Я старалась говорить мягко и ласково, так что ты наконец сдалась и позволила себя обнять.
– Давление, мама, я больше не могу жить под таким давлением.
– Какое давление? Объясни, чтобы я поняла, – попросила я.
– Со стольким надо справляться! Нужно хорошо учиться в школе. Итоговые оценки совершенно никуда не годятся, я провалила контрольную, не ответила домашнее задание, даже со спортивной формой и то напутала. И это продолжается уже довольно долго. Одно за другим. В целом вроде бы всё в порядке, но если брать по отдельности…
– Но я ведь не требую от тебя, чтобы ты отлично училась, – мягко возразила я.
– Да, но посмотри на себя. У тебя были прекрасные оценки в школе, ты закончила Стокгольмскую школу экономики, открыла собственное пиар-агентство. Ты хоть знаешь, как сложно сейчас поступить в Школу экономики?
– Ты хочешь поступать в Школу экономики? Для меня это новость.
– Нет, не обязательно, но я хочу иметь такую возможность.
– В наше время много разных возможностей, университет не единственная дорога в жизни, – попробовала я тебя утешить.
– Дело не только в этом. Всегда надо быть такой идеальной. Иметь идеальную причёску, идеальный цвет волос. Маленькую, но всё-таки большую задницу. Постоянно нужно выкладывать свои фотки, выставляя напоказ своё идеальное «я». Всегда правильно одеваться, соблюдать стиль. Правильные друзья, правильная жизнь, чтобы всё, что я делаю, было по правилам. Не представляю, как я смогу прожить так всю жизнь. Мне всего шестнадцать, а я уже так устала от всего этого! Я совершенно измучена!
– А я думала, тебе это нравится. Ты же постоянно говоришь об одежде, о моде, о том, что красиво, а что ужасно. Что круто, а что нет. Но я не осуждаю тебя, – сказала я.
– Не осуждаешь? Почему же ты тогда не научила меня чему-то ещё? Единственное, что я умею, это выкладывать в Сеть свои собственные снимки. И каждый раз, когда ты покупаешь мне новые брендовые джинсы или новую сумочку, ты словно потакаешь мне.
– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать. Я стараюсь делать всё возможное, чтобы ты была счастлива и ни в чём не нуждалась. Я не собираюсь воспитывать тебя и что-то при этом утаивать. Если я могу тебе что-то дать, то я стараюсь это сделать, – сказала я сердитым тоном, возмущённая такой неблагодарностью.
– Значит, ты забыла. Я никогда не просила тебя об этом, наоборот. Я хотела бы получить от тебя что-то более важное и ценное. Что-то, что помогло бы мне выстоять, когда всё кругом летит кувырком, – сказала ты.
«О боже, – со страхом подумала я, – опять Курт Кобейн». И тут же я задумалась если не о чувстве вины, то, во всяком случае, о роли своего собственного примера в твоём воспитании. Было бы неправдой сказать, что я не поддерживала и всячески не поощряла именно эти стороны твоей жизни. Поощряла, и ещё как. Поверхностные качества. Вот как они называются. С другой стороны, какие нужны черты характера, чтобы легко, не мучаясь, идти по жизни, не страдая при этом от безнадёжной борьбы?
– Я люблю тебя, мама. Больше, чем кого бы то ни было, – внезапно сказала ты. – Но я никогда не знала, какая ты на самом деле.
От этих слов что-то дрогнуло у меня внутри. Я любила тебя так сильно, что это даже причиняло мне боль, но я никогда не думала о том, что ты тоже любишь меня.
Спустя неделю настроение у тебя стало чуть-чуть получше. Возможно, помог наш разговор, ты облегчила душу. Ты снова начала ходить в школу и общаться с друзьями, но у меня из головы всё не шёл тот разговор. В конечном счёте я боролась, преодолевала трудности, чтобы у тебя, моей дочери, была безмятежная и счастливая жизнь. Я хотела разделить с тобой свои успехи. И теперь, когда ты сказала, что тебе это вообще не интересно, я не знала, что и думать. Возможно, ты ляпнула это сгоряча под влиянием мимолётной слабости, но могла говорить и искренне. До меня вдруг дошло, что всё, что я делала для тебя, всё то, что должно было повысить твою самооценку и твой статус, произвело как раз обратный эффект. Меня осенило, что я перенесла на тебя свою собственную неуверенность, передала своё презрение к самой себе и тем самым оказала тебе медвежью услугу. Я вспомнила собственное детство, когда все смотрели на меня как на никчемное жалкое существо, у которого сбежал папаша и мать выглядит странноватой. И когда в тринадцать лет я унаследовала картину своего отца, то твёрдо решила, что никогда не буду прозябать в нищете. Кто знает, возможно, именно Арлекин Пикассо предопределил мою судьбу?
