Нину Карташову похоронили в Багдаде. Дочь на похоронах не проронила ни слезинки.
14
В начале ноября Карташова и Азиза переселили на второй этаж, в двухместную палату с лоджией. Вопрос с курением был решен. На первом этаже приходилось выходить во двор, так как окна с пуленепробиваемыми стеклами не открывались. Покурить, сидя на подоконнике, было нельзя. В новой палате была благодать – после ужина дыми на лоджии сколько хочешь.
Лев Иванович быстро привык к больничному ритму жизни. После подъема дежурный медбрат проверял у больных температуру, делал предписанные врачом уколы. Перед завтраком больных осматривал лечащий врач, выписывал направления на процедуры. До обеда Карташов и Азиз лечились, потом отдыхали. В 16 часов медицинский персонал расходился по домам, в госпитале оставалась только дежурная смена. Больные, предоставленные самим себе, начинали бродить из палаты в палату, проведывать знакомых. Азиз, если не было гостей, после обеда рассказывал Карташову о жизни в Ираке, о причинах ирано-иракской войны, о революции. В шестом часу вечера, с наступлением сумерек, шторы в палате задергивали в целях светомаскировки. В 18.00 в госпитале был ужин, потом больным предоставлялось свободное время. Азиз настраивал радиоприемник на волну Би-би-си, слушал новости из Лондона, потом искал музыкальные передачи. Послушать западный рок к Али приходили больные со всего корпуса. Волей-неволей Лев Иванович приобщился к современной рок-музыке, стал отличать «Назарет» от «Юрай Хип». Наблюдая, с каким восторгом арабы слушают запрещенную западную музыку, Карташов лишний раз убедился, что запретный плод сладок. Как-то Лев Иванович поинтересовался у соседа, где он так хорошо научился говорить по-русски. Азиз ушел от ответа, а мог бы рассказать много интересного. В шестнадцать лет Али прошел жесткий отбор и был зачислен в школу подготовки разведчиков, специализирующихся на работе в странах Восточного блока. Полтора года молодой арабский разведчик стажировался в Министерстве государственной безопасности ГДР, затем под видом обычного студента два года учился в МГУ. Благодаря природным способностям Азиз в совершенстве освоил русский язык, неплохо говорил по-немецки. Вернувшись в Ирак, он быстро пошел вверх по служебной лестнице. Специализацией его была работа с советскими гражданами.
12 ноября в госпитале с самого утра поднялась суматоха, на каждом углу перешептывались: «Раис! Раис!» Карташов в шутку спросил:
– Али, к нам едет президент?
– Похоже на то, – мрачно ответил контрразведчик. – Обычно никто не знает график посещения Раисом военных и гражданских объектов. Он появляется внезапно, без предупреждения, но сегодня что-то поменялось.
Азиз сходил к заведующему корпусом, вернулся крайне встревоженный.
– Черт возьми! Он действительно может нагрянуть в любой момент. Лев, запомни: если Саддам Хусейн войдет к нам в палату и будет тебя о чем-то спрашивать, не вздумай смотреть ему в глаза.
– Почему? – удивился Карташов. – Обычаи не позволяют?
– Какие к дьяволу обычаи! Раису нельзя смотреть в глаза, если хочешь остаться в живых. Наш любимый президент обладает нечеловеческими способностями. Если ты посмотришь ему в глаза, он может счесть это за вызов и выжжет тебе душу. До конца дней своих ты будешь глупо улыбаться и кушать с ложечки. Я, майор разведки, еще не слышал о человеке, который бы остался в добром здравии, встретившись взглядом с Раисом.
– Я русский. На меня его магия не подействует.
– Хочешь поэкспериментировать? – усмехнулся Али. – Ну-ну, давай! Но учти: назад дороги не будет.
К обеду палата Карташова преобразилась: между кроватями, у окна, поставили низкий столик. Солдат из охраны принес большую корзину с фруктами, на прикроватные тумбочки установил вазы с цветами. Медбрат вкатил штатив с капельницей. Следом за ним забежал главврач, дал указания дежурным медикам и умчался, словно за ним гналась стая голодных волков. На душе у Льва Ивановича стало тревожно.
«Может, Саддам Хусейн не станет подниматься на второй этаж? – с надеждой подумал он. – В корпусе “Д” нет лифта. Зачем президенту по лестнице подниматься, время тратить? Пройдется по первому этажу и уйдет».
Азиз перед визитом президента решил перестраховаться и спрятал радиоприемник в шкаф с одеждой.
– Береженого бог бережет! – объяснил он.
– Тишина! – крикнул офицер охраны из коридора. – Все по местам!
В палату вошла симпатичная молодая женщина европейского происхождения в белом халате, велела Карташову лечь на кровать, вставила в вену капельницу, села на табурет рядом с больным – проконтролировать прием лекарства. Врач-мужчина из другого корпуса сел рядом с Азизом, стал стетоскопом слушать биение сердца раненого.
– Али! – тихо позвал Карташов. – Зачем они мне капельницу поставили?
– Молчи, ради бога! Это безобидный физраствор. От него еще никто не умер.
Женщина потрогала лоб у Карташова, ободряюще улыбнулась. Лев Иванович, набравшись смелости, прикоснулся к ее теплой нежной руке.
– Твоего нового врача зовут Эльза, – тихо, чуть слышно, сказал Азиз. – Она немка из Восточной Германии. Работает в корпусе «А».
Из коридора донеслись голоса. В палату забежал солдат республиканской гвардии в парадной форме. Замер по стойке смирно у дверного прохода.
«Господи, этот-то что изображает? – не понял Карташов. – Врачи пришли на осмотр и процедуры, а гвардеец что делает? Охраняет нас от иранских диверсантов?»
