Я уже раскаивалась, что соврала про то, будто Эрик забрал картину с собой, когда уходил. Это была настолько подлая ложь, что я сама себе диву давалась, как такое могло прийти мне в голову. Рано или поздно всё откроется, и тогда мне несдобровать.
– Ну что я могу сказать? – начала я. – Должно быть, у Эрика были на то свои причины. Честно говоря, я больше не хочу это обсуждать.
– Бедняжка! Ты так расстроена, что даже не хочешь об этом говорить! Ну ничего. Вот увидишь, карма Эрика от этого не улучшится.
Какая там карма, с горькой усмешкой подумала я про себя.
Вслух же сказала:
– Я решила об этом не думать и жить дальше.
Мне пришлось приложить усилия, чтобы двигаться в одном темпе с Анной. Раньше было наоборот, обычно я опережала своих подруг на пробежках.
– Молодец, так держать! – Но было видно, что Анне трудно оставить эту тему. Новость, что я лишилась своей картины, не укладывалась в её голове.
Я же в это время изо всех сил старалась первой оказаться на вершине холма.
– Ладно, нам и без того есть что обсудить, – продолжала Анна. – Книжный клуб, например. Что мы будем делать? Нам было так хорошо впятером, а теперь… Сначала ушла Карин. Живёт теперь где-то у черта на куличках и даже не навещает нас. Луиза с Петрой явно престали ладить друг с другом, и слушать их в последнее время стало просто невыносимо. А ещё эти старые книжки, которые приходится читать. Пожалуй, не за горами тот день, когда наш клуб закроется.
– Ну, я бы так не сказала. Возможно, стоит немного подождать. Может быть, Карин вернётся или мы пригласим кого-нибудь ещё в наш клуб.
– Что ж, неплохая идея. И кого же?
– Ну, надо подумать, – уклончиво ответила я. – Можно обсудить это на следующем заседании. Мы ведь собираемся у Петры, верно?
– Да. Правда, Петра недовольна выбором книги, но ей пришлось смириться. Хотя, с другой стороны, бывает ли Петра вообще хоть чем-то довольна? Чем не вопрос на десять тысяч крон? – И Анна тут же перескочила на другую тему: – Кстати, разве ты не обещала дать мне номер телефона твоего нового тренера? Мне действительно нужно увеличить физическую нагрузку, а что может быть лучше, чем боец смешанных единоборств? – И Анна многозначительно подмигнула.
И что я должна была на это сказать? Если я откажусь дать его номер, меня не поймут. Я попробовала рассмеяться, но и сама почувствовала, как натянуто это вышло.
– Я скажу ему, чтобы он связался с тобой, но будь осторожна. Потом не говори мне, что я тебя не предупреждала.
– Тебе не нужно ничего объяснять. Всё нормально. Я знаю, у тебя там всё кончено. Тот парень просто тебе не пара. Вот только жаль потраченных денег. Невероятно глупо с твоей стороны, что ты не оставила себе машину. Ну да ладно, ты всегда поступала так, как считала нужным. И потом, в последнее время ты выглядишь очень посвежевшей.
Я улыбнулась на этот комплимент. Ты была права, всё шло к лучшему. В пиар-агентство поступило ещё несколько новых предложений, и теперь я могла даже позволить себе кому-то отказывать. Когда выпадала свободная минутка, я просматривала письма соискателей, желающих у меня работать, и, хотя успела осилить лишь десятую часть всех заявок, несколько интересных кандидатур всё же наметилось, только я никак не могла найти время, чтобы им позвонить. Вместе с клиентами в агентство приходили деньги, однако доход оставался довольно скромным. Должно пройти немало времени, прежде чем предприятие раскрутится на полную катушку и даст возможность выплатить долг за картину. О этот долг! Он висел надо мной как дамоклов меч, каждую минуту омрачая жизнь. Вот и сейчас, когда я сидела на диване в твоей комнате, эта мысль продолжала неотступно сверлить мозг. В моём доме, в моей неприступной крепости, в спальне в ящике комода, спрятанный под пижамами и нижним бельём, по-прежнему лежал пистолет – напоминание о моей второй – тайной – стороне жизни.
Ты стояла перед своим гардеробом и бросала на пол одну вещь за другой.
– Тоска! Совершенно нечего надеть. Нам нужно срочно выбраться в город и устроить шопинг. Это уже никуда не годится. Все эти шмотки безнадёжно устарели. Нет, я серьёзно, мам. Это важно. Я подумываю съездить на пасхальные каникулы к папе в Нью-Йорк. Тогда я смогу устроить себе шопинг прямо там.
Мне это не понравилось. Я боялась, что Эрик снова примется уговаривать тебя остаться, накупит всего, о чём ты мечтала, и вконец избалует. Если ты уедешь, кто там будет о тебе заботиться? Я прекрасно знала, как много работает Эрик, он почти никогда не бывал дома, а без своих друзей ты останешься совсем одна. Но что я могла сделать?
– Согласна, нам давно пора пройтись по магазинам. Посмотрим, может, на выходные съездим в Париж. Я проверю по своему ежедневнику, когда у меня будут свободные дни.
