Я удивлённо воззрилась на Петру:
– Ты больше никогда ни с кем не спала?
– Как можно! Мы с Андерсом познакомились, ещё когда были детьми. В юности стали парой. А потом поженились. А теперь я сижу здесь. И едва ли у меня будут отношения с кем-то ещё.
– Но… – растерялась я, – в наше время подобная верность несколько необычна…
– Верно, но прожитые годы уже не вернёшь, – печально проговорила Петра.
– Ой, да брось! На самом деле никогда не поздно начать всё сначала. Можем, прогуляться как-нибудь вечерком и посмотрим, что из этого выйдет.
– Но я всё ещё замужем!
– А ещё ты могла бы начать изучать литературу. Тут уж замужество не помеха. Если ты не можешь бросить работу, то есть очень хорошие вечерние курсы, – бодрым тоном продолжала я.
– Веришь или нет, но работа сейчас единственное, что удерживает меня на плаву. Знаешь, у меня появилось очень странное чувство. Каждый день я имею дело с бесхозными деньгами, причём порой в приличных суммах, а сама сижу на мели.
И тут я внезапно сообразила, что даже не знаю точно, чем именно занимается Петра. Я знала только, что подруга работала в Наследственном фонде. Мы редко говорили о работе, поскольку вращались в разных сферах. Ого! Последние её слова прозвучали весьма возбуждающе.
– Бесхозные деньги?
– Это то, с чем я имею дело каждый день. Я рассматриваю дела людей, которые умерли и не оставили после себя наследников. В таких случаях имущество покойного оказывается у нас.
– Но, если у них нет своих детей, они могут завещать кому-то ещё?
– Да, конечно. Но на деле поразительное число людей этого не делает, и тогда их деньги оказываются у нас. Большинство таких стариков оставляют немного, но довольно часто приходится продавать принадлежавшую им недвижимость, обычно это квартиры в центре, два-три миллиона крон. Иногда бывает и больше.
– И в этом заключается твоя работа?
– Да. Возможно, прозвучит не очень весело, но, когда я задумываюсь о всех тех деньгах, что проходят через мои руки, мне кажется, что на самом деле моя работа бессмысленна. Я, конечно, понимаю, что эти деньги пойдут на воспитание молодёжи и массу других полезных вещей и я не должна спрашивать себя, зачем я трачу своё время на всё это. Но ничего не могу с собой поделать.
Мозг лихорадочно заработал. Так-так-так…
– А бывает, что человека не стало, а через какое-то время в какой-нибудь Богом забытой банковской ячейке или в летнем домике находят завещание?
– Да, случается иногда, и тогда наследникам выплачивают то, что причитается им по праву. Обычно сложностей не возникает. То есть я хочу сказать, что завещание есть завещание. Главное, чтобы его признали.
– И в этом случае именно ты одобряешь выплаты? – спросила я.
– Да, – ответила Петра.
Мои мысли неслись со скоростью сверхзвукового самолёта, ладони вспотели, но я старалась сохранять внешнее хладнокровие.
– И о каких суммах идёт речь?
– По-разному, чаще всего не так уж и много, тысяч десять, ну, может, двадцать, но в моей практике было несколько случаев, когда речь шла о пятидесяти и даже о шестидесяти миллионах, – сказала Петра и сделала глоток вина.
– Но если ты работаешь с такими деньгами, то какие же суммы проходят через твоё начальство?
Петра чуть обиженно взглянула на меня:
– Что ты такое говоришь, как можно?
Нет, ну вы слыхали? «Что ты такое говоришь, как можно?» Но Петра была юристом и много лет проработала в Наследственном фонде. Так что на самом деле в её словах не было ничего удивительного.
– Но всё же разве это не странно: иметь так много денег и не думать, что будет с ними потом? Почему люди не волнуются за судьбу своих кровью и потом заработанных сбережений? – спросила я.
– Да, но эти деньги идут на инвестирование проектов для молодёжи, на помощь инвалидам и сиротам. Разве это не здорово? И ты даже не представляешь, сколько в нашей стране одиноких людей. В округах существуют специальные службы, которые занимаются устройством их похорон и прочими процедурами. Бывает, тела лежат в квартирах по нескольку недель, прежде чем их обнаружат. А порой и по нескольку месяцев.
Я вздрогнула:
– Подумать только, не иметь никого, кто бы оплакивал твою кончину… Просто ужасно. И что же происходит потом?
– Служащие заходят в квартиру и ищут какие-нибудь бумаги, любую подсказку, которая помогла бы узнать, как покойный хотел, чтобы его похоронили, не осталось ли у него дальних родственников, нет ли завещания. Как-то раз в бумажнике нашли купюру, на которой было наскоро нацарапано несколько слов. А бывает, обнаруживают целые клады, спрятанные деньги, и немаленькие, кстати. Один дедушка хранил полмиллиона крон в специальном контейнере под обивкой дивана на кухне. А однажды в квартире какой-то пенсионерки под креслом обнаружили семьдесят пять тысяч крон, причём нашлись деньги случайно. Грузчик из транспортной конторы тащил кресло через дверь, неловко перевернул, и купюры разлетелись по полу. Даже думать не хочу о том, сколько ещё стариков и старух прячут свои сбережения в старых, дурно пахнущих диванах.