Лев Иванович попытался лечь на подушку повыше, чтобы видеть, что происходит в коридоре. Эльза аккуратно вернула его в прежнее положение. В палату заскочил и тут же выбежал молодой араб в военной форме.
– Лев! – сказал Азиз. – Этот парень из охраны Раиса. Закрой глаза и не открывай, пока Раис не покинет корпус.
Карташов, не выпуская ладонь женщины из рук, прикрыл глаза, расслабился.
– Спи! – сказала по-русски Эльза.
Перед входом Саддама Хусейна она высвободила руку, замерла, глядя на подвешенный пакет с физраствором. Врач у постели Али с умным видом водил по груди контрразведчика стетоскопом, словно хотел уловить неизвестные медицинской науке звуки.
Саддам Хусейн вошел в палату с главврачом. Многочисленная свита осталась в коридоре.
– Это наш отважный русский инженер-энергетик, – показав на Карташова, сказал главврач. – При авианалете на ТЭЦ № 12 он получил осколочное ранение грудной клетки с повреждением правого легкого. По словам сотрудников ТЭЦ, истекая кровью, он дал указание, как спасти аппаратуру в центре управления электростанцией.
Саддам Хусейн с сочувствием посмотрел на раненого. Лев Иванович выглядел изможденным, больным. После операции он десять дней не мог лечь на спину, а на животе спать не получалось. Каждая ночь была для Карташова пыткой: ни вздохнуть полной грудью, ни заснуть.
– Народ Ирака не забудет его поступок, – сказал Хусейн.
Лев Иванович понял, что главврач и Саддам Хусейн говорят о нем, и захотел чуть-чуть, на самую малость, приоткрыть глаза и в узенькую щелочку посмотреть, как на самом деле выглядит всесильный Раис. Эльза словно предугадала его намерения и сжала раненому руку.
«Не сходи с ума! Увидит Саддам Хусейн, что ты подсматриваешь, и выжжет тебе душу».
Карташов не стал рисковать и остался лежать с закрытыми глазами. К его удивлению, раненый майор разведки президента Ирака не заинтересовал. Отдав распоряжение адъютанту, Хусейн пошел дальше по коридору – навестить раненых в других палатах. Через полчаса он покинул госпиталь, и все с облегчением вздохнули. Из палаты Карташова убрали штатив с капельницей. Цветы, декоративный столик и корзину с фруктами оставили. После ужина Али раздобыл где-то бутылку шотландского виски, предложил выпить. Лев Иванович с удовольствием согласился. Компанию им составила немка Эльза. Дружескую вечеринку Али решил провести на свежем воздухе на лоджии. В Багдаде в этот вечер было спокойно, налетов вражеской авиации не ожидалось. Мужчины вынесли на лоджию табуреты и столик, фрукты переложили в вазу. Цветы подарили немке. Эльза села рядом с Карташовым. После нескольких рюмок виски Карташов понял, как его супруга преодолела языковый барьер. В ночной темноте Лев молча обнял женщину, вдохнул дурманящий запах ее волос и почувствовал себя счастливым человеком, у которого все еще впереди. Эльза, несколько лет назад завербованная Азизом, ухаживания раненого инженера восприняла благосклонно. К концу вечеринки Али вышел с лоджии. Лев Иванович не стал терять времени даром, обнял женщину, страстно поцеловал. Эльза поцеловала его в ответ изысканно, по-французски.
– Мы еще увидимся? – прошептал Карташов.
– Не знаю, – одними губами ответила немка и выскользнула из палаты.
Ночью, поняв, что сосед не спит, захмелевший от виски и женской ласки Карташов разоткровенничался и поведал Азизу о проблеме, которая мучила его в последние дни:
– Али, у меня пропала потенция.
– Это временно, – заверил сосед. – Ранение, потеря крови, стресс, больничная еда. Твой организм сейчас настроился на выздоровление и отодвинул секс на второе место. Как только ты выйдешь из госпиталя, все восстановится. У тебя есть на примете женщина, которая одарит тебя любовью? Нет? Я помогу.
Первого декабря, за день до выписки Карташова, личный представитель президента Ирака принес Льву Ивановичу небольшой портрет Саддама Хусейна в маршальской форме. Перьевой ручкой невыцветающими чернилами вождь иракского народа лично подписал фотографию – «Рафику Л. Карташову» – и поставил размашистую подпись. Посмотреть на портрет пришли начальник охраны госпиталя и главврач.
– На мой глаз![4] – воскликнул главврач. – Я никогда не видел подписи Раиса. Гордись, Лев! Раис оказал тебе небывалую почесть. Теперь ты навек друг иракского народа.
Азиз, взглянув на портрет, почувствовал себя обворованным. Он проделал большую работу, продумал блестящую комбинацию по вербовке советского инженера, и все пошло прахом! Все усилия коту под хвост. Портрет сам по себе означал неприкосновенность Карташова, но у Али был шанс продолжить оперативную разработку – обратиться к главе Мухабарата и попросить санкцию на вербовку. Слово «рафик» запрещало даже думать об этом. «Рафик» с арабского языка переводится как «товарищ». Во времена правления Саддама Хусейна это слово приобрело более узкий смысл. «Рафик» стало означать «товарищ по партии», «соратник по борьбе». Вербовать человека, которого Раис назвал своим товарищем, было безумием, вмешательством в личные дела иракского диктатора. Саддам Хусейн за неосторожное слово мог отправить любого генерала в темницу, а мог и казнить как изменника и врага революции. Майора разведки за попытку вербовки близкого к Саддаму Хусейну человека расстреляли бы без суда и следствия.