Мик нашёл человека на роль мнимого наследника. Его звали Патрик Свенссон, и, разумеется, на эту авантюру он согласился не от хорошей жизни. При этом никаких судимостей, лишь пару раз привлекался за пьянство и драку в ресторане. Патрик работал водителем трейлера, работа ему нравилась, но приносила довольно скудный заработок. За пять тысяч крон он согласился выдать себя за двоюродного внука Эстер Хольмберг. Свидетели завещания оказались постарше. Улла Борг, женщина далеко за сорок, отчаянно нуждалась в деньгах из-за потребности в обезболивающих, что мучило и выматывало её день за днём. Чего, однако, нельзя было установить по её подписи. Вторым свидетелем должен был выступить её сожитель Бо Свенссон, или Боссе, такой же подсевший на таблетки неудачник, как и она. Он долгое время владел крошечным магазинчиком на окраине южного Стокгольма, но в прошлом году из-за стремительного взлёта цен Боссе стало трудно вести дела в своей непрезентабельной лавчонке, особенно после того, как рядом открылось сразу несколько забегаловок, где подавали дешёвые картофельные клёцки и недорогое пиво с частных пивоварен. Поэтому прибавка к выручке очень бы даже пригодилась. По плану завещание должны были «случайно» обнаружить у задней стенки ящика секретера Эстер Хольмберг. Полный список мебели был приведён в описи имущества покойной.
Уладив первые формальности, мы с Петрой могли пойти дальше и заняться составлением фальшивого завещания. Я отыскала в ящике со старыми школьными учебниками пожелтевший лист бумаги, который лежал там со времён моей учебы в гимназии. Петра побывала на распродаже подержанных вещей и купила там старую печатную машинку конца 1980-х годов. Теперь она стояла в бывшем кабинете Эрика и ждала, когда на ней напечатают последнюю волю Эстер Хольмберг.
– Будет лучше, если это сделаешь ты, – сказала Петра.
– Но ведь это ты у нас юрист, – возразила я.
– В том-то всё и дело. Большинство окружающих не умеет составлять юридические документы, а ведь завещания зачастую пишут самые обычные люди.
Я не могла не признать правоту подруги и, вздохнув, приступила:
«Я, Эстер Хольмберг, хочу, чтобы мой двоюродный внук Патрик Свенссон…»
Я сосредоточенно стучала по клавишам, стараясь не допускать ошибок. Закончив, я попросила Петру взглянуть.
– Ну как? Это сработает?
– Всё в порядке, теперь нам нужны только подписи свидетелей. Ты выучила подпись Эстер?
Я выучила. Петра одолжила мне старую чековую книжку покойной, и я долго тренировалась, чтобы подпись выходила идеально. Теперь пришло время применить свой навык на практике. Моя рука тряслась, когда я взяла ручку.
– А это действительно должна сделать я? – спросила я, поворачиваясь к Петре.
Петра серьёзно кивнула.
В конце концов я поудобнее перехватила ручку и вывела на бумаге подпись.
– Помни, если всё пойдет по плану, то никто, кроме меня, не увидит этого завещания, – на прощание сказала мне Петра.
Эпизод б
– Как ты думаешь, сколько шансов за то, что на работе кто-то мог знать Эстер Хольмберг? – спросила Петра. – Это будет провал. Если окажется, что Гуннар знал её близко, то провал полный. Тогда у нас ничего не выйдет.
– Погоди, Петра. Сядь и расскажи-ка всё по порядку, – постаралась я её подбодрить. – Провала не случится, если заранее полностью просчитать всю ситуацию.
Петра уселась на стул в кухне, сняла с себя шерстяной кардиган и принялась рассказывать:
– Сотрудники нашего отдела обычно обедают в столовой на первом этаже. Бывает, там не протолкнешься, а бывает, никого нет. Сегодня нас было двое. Я и Гуннар, он занимается у нас тем же, что и я.
– Объясни, кто такой этот Гуннар, – потребовала я, – хочу составить о нём мнение.
Петра закатила глаза:
– Гуннар работает в Наследственном фонде дольше нас всех. Он из тех, кто обожает выискивать ошибки у своих коллег и ругать новеньких. У нас в последнее время сильно обновился персонал, так что разгуляться ему есть где. Он считает, что из-за всех этих перемен Фонд скоро полетит к чёрту, но при этом сам совершенно не желает выходить на пенсию. Ему шестьдесят шесть. Вот такой он, наш Гуннар.
– И что, он действительно знал Эстер? Повтори дословно, что конкретно он сказал, – попросила я.
– Он сказал: «Я видел у тебя на столе дело Эстер Хольм-берг. Да, всех не упомнишь, но случается же такое, что попадаются дела о тех, кого мы когда-то знали. Кто бы мог подумать, что она владела миллионами».
– И что ты на это ответила? – спросила я.
– Ну, я сказала примерно: «Вот как! Так ты её знал?» При этом постаралась ничем не выдать своего волнения. Тогда Гуннар ответил, что знал-то он её не слишком хорошо, но они прожили несколько лет на одной лестничной площадке. Он хорошо её помнит, пару раз даже помогал менять перегоревшие лампочки. Потом ещё рассказал, что она была очень сильной женщиной. Толкала свои ходунки мощными рывками и на месте не сидела.
– Ну а ты что?
– Да ничего. Честно говоря, я просто растерялась. За все годы работы в Фонде ещё ни разу не было случая, чтобы кто-то из сотрудников лично знал людей, на которых заведены дела.
– О'кей, придётся начинать всё сначала и искать другие подходящие варианты. Это сильно осложнит нам задачу, но другого пути нет, – заключила я.
– Мм… – задумчиво промычала Петра. – Есть проблема. Начать всё сначала не получится. Днём раньше я уже зарегистрировала завещание. И ещё хуже то, что позже в разговоре с Гуннаром ни словом о нём не обмолвилась. Это может показаться странным.