– О, ты вернулась.
С дикой вспышкой неуверенности во взгляде она опустила голову и сосредоточилась на складывании белья, ее движения были нервными. Я отметила, что она выглядит лучше, чем раньше. Обычно она была бледной и хрупкой, но сегодня ее кожу согревал здоровый румянец. Несколько дней назад Ронан сказал, что ее исчезновение – не мое дело, и я вдруг поняла, что он несет ответственность за то, как изменилась ее внешность.
От нечего делать я подошла ближе, взяла полотенце и начала складывать его. Она напряглась, опустив взгляд, но когда ее дрожащая рука поднялась к щеке, я поняла, что она вытирает слезы. Нам действительно следовало объясниться.
– Я знаю, что ты отравила меня, – сказала я и взяла следующее полотенце.
Она уронила одну из маек Ронана, ее полный ужаса взгляд обратился ко мне.
Я не знала, что заставило ее подать мне чашку цианида, но чувствовала инстинктивно, что это был один из тех моментов жизни, не поддающихся классификации.
– Знаешь, я прощаю тебя. Но, пожалуйста, не делай этого снова. Это было очень отстойно.
Я не знала, насколько хорошо она понимает по-английски, хотя полагала, что она уловила суть, почувствовав долгий недоверчивый взгляд, пока перебирала полотенца.
– Мне жаль, – наконец тихо сказала она, слезы бежали по ее щекам. – Обещаю, я больше этого не сделаю.
Ее сильный акцент был милым, улыбка коснулась моих губ.
– Теперь, когда с этим покончено, как Ронан предпочитает складывать нижнее белье?
Блестящие глаза скользнули к боксерам в моей руке, и в ее взгляде появился легкий намек на веселье, которого, как я предполагала, она давно не испытывала. Затем она взяла трусы и показала мне, как их правильно складывать. Этот простой момент заполнил еще одну дыру в моем сердце, о существовании которой я и не подозревала.
Глава сорок третья
fudgel (сущ.) – тот, кто притворяется, будто работает, когда на самом деле ничего не делает
Альберт схватил банкира за воротник и ударил кулаком в лицо.
Кровь и слюна разлетелись в воздухе. Откинувшись на спинку стула, я прищурился, заметив светлый волос на рукаве рубашки. Первым побуждением было снять прядь, будто на ней были какие-нибудь плотоядные бактерии. Волос был желтым. И в эти дни желтый цвет заставлял все в груди сжиматься.
Это стеснение было кармой.
Я знал, что карма настигнет меня. И вот оно: я чувствую себя чертовски неловко лишь из-за волоса Милы. Она цеплялась за меня, даже когда ее не было рядом. Запах лета, ощущение ног, обнимающих меня, звук смеха… Все это впилось в кожу глубже, чем когти.
Кулак Альберта взлетел. Челюсть банкира треснула, зуб скользнул по моему столу.
Карма могла бы дать мне что-нибудь, с чем было бы легче справиться, – например, летящую атомную бомбу и надвигающуюся ядерную катастрофу. Но нет, карма наказала меня чувствами. Что за отвратительное чувство юмора.
Альберт пнул лежащего мужчину в ребра. Тот попытался блокировать удары ногами. Плохое решение. Ботинок врезался в его голову, хотя я едва ли обратил на это внимание, мой разум все еще витал в пушистых облаках, вызванных Милой. Я брал ее достаточно часто, чтобы запомнить каждый сантиметр ее тела. Мое любопытство в этом должно быть удовлетворено. Хотя удовлетворение – это чувство хорошо выполненной работы, а не непреодолимая потребность делать это снова и снова, пока не умру.
Болезненные стоны Сергея наполнили комнату, пока я пялился на волос, наслаждаясь тем фактом, что он на моем рукаве, и одновременно ненавидя его. Мне хотелось думать, что интерес к Миле вызван лишь ее телом, но я никогда не разговаривал с женщиной так много, как с ней, не испытывая самоубийственной скуки. И все же именно я завязывал разговор, даже находясь внутри нее по самые яйца, просто чтобы услышать, что скажет она. Истина была в том, что… у Милы могли быть брекеты и проказа, а я все равно хотел бы трахнуть ее до воскресенья шестью разными способами.
Я провел большим пальцем по губе, смирившись с неприятным осознанием, в то время как Альберт схватил Сергея за волосы и швырнул его в стену. Приставной столик раскололся, сломавшись под огромным весом банкира.
Меньше сорока восьми часов – именно столько у меня оставалось до того, как я заключу сделку с Алексеем. Ему был вынесен смертный приговор, но мне почему-то казалось, что его вынесли мне. Проходящие минуты издевались надо мной, поселившись под кожей острым чувством, от которого я не мог избавиться.
Голова Алексея, казалось, больше не стоила того, чтобы обменять на него Милу. Она стоила на много миллионов больше… и Эйфелева башня в придачу. Когда напряжение сковало тело, обжигая грудь, я задумался о том, чтобы потребовать именно это.
Это даст мне больше времени, чтобы вытравить из себя Милу. Хотя, если все продолжится, она лишь глубже проникнет в меня. Не говоря уже о том, что эта встреча показала: единственное, что сейчас играло против меня, – это время.
