Дюк смотрела на него с сочувствием.
– Нет, – сказала она. – Не у всех. Я знаю одну девушку, которая спела всего одну песенку и после этого так загордилась, что до сих пор пузырится, несмотря на то что с момента ее творческого успеха прошло минимум пять лет.
– Везет, – вздохнул рокер, – я дорого бы дал, чтобы сейчас почувствовать то, что твоя знакомая ощущает уже полдесятка лет.
– Бывает и другая ситуация, – сказала Ксения, – человек роет и роет носом землю, ставит цель, достигает – в рабочем, так сказать, порядке – и тут же ставит следующую. И снова достигает. И еще одну ставит. Никакой звездной болезни при этом не возникает, индивидуум, как крот, ничего не замечает. Может, ты такой? Цель достиг, из списочка вычеркнул, поставил перед собой следующую. И так далее.
– Что-то у меня никаких других целей не появилось, – пробормотал Валера. – Спасибо, я подумаю над твоими словами.
Ксения встала и пошла к выходу, волоча ноги в огромных ботинках.
– Пока, – помахала она Валере. – Спасибо за деньги.
– Всех благ, – отозвался он. – Не за что.
Ксения вышла из здания студии и поплелась к остановке. На общественном транспорте она не ездила уже давно, и путешествие ее пугало. Но что делать – она ведь собралась уезжать в Выборг, залечивать раны разбитого вдребезги сердца… Дюк в последний раз повернулась посмотреть на здание студии, а затем отправилась штурмовать подъехавший троллейбус.
– Лиза? Тебе чего надо? – угрожающе наклонила голову Василиса. – У меня сегодня погибла дочь, а тут еще и ты пришла. Зачем? Сочувствовать будешь? Я же знаю, что ты бывшая любовница моего мужа!
Ее большие темные глаза наполнились слезами.
– Да ладно тебе бушевать, Васька, – махнула рукой Гондураскина. – Во-первых, я не бывшая любовница, а действующая, а во-вторых, у нас с Петечкой есть ребенок. Причем постарше твоей Полины. Так что я первой была!
Василиса оторопела. Она попятилась, путаясь в своих длинных стройных ногах, и тяжело села на стул.
– Петр, о чем это она? – спросила Сусанина у мужа.
Петр Петрович молчал, с тоской глядя в стену. Его широкие челюсти нервно ходили из стороны в сторону: Сусанин жевал.
– Лиза, зачем ты пришла? – спросил он Гондураскину, проглотив в волнении мятную жвачку. – Мы можем обсудить с тобой все вопросы в частном, так сказать, порядке.
– А затем, – не уступала Лиза, – что мой ребенок находится в прямом родстве с погибшей Полиной. А по закону братья и сестры тоже имеют право на долю наследства!
– Ах ты, стервятница, – возмутилась Василиса, – так ты за деньгами пришла? Грабить еще не остывший труп? И ты, Петр, тоже хорош! Оказывается, у тебя уже почти тридцать лет есть вторая семья!
– И хорошо, что их только две, этих семей, – подняла вверх палец Гондураскина. – Неизвестно, сколько у него там любовниц перебывало. Много, во всяком случае.
– Ну и что же это за ребенок? – спросила Василиса. – И какую фамилию он носит?
– Мою, – ответила Лиза, – нашего с Петечкой ребеночка зовут Олег Петрович Гондураскин. Кстати, в свидетельстве о рождении он записан как сын Петра Петровича Сусанина.
– Лизанька, – сказал Сусанин, – как же ты хочешь получить часть денег и имущества Полины, если Олег уже шесть лет ни с тобой, ни со мной не общается? Обиделся!
– На что? – спросила Василиса. – На что он обиделся, ваш ребенок?
– Да так, – махнула рукой Лиза, – он идеалист, летает в облаках и считает, что мы поступали недостойно, ничего тебе, Васька, не говоря о его существовании. Ну и что, что сынок наш ушел и живет один? Долю наследства можно мне отдать. Я возьму.
– Ах ты, алчная ехидна! – закричала Василиса, ошалев от такой наглости. – Свинья капиталистическая! Тебя только деньги интересуют, как моего мужа – колбаса!
– А почему капиталистическая? – растерялась Гондураскина.
– Они тоже за деньги готовы на все, что угодно, как и ты, – пояснила Сусанина.
– Так ты коммунистка? – подозрительно прищурилась Лиза. – Я всегда это подозревала! Еще в институте, когда ты по политэкономии пятерку получила, единственная в группе. Петенька, ты помнишь?
– А? Что? – промычал Петр Петрович, доедая колбасу.
– Не мешай ему, он жует, – сказала Василиса, с отвращением глядя на мужа, – рыба ищет, где глубже, а Петенька наш – где посытнее.
– Он случайно не хохол? – спросила Лиза. – Говорят, они очень любят сало. А где сало, там и до колбасы недалеко.
– Ерунда, – отрезала Сусанина, – во-первых, не хохлы, а украинцы. Они, между прочим, наши братья. А во-вторых, Петр любит колбасу докторскую, она без сала.
В этот момент в дверь позвонили.
– А это еще кто? – спросил Петр Петрович с набитым ртом.
– Да, кто это? – спросила Василиса у Лизы Гондураскиной.
– Не знаю, – честно ответила та. – Я лично никого не жду.
Петр Петрович, с трудом проглотив полупережеванный кусок, распахнул дверь. Там, привалившись к косяку, стоял Рем Яковлевич Фильчиков.
