«В запечатанном виде такая пластинка должна стоить рублей 60, – подумал Борзых. – Купить ее можно только с рук, но зачем? “Назарет” – ансамбль на любителя. Видать, папа у Лилии большой оригинал, если на шотландскую экзотику денег не жалеет».
Юра поставил пластинку на место, осторожно вытащил следующую.
– «Бони М» в цепях! – восторженно прошептал он. – Самый классный альбом на свете.
Вообще-то выбранный им альбом назывался «Любовь на продажу», но в Советском Союзе прижилось другое название – «Бони М» в цепях». На обложке пластинки участники группы «Бони М» позировали почти обнаженными, с цепями в руках. Цепи должны были символизировать оковы продажной любви, но советской молодежи дела не было до мудреных аллегорий. «Если позируют в цепях, значит, так надо». Позировали бы со змеями – в СССР этот альбом назывался бы «Бони М» со змеями».
С фотографией обложки этого альбома был связан забавный случай. Как-то Юра купил фотокопию “Бони М” в цепях» за рубль и продал знакомому пэтэушнику за три рубля. Фотография была отличного качества, такую фотку не стыдно на письменном столе под стекло положить.
Повертев копию обложки в руках, пэтэушник невесело вздохнул, словно пожалел, что совершил необдуманную покупку.
– Что-то не так? – насторожился Юра.
– Все так, только жизнь свинская! Посмотри на Бобби Фаррелла! Такие чувихи перед ним лежат, а ему ничего не надо, у него уже все есть.
– Погоди, – не понял Борзых. – Почему он должен на партнерш по сцене бросаться? Он что, в первый раз их голыми увидел? Бобби – парень при деньгах. В любой ресторан зайдет, и все девушки его: выбирай любую, ни одна не откажет.
– В том-то и дело, что на Западе все просто. Зашел на дискотеку, угостил девушку коктейлем – и вези ее в отель, наслаждайся любовью. А у нас? В гостиницу тебя не пустят, свободную хату днем с огнем не найдешь. Как-то завис я у одной чувихи. Все было правильно, но в самый неподходящий момент ее папаша вернулся. Пока он пальто снимал, пока разувался, мы успели одеться и покрывало на кровати поправить. Спрашивается, на фига такая любовь нужна, когда в любую минуту родители могут нагрянуть?
Юра подмигнул Бобби Фарреллу на пластинке:
«Дай бог, еще встретимся!»
Шорох в угловой комнате вернул размечтавшегося парня в гостиную, заставленную мебелью в чехлах и коробками.
«Пора уходить, – подумал Борзых, – а то мне от избытка чувств чудовища начнут по углам мерещиться».
Любовно проведя ладонью по новенькой обложке пластинки, Юра поставил ее на место и вернулся на кухню.
– Лиля, у вас пластинки – высший класс! Никогда такой отличной коллекции не встречал.
– Быстро ты что-то вернулся, – удивился Черданцев. – Не успел войти и уже все просмотрел?
Потом Юра узнал, что отсутствовал буквально несколько минут, а ему показалось, что он рассматривал пластинки не меньше часа или около того.
– Лиля, ты в какую школу пойдешь? В нашу?
– Нет, в двадцать вторую.
«Я весь вечер задаю какие-то дурацкие вопросы, – рассердился на себя Борзых. – Спрашивается, куда должна пойти учиться девочка, которая жила в Багдаде? Конечно же, в школу с углубленным изучением английского языка. Что она в нашей школе забыла? У нас учителя иностранных языков привыкли, что ученикам ни английский, ни немецкий языки даром не нужны, вот и учат кое-как, на троечку. Для Лилии такой уровень преподавания не пойдет. Если ее папа в Багдаде жил, то наверняка дочку работать за границу пристроит, а там без английского никак нельзя».
– Лиля, у нас был спокойный район, – перевел разговор в другое русло Борзых, – пока Страну Дураков через дорогу не подселили. Сейчас вроде бы все стихло, массовых побоищ нет, но кто его знает, что у промзоновских на уме! Для них законы не писаны, могут и девчонку обидеть. Давай мы завтра за тобой зайдем, вместе погуляем. Покажем, что к чему, объясним, где одной лучше не появляться.
Девушке предложение понравилось. Она пообещала завтра к шести часам вечера быть готовой для прогулки. Перед расставанием оставалось решить, как гостям выйти на улицу и не напороться на засаду.
– Давайте я выйду первая, – предложила Лиля. – Я выгляну из подъезда: если никого нет, то скажу вам. Если где-нибудь рядом стоит милицейский УАЗ, то вернемся ко мне.
Накинув пальто на халат, Лиля спустилась вниз, выглянула из подъезда. На улице все было спокойно – патрули убыли в расположение части. Парни попрощались с интересной девочкой и поспешили по домам. По пути Черданцев спросил приятеля:
– Юрец, ты на что рассчитывал, когда в пятиэтажку забежал?
– На Иисуса Христа, родившегося в городе Назарет. Не мог он нас бросить на растерзание солдатам, вот и послал девочку с планеты Багдад.
Петя ничего не понял, но переспрашивать не стал.
Вернувшись в квартиру, Лиля с порога сказала:
– Я дома. Я одна!
Из угловой комнаты вышел мужчина лет сорока пяти в футболке и трико.
– Забавные парнишки! – сказал он. – За ними действительно гнались? В другой раз не открывай дверь, не спросив: «Кто там?»