Альберт вытер стену лицом Сергея. Упали рамы с картинами, стекло разлетелось вдребезги. В любой другой день мне было бы что сказать об Альберте, крушащем мой кабинет, но сейчас я мог сосредоточиться лишь на сувенире Милы, который она оставила после себя, и на том, когда это станет всем, что от нее останется.
При мысли о том, чтобы толкнуть ее в объятия мужчин Алексея, мне казалось, что в ребра вонзается раскаленное железо. А мысль о том, что одним из них может быть Иван, заставляла скрежетать зубами. Очевидно, ревность заставила меня представить, как я разбиваю его голову о стену. Пять раз. Зловещее чувство охватило меня, заявив, что она – моя, каждый желтый, приторно-сладкий, романтичный сантиметр ее тела.
Альберт ударил Сергея лицом о стол, и кровь брызнула на мои татуированные руки. Те самые, которые готовы были отделить голову отца Милы от шеи.
Она дала мне прощение.
Мне нечего было дать ей, кроме мести.
Я смахнул волос с рукава и позволил ему упасть на грязный ковер.
– Я встречался с ним! – наконец выдохнул Сергей по-русски, прижавшись к стене от последнего удара в живот. Его избили так, что я удивился, почему он все еще что-то чувствует.
Удержав рукой кулак Альберта, я ждал, что еще скажет Сергей.
– Я… я встречался с Алексеем, – повторил он, переводя опухшие глаза с Альберта на меня.
– Это мы знаем, – протянул я и откинулся в кресле. – Лучше бы вы встречались по поводу своих делишек.
– Что? – Он задыхался. – Но…
– Потому что, если вы не обсуждали свои дела, – мой взгляд стал жестче, – придется предположить, что вы обсуждали мои дела. Так что? У тебя дела с Алексеем, или ты гребаная крыса?
Судя по выражению лица Сергея, я поставил его в безвыходное положение. Тыльной стороной ладони он вытер кровь с носа, его взгляд устремился к выходу, до которого ему было не добраться.
– Я… мы ничего не обсуждали, клянусь, – сказал Сергей. – Он только задал мне несколько вопросов…
– Задал несколько вопросов, – понимающе кивнул я.
Он занервничал, забормотал:
– У меня не было выбора! Он приставил пистолет к моей голове!
Я вскинул бровь.
– Значит, ты крыса.
Его украшенное синяками лицо стало пунцовым.
– Алексей спросил об акциях и ликвидных активах, а также о том, чтобы перенаправить часть твоих денег на оффшорный счет. Сказал, я получу десять процентов, если сделаю это. – У него перехватило дыхание, когда он понял, как много сболтнул, его двойной подбородок задрожал. – О боже.
Я ядовито улыбнулся.
Дрожащими руками Сергей вынул из кармана носовой платок и вытер пот со лба.
– Я могу все исправить! Просто дай мне сделать это. Пожалуйста… – заскулил он. – У меня семья.
Алексей падал с размахом. Любой другой предположил бы, что его план состоял в том, чтобы перенаправить все мои средства, лишить меня возможности платить дилерам, а следовательно – людям, что подорвало бы их лояльность и оставило бы меня жить печальной, одинокой жизнью чернорабочего. И, по-видимому, в трубочисты я не годился. Но, зная Алексея, это было всего лишь одно раздражающее обстоятельство из многих, которые обязательно должны последовать.
– Алексей не предлагал тебе десять процентов, – заявил я.
Сергей сглотнул.
– Не понимаю, о чем ты.
Может, сейчас Алексей и загнанное в угол животное, но волку не стать овцой. Этот человек считал каждую копейку, словно они были смыслом его жизни. Его жадность стала одной из причин, по которой мне так просто было подняться с самого низа его организации и теперь сидеть в его мягком кресле.
– Сейчас умеют делать отличные протезы, – заявил я.
Его бегающий взгляд обратился ко мне.
– Я… я не понимаю. – Пот бежал с него ручьем.
Я задумчиво прищурился.
– Полагаю, печатать быстро ты уже не сможешь, но по крайней мере подтереть задницу сумеешь.
Широко распахнутый взгляд банкира с пониманием опустился на собственные руки.
– П-погоди…
Вмешался Альберт.
– Я читал, что с современными протезами можно даже играть в «камень, ножницы, бумага».
– Камень, бумага, плоскогубцы, – поправил я, оборачиваясь к Альберту. – Ножницы пока не получаются.
– Им стоит убрать женщину из этой команды, – весело ответил Альберт.
Я хохотнул.
– Он предложил мне девушку!
Я вновь обратил внимание на Сергея.
– Прошу прощения, что ты сейчас сказал?
– Он предложил мне девушку.
Постукивая ручкой по столу, чтобы скрыть отвращение, я протянул:
– Значит, он все еще торгует живым товаром.
Сергей заерзал.
– Как выглядела эта девушка? Уверен, он показал тебе фото.
Тот нащупал свой бумажник и вынул маленькое фото, не в силах скрыть проблеск гордости во взгляде, когда положил его на мой стол. Я пальцем подвинул его ближе. Это выглядело как фото арестованного в профиль и фас, вот только изображена там была обнаженная девушка не старше восемнадцати, стоящая на фоне белой стены, пожелтевшей от сигаретного дыма. Как бы красива она ни была, ее внешность была испорчена синяками и взглядом, остекленевшим от героина.