– Так что там убийство? – спросил Сергей. Он был широкоплеч, бритоголов и весел. Совершенно голая Майя лежала у него на груди, удобно устроившись. – Имей в виду, убийца будет сидеть долго. И неприятно. А потом – на всю жизнь клеймо. Этот человек окончательно не отмоется уже никогда.
– Я понимаю, – ответила девушка. – А ты случайно не сидел?
– Нет, – покачал головой Сергей, – пронесло. Хотя пару раз, признаюсь, мне это грозило.
Мысль об убийстве ее безмерно расстраивала. Ее все теперь расстраивало – и Роман, скромный, тощий неудачник в мятых брюках, капризный поэт, живущий за счет любящих его женщин. И то, как легко она ему изменила с этим широкоплечим, наглым, довольным собой хозяином жизни, фонтанирующим энергией, пахнущим дорогим одеколоном, ездящим в хорошей машине и давно выведшим из тени свой некогда полукриминальный бизнес. Вся эта история с подругой, у которой девушка увела мужа, теперь в глазах Ватрушкиной не стоила и выеденного яйца. Ну зачем ей были лишние проблемы, зачем ей унылый поэт, если она познакомилась с потрясающим мужчиной и готова начать жизнь сначала?
– Имей в виду, – сказал Сергей, – что твои показания тоже кое-что значат. Понимаешь, о чем я?
– Да, – кивнула Майя. – Понимаю.
Она погладила волосы у него на руке. Рука – ладная, с широкой костью, с плотным бицепсом, перекатывающимся под кожей – переходила в обширное плечо, такое восхитительно плотное. Сергей слегка прижал Майю к себе. У нее перехватило дыхание.
– Отпусти, ребра хрустят! – выдохнула она.
Мужчина отпустил ее и засмеялся. Было совершенно ясно, что, захоти он переломать девушке кости, ему пришлось бы просто чуть сильнее напрячь руки.
– Цыпленок, – сказал он. – Что ж ты такая хилая?
– Я не хилая. Я химик, – ответила Майя.
– Понятно, – сказал Сергей, – пробирки всякие там вонючие, задраенные окна, вытяжка, которую двадцать лет не чистили, и аллергия на все подряд?
– Аллергии у меня нет, – сказала Ватрушкина, – но я во всем институте чуть ли не одна такая.
– Много аллергиков?
– Много.
– А платят сколько?
Майя ответила.
– Смешно, – сказал Сергей и потянулся, – за что только люди травятся?
– Многим интересно, – парировала девушка, – двигать науку вперед.
– Верю. А тебе – интересно? Только не надо врать, со мной этот номер все равно не пройдет.
– Нет, – покачала головой Майя, – неинтересно. Я вообще не знаю теперь, что мне интересно, а что – нет. У меня глобальный кризис и переоценка целей и ценностей.
– Понятно, – сказал Сергей, – одевайся, пора ехать.
Он накинул на голые плечи рубашку и завел машину.
…Чабрецов ходил из угла в угол с чашкой чая в руках. Он думал, но картинка никак не складывалась. В кабинете было уютно и тихо – так, как он и любил. Денис чувствовал, что разгадка где-то рядом и нужно только сложить факты в правильном порядке, один за другим.
«Во-первых, их всего четверо – тех, кто мог совершить убийство, – думал Чабрецов, – Майя, Алена, Роман и Олег. Из них троих железный мотив есть только у Романа, потому что он наследует часть денег, да еще и у Олега, который тоже что-нибудь бы получил. Правда, он и сам неплохо зарабатывает, но вдруг у него есть долги?»
Майор записал на листе бумаги: «Проверить финансовое состояние Олега Гондураскина и его родни». Потом он вновь принялся ходить по кабинету и думать.
– Алена и Майя, – сказал Чабрецов вслух. – Я думаю, что их надо вообще отбросить. Ну зачем Алене, успешной девушке, владелице своего турагентства, убивать Полину? Из-за младшей сестры? А Майе зачем убивать бывшую жену своего любовника? Вообще незачем абсолютно, разве что она надеется получить часть денег из наследства Полины через Романа. Ну, или еще вариант – один из этой троицы ненавидит Полину. И ее убили просто из ненависти.
Но Чабрецов больше верил в убийства из меркантильности, чем из недобрых чувств.
Ксения влезла в троллейбус. Ее топтали, пихали, рвали на части и ругали последними словами.
«Ужас, – думала Дюк, – прямо-таки сюжет из серии „принцы и нищие“. Еще вчера я носила платья ценой в десять тысяч долларов, туфли от Прада и ездила в „Тойоте Ленд Крузере“. А сегодня я в чужих ботинках на три размера больше, в жуткой одежде, пригодной только для того, чтобы пугать ворон в огороде, и еду в троллейбусе».
– Ой, мама, тетя бомж! Смотри! – закричал ребенок.
Ксения покраснела до корней волос.
«Как же так получилось, – продолжала думать она, – что я оказалась в такой ситуации? Да, я влюбилась и готова была стать образцовой домохозяйкой – сидеть дома, варить борщи и супчики куриные, детишек рожать и нянчить… А ездить в общественном транспорте в чужих ботинках я не собиралась вовсе!»
И у Ксении появилась здравая мысль о том, что совершенно не обязательно было отказываться от певческой карьеры ради семейного счастья. Потому что если это счастье рухнет, то девушка, все положившая на алтарь любви, останется и без этой самой любви, и без денег. А так хоть деньги останутся.