– Сама не знаю, как получилось! Я рядом с дверью была, когда они позвонили. Открыла, не подумав. Они ворвались, зашептали: «За нами погоня! Спаси, или нас убьют». Я одного из них за руку укусила. Он мне ладонью рот зажимал.
– Ты думаешь, мне надо было вмешаться?
– Зачем, сама разобралась. Завтра отпустишь меня на улицу?
– Лиля, ты не маленькая девочка, чтобы я контролировал твое поведение. В гости их пока не приглашай, присмотрись: стоящие ли парни, не болтливые ли?
Дочь ушла к себе в комнату. Мужчина закурил у окна, ожидая знак, и он появился! Где-то в темноте неба вспыхнула и погасла звезда. Неважно, что к астрономии эта вспышка не имела отношения: вспыхнул и погас фонарь на крыше девятиэтажного дома в Стране Лимонии. Главное – знак был получен, Путеводная звезда одобрила любые предстоящие решения.
Отец Лилии не был фаталистом в полном смысле слова. Он верил в судьбу, но его вера тесно переплеталась с мистикой и одобрением высших сил. Вспыхнув много лет назад, Путеводная звезда еще ни разу не подвела его.
9
Отец Лилии Лев Иванович Карташов родился в марте 1937 года в семье командира Красной армии. Через три месяца после рождения сына Карташова арестовали, судили и расстреляли как члена фашистско-троцкистского заговора в рядах РККА. Мать Льва, урожденная Анастасия Приходько, была осторожной и умной женщиной. Через несколько дней после ареста мужа она сожгла все его фотографии и письма, которые он посылал с полигонов и учений. Став взрослым, Лев Иванович не смог найти ни одной фотографии своего настоящего отца. Как выглядел папа, в каком звании он был перед арестом, Лев так и не узнал.
Семью арестованного красного командира практически не подвергли репрессиям. С отдельной двухкомнатной квартирой пришлось попрощаться и переехать в крохотную комнатушку в коммуналке на окраине Москвы, но это была не потеря, а перемена места жительства по семейным обстоятельствам. Другим женам «заговорщиков» повезло меньше – их ждали длительные сроки в исправительно-трудовых лагерях Сибири или ссылка в необжитые области Северного Казахстана. Детей репрессированных красных командиров распределили по детским домам, и они навсегда утратили связь с родственниками.
Мать Льва, молодая пышущая здоровьем женщина, устроилась работать лаборанткой в МГУ. Не дожидаясь окончания суда над мужем, она развелась с ним и взяла свою девичью фамилию. В 1938 году Анастасия Приходько познакомилась с доцентом кафедры математики МГУ Иваном Карташовым. Иван Сергеевич происходил из семьи дипломатов, начинавших карьеру еще при Чичерине и чудом не попавших под каток обновления конца 1930-х годов. Иван Карташов и Анастасия полюбили друг друга и поженились. Родители Ивана Сергеевича поддерживали хорошие отношения с высокопоставленными сотрудниками НКВД. По их просьбе в бюро записи актов гражданского состояния сыну Анастасии выписали новые метрики[1], в которых его отцом был указан Иван Сергеевич Карташов. Вполне возможно, что вместе с фамилией и отчеством ребенку изменили имя, а может быть, оставили прежнее – Лев.
О жизни в огромной квартире бабушки и дедушки у Льва не осталось воспоминаний. Не запомнил он и сумрачный октябрьский день, когда отец в последний раз поцеловал его и ушел с добровольческим батальоном на фронт, проходивший в десятке километров от Москвы. Родители Ивана Сергеевича и его старшая сестра остались в осажденном городе, а Анастасия с сыном уехала в эвакуацию в Ташкент. Там она получила похоронку на мужа и вновь стала вдовой с маленьким ребенком на руках. Чтобы как-то заработать на кусок хлеба, устроилась костюмершей в театр. По странному стечению обстоятельств администратором в этом театре был немолодой мужчина по фамилии Приходько. Мать Льва и администратор сошлись и стали жить вместе. В 1944 году театральная труппа вернулась в Москву. Анастасия навела справки и узнала, что отец и мать погибшего мужа умерли от голода в январе 1942 года. Сестра Ивана Карташова записалась санитаркой в ополчение, была тяжело ранена и скончалась от ран в эвакуационном госпитале. Дом, где до войны проживали Карташовы, был уничтожен прямым попаданием немецкой бомбы. Все имущество сгорело.
До лета 1951 года Приходько жили как все советские граждане: небогато, но счастливо. Война-то закончилась! Можно было обустраивать мирный быт, подумать о совместном ребенке. Все рухнуло в один момент. В последних числах мая 1951 года взмокший после уличных игр Лев вернулся домой и увидел в гостиной незнакомого однорукого мужчину. Мать, растерянная, с побледневшим лицом, сидела за столом напротив незнакомца, отчим, сжав кулаки, стоял рядом.
– Здравствуй, Лев! – сказал однорукий незнакомец. – Не узнаешь? Я – твой папа, Иван Сергеевич Карташов.
– Ты же погиб! – сдавленным голосом прошептал Лев. – Маме похоронка на тебя пришла.
– Да нет, как видишь! – нехорошо усмехнулся Карташов. – Поспешила твоя мамочка со мной распрощаться, не могла подождать опровержения.