На самом деле мне не надо было заглядывать ни в какие ежедневники – я и так знала, что у меня совершенно ни на что нет времени, но ведь должна же была я что-то сказать! Я подняла глаза на обклеенную фотографиями стену в твоей комнате. Изображения моделей и других знаменитостей. Коллаж с Джиджи и Беллой, Дженнер Кендалл, певица Бейонсе, известные блогеры, рваные поношенные джинсы, бассейны, пальмы и освежающие напитки. Я скользила взглядом по снимкам. Почти обнаженные женские тела, откровенный снимок Колтона Хейнса, красавчика гея из американских мыльных опер, глаз Йена Сомерхолдера из «Дневников вампира». И среди всей этой глянцевой мишуры я внезапно заметила нечто, что меня немало удивило.
– Курт Кобейн? Ты хоть знаешь, кто это? По-моему, ему здесь не место. Вот кого точно надо выбросить, – сказала я.
Ты оторвала взгляд от старых вещей на кровати:
– Нет, такие люди не стареют. Они на века. Мне кажется, Курт Кобейн знал ответы на многие вопросы.
– Поясни, что ты имеешь в виду. Ведь он был героинщиком и прострелил себе голову, когда ему было двадцать семь. Это и есть тот самый ответ, который тебе нравится? – саркастически осведомилась я.
– На самом деле никто до конца не уверен, что это было самоубийство. Я видела один документальный фильм. Там говорилось… Хотя какая разница! Я знаю, что он навсегда останется двадцатисемилетним, и хватит об этом. На его месте вполне могла висеть Эми Уайнхаус, которая умерла в двадцать семь, у неё офигенные песни о несчастной любви… Если хочешь, её я тоже распечатаю. – Ты в упор посмотрела на меня.
– Что ты хочешь этим сказать? – наставила я. – Эми Уайнхаус спилась и при жизни то и дело становилась героиней скандалов. По-моему, никакой разницы.
– Ты не понимаешь, мама. В наше время всё так мелко и поверхностно…
– А Курт Кобейн способен дойти до сути вещей? Знаешь, я ведь застала то время. Тогда многие балдели от той тоски, какую насаждала «Нирвана»… и Кобейн вместе с ней. Героин, самоотрицание и негативный взгляд на всё вокруг…
Я была возмущена. В моём понимании Курт Кобейн олицетворял всех бедолаг и неудачников, одетых в старые драные кофты, что вылетали из гимназий, курили самокрутки, хлебали пиво из банок в парке и в лучшем случае заканчивали какую-нибудь сомнительную народную школу в провинции… При этом провозглашали себя вегетарианцами, не стриглись и не брились. Не такой пример для подражания хотела бы я для своей дочери.
– Тебе всего шестнадцать… Не хватало ещё наделать татуировок или нацепить пирсинг.
Ты громко вздохнула:
– Успокойся, мам. Кто тебе, сказал, что я собираюсь делать татуировки? Зачем вообще спрашивать о том, чего ты даже не стараешься понять. Пожалуйста, выйди из моей комнаты и закрой дверь.
Я неохотно поднялась с дивана. Твой голос звучал совсем не сердито, как порой бывало, а скорее подавленно. И это было что-то новое. По всем статьям ты соответствовала всем принятым стандартам жительницы Виикена, этого светлого, благоустроенного островка, где не было никаких проблем. Мы с твоим отцом хотели, чтобы так всё и продолжалось. Я и сейчас пустилась во все тяжкие, чтобы тебе не пришлось бороться за место под солнцем и Виикен навсегда остался незыблемым оплотом твоего существования. Но в тот момент я почувствовала, что это, возможно, совсем не то, чего хочешь ты сама. Что уютное буржуазное благополучие не может быть ответом на все вопросы. Возможно, ты сложнее меня, дочка, умнее, глубже. Как правильно общаться с тобой в таком случае? Может быть, не я должна учить тебя жизни? А мы вместе должны заново ей учиться?
Я встала и отправилась на кухню варить кофе. Пока он готовился, я включила радио, стоявшее на подоконнике среди горшков с кактусами. Чуть хриплый, хорошо знакомый женский голос зачитывал утренние новости:
– Сегодня рано утром в порту Вэртахамнен произошло ограбление инкассаторской машины…
Я тяжело сглотнула. Всё должно было произойти как раз сегодня. Я знала, но до самого конца не верила, что план удастся осуществить. Я прибавила громкости и, затаив дыхание, слушала дальше.
– Грабители забрали с собой контейнер, в котором находилось полтора миллиона крон. Один из охранников был серьёзно ранен, его коллега, женщина, находится в сильном шоке. Сейчас вы услышите дежурного комиссара полиции Пера Андерссона: «Это было очень хорошо спланированное и хладнокровно исполненное ограбление…» – Хриплый голос дикторши продолжил: – Оба преступника до сих пор не пойманы, поиски продолжаются. Война в Южном Судане вызвала страшный голод в стране…
Я выключила радио. Следовало всё хорошенько обдумать, но мысли то и дело возвращались к пострадавшим охранникам из инкассаторской машины. Я спрашивала себя, что пошло не так, где закралась ошибка. Я достала ноутбук и вошла в Гугл. Может быть, что-нибудь уже появилось на сайтах газет? Но мне удалось найти лишь небольшую заметку с архивным снимком порта Вэртахамнен и короткое сообщение от Пера Андерссона. И никаких интервью с охранниками. Я продолжила поиски. Что значит «серьёзно ранен»? Я встречала это выражение, но никогда по-настоящему не задумывалась, что оно означает.
Царившая в доме тишина давила на уши. Я слышала лишь своё неровное дыхание и стук пальцев по клавишам, пока с помощью Гугла пыталась найти способ облегчить свою совесть.