– Да уж, звучит невесело, – сочувственно заметила я.
– Одиночество вообще невеселая вещь, знаешь ли, – хмуро отозвалась Петра.
Тема беседы не на шутку взволновала меня. Подумать только, можно закончить свои дни таким вот образом… В полном одиночестве.
– Ну а в остальном как? – спросила я, пытаясь перевести разговор в более оптимистичное русло.
– А в остальном моя жизнь – сплошное дерьмо, – ответила Петра. – Ты не захочешь слушать, всё слишком мрачно.
Петра была права. Мне не хотелось об этом слушать, но я всё же сделала над собой усилие и приготовилась.
– У нас с Андерсом уже не никогда не будет как прежде. Глупо надеяться, что в нашем возрасте мы вновь сможем полюбить друг друга, как любили, когда нам было по семнадцать. Остались лишь воспоминания, но на них отношений не построишь. Я только не знаю, как мне всё это выдержать и не сломаться… – Петра доверчиво склонилась ко мне: – На самом деле я ненавижу Андерса. Он проиграл даже сбережения наших детей. Всё, что я хочу, это избавиться от него.
Я снова вздрогнула. В своё время я сделала то же самое. Взяла твои деньги, дочка, когда находилась в безвыходной ситуации. Правда, потом всё вернула до последнего эре и даже ещё немного добавила.
– Порой я прямо наяву представляю, что вот-вот убью его, только чтобы больше не видеть его гнусную рожу и всё то дерьмо, в котором по его милости оказалась.
Я была потрясена словами Петры. Они прозвучали так, словно подруга действительно говорила то, что думала.
– Ты так сейчас говоришь, потому что очень устала и совсем разволновалась, – примиряющее сказала я. – Вот увидишь, тебе удастся найти куда более разумное решение.
– Ты обещал, что никто не пострадает, – прошипела я.
– Кто же мог предугадать, что эта медсестра окажется такой глупой и кинется звонить в полицию на глазах у двух вооружённых грабителей?
– Так она ещё и медсестра? – зло выкрикнула я. – Идиоты! Теперь она находится в коме!
Я с утра пораньше просмотрела новостную ленту. Несколько пользователей уже выложили в сеть фотографии, где экскаватор-погрузчик въезжал прямо в витрину бутика «Шанель» на площади Стуреплан. Комментарии к снимкам были ироничными, почти злорадными. Выходило, что владельцы магазина поплатились за свои бессовестно накрученные цены.
Грабители беспрепятственно покинули место преступления, прихватив с собой сумки, кожаные бумажники и другие ценные вещи, которые легко можно сбыть, – всего на сумму больше полумиллиона крон. Полиция расценила это как взлом, а не как ограбление, потому что, когда это произошло, никого из персонала на рабочем месте не было. Но это стало слабым утешением. Какая-то женщина шла на работу и увидела двух парней, угонявших экскаватор. Она вроде бы сначала никак на это не отреагировала, но одному из взломщиков показалось, что она странно на них посмотрела. Они были уже на взводе, потому что возникли проблемы: экскаватор не слушался водителя и двигался рывками. Возможно, именно поэтому женщина и обратила внимание на происходящее и достала телефон.
– А что им ещё оставалось делать? Просто сидеть и смотреть, как она звонит в полицию? – ехидно поинтересовался Мик.
– С чего они взяли, что она звонит в полицию? Где их хладнокровие? Их могли принять за каких-нибудь строительных рабочих, – возразила я.
Мик не ответил.
– По плану они должны были быть одеты как рабочие.
Мик по-прежнему молчал.
– Что, не были? О боже, какие идиоты! Просто тупые беспросветные идиоты!
У грабителей не нашлось не то что капли хладнокровия, но даже рабочей одежды. Один из них быстро выпрыгнул из кабины экскаватора, схватил валявшийся на земле кусок железной трубы и огрел им по голове бедную женщину. Та упала без чувств на асфальт, и телефон, вылетев у неё из рук, разлетелся вдребезги.
Ну что тут скажешь? Я разработала практически идеальный план, но отвечать за болванов, которые не желали следовать инструкциям, было за пределами моих возможностей. Совесть снедала и грызла меня изнутри. «А эта женщина, – спрашивала я себя, – как она могла быть такой безрассудной? Или, наоборот, бесстрашной?»
Женщина провалялась почти час на холодной земле, пока не приехала машина «скорой помощи». В вечерних выпусках газет сообщали, что она по-прежнему находится без сознания.
Ночью я не могла уснуть. Всё крутилась в постели и пыталась успокоиться. Вдобавок из головы никак не шли спрятанные сбережения, о которых рассказывала Петра. Подумать только, где-то лежат деньги, которые никому не принадлежат. Тихо скончавшемуся в одиночестве старику или старушке они уже не понадобятся. А вот мы с Петрой могли бы решить все проблемы.
Внезапно я резко села на постели. Достала ноутбук и залезла в Гугл. Ввела запрос: «Как работает Наследственный фонд».
– Я хотела бы переговорить с человеком, который купил мою картину, – начала я.