– Не произноси моего гребаного имени.
Я вздрогнула.
– Не буду, – пообещала я. – Ты меня больше не увидишь. Просто отпусти меня.
Секунду была лишь тишина и мои слезы… огромная пустота безмолвия, убившая бы все живое.
А потом он раскусил мой блеф.
Он ринулся ко мне, сократив расстояние так быстро, что я отпрянула на шаг, и именно тогда мой влажный палец скользнул по спусковому крючку.
Щелк.
Наши взгляды упали на пистолет в моих руках как раз перед тем, как я его выронила. «Щелк» крутилось у меня в голове по кругу, с каждым разом посылая по телу все более ледяную волну. Мысли смешались, тело настолько онемело, что я ничего не чувствовала.
Я только что выстрелила в него. Пистолет был не заряжен.
Я этого не хотела.
Ронан мрачно рассмеялся.
– Полагаю, сегодня я невероятно нарциссичен. – Он схватил меня за руку и вытащил из комнаты в коридор. Ошеломленная, я не произнесла ни слова, даже когда он протащил меня вниз по лестнице к входной двери. Ледяной холод ночного воздуха обволакивал мою обнаженную кожу и боролся с пустотой внутри. Но я ничего не чувствовала, даже снег под ногами, пока он тащил меня через двор.
Ронан открыл дверь пристройки и втолкнул меня внутрь. Я слышала его движения, когда он запирал ворота конуры Хаоса на висячий замок, чтобы я держалась от него подальше, и последнее, что он сказал, прежде чем захлопнуть за собой дверь, было:
– Спи крепко, котенок.
Глава тридцать восьмая
noceur (сущ.) – тот, кто не спит допоздна
Я все еще был в трусах, мои руки дрожали, пока я наливал водку в стакан. Пристройка, где была заперта Мила, притягивала каждый мускул моего тела, словно магнит. Она была там меньше десяти минут, и тиканье часов затягивало невидимую петлю на моей шее. Я не мог избавиться от этого чувства. Я отвлекся лишь на то, чтобы включить весь свет в доме и выкрикнуть приказы Юлии. Я хотел выпить чашку чая. Мой костюм надо было отгладить. И почему, мать его, в моем доме так много желтого?
– Она умрет там.
Я даже не слышал, как Альберт вошел в комнату, пока он не заговорил. Вот как убивали таких людей как я, но сейчас мне было плевать. Если судить по холоду, распространявшемуся в груди, я уже был на два метра под землей.
– Убирайся, – приказал я.
– Там температура ниже нуля. Она переохладится за считаные минуты.
Слова разъедали мои вены, но я сказал себе, что для меня это не имеет значения. Мила разыграла меня. Она втерлась ко мне в доверие, заставила творить дерьмо, которое я никогда бы не стал делать, а затем ударила меня в спину. Взбесившись, я смахнул все со стойки бара. Стекло разбилось, и я увидел кровь, капающую с руки, но не почувствовал боли.
Повернулся к Альберту и прорычал:
– Я велел тебе, мать твою, убираться.
– Как ты собираешься отомстить, если она умрет там?
– Плевал я на месть, – прошипел я прежде, чем осознал, что говорю.
Альберт наблюдал за мной секунду.
– Люди думают, что Алексей пробирается назад в город. Ты можешь потерять часть из них, если не доведешь дело до конца.
Последнее, чего я хотел, это новой войны, но она будет неизбежна, если я не отсеку змее голову. Еще несколько лет назад большинство моих людей были людьми Алексея. Мне хотелось думать, что они верны мне, но с чертовыми уголовниками ни в чем нельзя было быть уверенным.
Я не мог сосредоточиться на этом сейчас. Я не знал, как мне спать, когда Мила заперта с собаками при температуре ниже нуля. Это не должно было меня волновать. Это не волновало меня. Проведя рукой по волосам, я пошел в свою комнату.
– Что она сделала?
– Выстрелила в меня, – холодно ответил я.
Он оглядел меня с невозмутимым выражением лица.
– Ты не выглядишь раненным.
– Осечка. Патрона не было в патроннике. – Я всегда держал свое оружие заряженным. Всегда. Честно говоря, это было гребаное чудо. Какая-то, мать его, судьба.
– Ты держишь ее как залог, чтобы обменять на голову ее отца. Думаешь, она будет тебя благодарить?
Я не знал, что думать. Этой ночью я почувствовал себя ужасно, приставив дуло к ее голове, и это была просто случайность. Тот факт, что она смогла сделать то же со мной и сказать, что я ее больше не увижу… Никогда в своей жизни я не ощущал такого предательства. Я не думал, когда тащил ее на псарню, и теперь, осознавая случившееся, чувствовал наполнявшее грудь сожаление.
Часть меня знала, что она не хотела в меня стрелять. Но меня поглощал тот факт, что она считала, будто может просто уйти от меня. Когда злость схлынула, я почувствовал опустошенность. Ужасную опустошенность. Мысль о ней там, на холоде… Я больше не мог вынести этого.
Оттолкнув Альберта плечом, я вышел из комнаты и дальше, из парадного входа; неприятное чувство разгоралось внутри. Мои люди курили и молчали, с любопытством наблюдая за тем, как я босиком, в одних трусах направляюсь к псарне. Тот факт, что я не смог оставить ее там дольше, чем на пятнадцать минут, несомненно дал им тему для пересудов. Но они могли катиться к черту, мне было все равно.
Когда я вошел на псарню, то увидел, что дрожащая Мила лежит рядом с Мишей, дрожа, и это было словно удар ножом. Без слов я поднял ее на руки и понес в дом.
Ее кожа против моей казалась ледяной, но я едва чувствовал это за пульсирующей кровью в моих венах. Зная, что дезориентация может быть признаком переохлаждения, я сказал:
– Говори со мной, Мила. Какой сегодня день?
Она дрожала в моих руках.
– По-английски.
Облегчение накатило, когда я понял, что она все еще в сознании.
– Прости, – прошептала она мне в шею. – Клянусь, я не хотела.
Ее слова были ударом под дых… особенно потому, что я ей верил. Я знал это еще до того, как выволок ее наружу. Честно говоря, я не мог бы винить ее, вздумай она нажать на спусковой крючок – я и правда не на каникулы ее отвез. Тот факт, что я отреагировал так иррационально, и это она извинялась передо мной, заставил меня почувствовать себя так, словно руки у меня слишком грязные, чтобы прикасаться к ней.
Я не знал, как справиться с давлением в груди, так что просто повторил по-английски:
– Какой сегодня день?
– Я не знаю. Меня держат тут без телефона и календаря.
– Я достану тебе календарь, – пообещал я.
Я внес ее внутрь, пройдя мимо Юлии. В ее прохладном взгляде мелькнула некоторая озабоченность, когда она посмотрела на девушку в моих руках. Мила завоевала расположение даже моей бесчувственной экономки.
Я поставил Милу на ноги в своей комнате. Я не думал, что она переохладилась – во всяком случае, не критично – но мне нужно было ее согреть. Когда я потянул вверх ее топ, она молча подняла руки. Я присел на корточки и спустил ее шорты. Она вцепилась рукой в мое плечо и подняла по очереди ноги, чтобы я смог снять их. Дрожь охватила ее, ком стал у меня в горле, заставив скользнуть поцелуем по ее холодному бедру и грубо сказать: