Я превратился в игрушку переменчивой особы, которая то забавлялась со мной, то меня оставляла, а стоило мне ощутить себя отвергнутым, снова была тут как тут. Я чуял в этом умышленное поведение, которое рядится в одежды фантазии, взбалмошности и непредсказуемости. Неферу намеренно капризничала. Дурачества и перепады настроения выражали ее желание быть центром вселенной, привлекать и удерживать внимание. Целью ее причуд, слов и молчания было утвердить свою власть. Она неусыпно следила за тем, чтобы контролировать отношения с окружающими. Какую слабость скрывало это навязчивое желание быть сильной?
Когда она засыпала, я готов был в нее влюбиться. Но стоило ей проснуться, как мною овладевало беспокойство. Едва она открывала глаза, я заражался ее болезнью.
Подле нее я проводил ночи, мы нагишом лежали бок о бок. Иногда она смотрела на меня, ее взор задерживался на мне дольше, но по-прежнему был холодным. Наши прикосновения сводились к тому, что мы по-детски держались за руки. При этом Неферу погружалась в глубокое умиротворение, в коем и пребывала до утренней зари.
Однажды вечером мы покоились в привычном уже полузабытьи, когда на пороге появилась компаньонка, Птахмерефитес, и взволнованно воскликнула:
– Фараон идет!
Неферу вскочила.
– Отец?
Она мигом покрылась мурашками. Машинально схватила покрывало, которое мы откинули, и завернулась в него. Толкнула меня в грудь.
– Сматывайся!
Компаньонка возразила:
– Поздно.
Неферу закусила губу.
– Иди туда… За перегородку… – И указала мне на изукрашенную ширму.
– Хватай одежду и прячься, живо. И ни звука. Исчезнешь при первой возможности.
– Как?
– Птахмерефитес проводит тебя.
На входе в павильон послышались шаги. Я едва успел подхватить свои вещи и кинулся за ширму.
Птахмерефитес с наигранной веселостью бросилась навстречу фараону и исполнила двойной каскад церемонных телодвижений. Неферу затаилась в постели и чуть ли не с головой накрылась покрывалом.
Фараон вошел. Сквозь зазоры между резными планками ширмы я мог наблюдать за происходящим.
Я ошибался: нет, это не Дерек! Никакого сомнения! Мое воспоминание тотчас рассыпалось, и я восстановил вечернюю сцену на барке с подлинными чертами фараона. В тот миг я не понял своих чувств, было то разочарование или облегчение; во всяком случае, эту гипотезу пришлось отбросить.
Фараон, тщедушный и невзрачный человек лет пятидесяти, с глазами навыкате и крупным носом, подошел к постели. Он прошептал несколько слов, Неферу ответила ему тем же тоном, он сел возле нее. Их связывала большая близость. Они разговаривали так тихо, что с моего наблюдательного поста я не мог разобрать ни слова.
Он нежно склонился и погладил кончиком указательного пальца плечо царевны. Она мурлыкнула. Его лицо касалось лица дочери, пока он рассказывал ей гортанным голосом какую-то забавную историю или сплетню.
Вдруг руки Неферу взметнулись, и кисти сомкнулись на шее фараона, заключая его в объятия. Меня ошеломил этот жест. Она, такая сдержанная, такая недотрога…
Фараон приник губами к ее ушку с каким-то требованием.
Она жалобно простонала:
– Нет…
Он тихим голосом настаивал.
– Нет…
Он продолжал настаивать. Она не проронила больше ни слова, но то, что в ней сопротивлялось, вдруг обмякло и уступило.
Фараон скользнул вперед, откинул покрывало, приник к дочери, и они соединились.
– Ты это знал?
Я пристально смотрел на Пакена, но тот с ответом не торопился. Разговоры, не имевшие отношения к его особе, не слишком интересовали Пакена, чего нельзя было сказать про блюдо с выпечкой, которое продавщица поставила перед нами после купания. Рядом с нами под навесом кондитерской мужчины начали партию в сенет, настольную игру, в которой фишки передвигались по клеткам. Я повторил вопрос:
– Ты знал, что фараон спит с дочерью?
Пакен вздохнул:
– Конечно. – Он помедлил, взял еще трубочку с сыром и добавил: – Все это знают. Это происходит из века в век. Фараоны спариваются между собой. У нас, простонародья, инцест тщательно скрывают. У них это законное дело.
Я был поражен не только его словами, но и равнодушием, с каким они были сказаны.
– И это тебя не шокирует? – возмутился я.
– Что?
– Инцест.
– У нас – шокирует. У них – нет.
Пакен схватил песочное печенье и с восторгом надкусил его. По мере нашего знакомства я убеждался, что его чувственность всеохватна, что он столь же лаком до кушаний, напитков и сиесты, как и до женщин. Желая сохранить безупречную физическую форму, он побаивался своего аппетита и во время еды старательно укрощал его; однако в промежутках обжорство расстраивало благочестивые планы, и он объедался. Увы, но однажды этот красавец превратится в пузана; толстяк в нем поджидал своего часа.
Налакомившись, Пакен заметно повеселел и вернулся к разговору:
– Инцест строго предписан членам царской семьи. Боюсь даже, что у них нет выбора. – Он облизал большой палец. – Фараон – отпрыск богов, носитель естества Ра и крови Гора. Когда он спит со своей сестрой, он зачинает божественное потомство, которое остается в близком родстве с богами, с Гором и Ра. То же самое, если он спит со своей дочерью! Ему следует не расточать священное семя, а сохранять его, сгущать и увековечивать. Он достигнет цели, если ограничит расходование семени пределами своей семьи. Говорю тебе, выбора нет. У Неферу тоже.
Я брезгливо покачал головой.
– Ты можешь представить себе, что занимаешься этим с собственной матерью?
– Я никогда не знал ее.
В эту минуту я забыл, что Пакен и его сестра Мерет, у которой я поселился, очень рано потеряли родителей. Я пробормотал какие-то извинения и принялся за свое:
– Или что занимаешься этим со своей сестрой?
– Ну, Мерет я слишком давно знаю. К тому же мне это и в голову бы не пришло. – Он улыбнулся. – И потом, если б я предложил ей такое, она влепила бы мне пощечину. Хорошо, что я не царский сынок!
– Мой великолепный Пакен, у тебя полно причин быть довольным судьбой.
– А я и не жалуюсь.
Пакен потянулся было за новым пирожком, но вовремя спохватился. Рядом с нами повздорили два игрока в сенет, упрекая друг друга в нарушении правил. Пакен бросил на них сочувственный взгляд, изумляясь, как можно увлекаться бросанием костей и передвижением фишек. С видом превосходства он отвернулся от этих бездельников и придал нашей беседе более интеллектуальное направление:
– Подумай, Ноам. Все началось с инцеста. Боги и богини проводили время, резвясь друг с дружкой. Единственный, кто был этого лишен, Атум – первый, одиночка, гермафродит, совмещавший и мужское, и женское начало, он существовал до всего остального и плыл себе в водах хаоса. Потом он отделился от своего изначального состояния, Нуна, первозданного океана, и осознал себя. В каком-то смысле он сам себя создал. У него не было партнерши, он приник к своей тени и стал себя ублажать. Из его семени вышли близнецы Шу и Тефнут. С тех пор и пошли нескончаемые инцесты…
Я позволил себе пошутить:
– Сотворение мира начал эгоист, продолжают его чудовища!
– Замолчи! Не забывай, мы все произошли от извержения божественного семени. Поэтому жизнь и прекрасна.
Я предусмотрительно согласился. Он продолжал:
– Его дети-близнецы, бог воздуха Шу и богиня влаги Тефнут, стали супругами. Они занимались любовью, вот тебе первый инцест. От них родились Геб и Нут…
– Бог Земли и богиня Неба.
– Они тоже совокуплялись. Второй инцест. Когда родились их четверо близнецов, Исида, Осирис, Сет и Нефтида, они, недолго думая, разбились на пары: Исида с Осирисом, Сет с Нефтидой. Еще два инцеста.
Зачем комментировать этот эпизод – я знал, что случилось с нами, с Нурой и со мной. Мое молчание склонило Пакена к мысли, что он меня убедил.
– Дальше не продолжать?
– А ты весьма сведущ! – отозвался я, удивленный тем, что он обладает знаниями, доступными лишь посвященным.
– Видишь ли, дорогой Ноам, моей первой клиенткой была жрица Исиды. И вообрази, после наших забав она без конца твердила о религии…
Я притих. Повздорившие рядом с нами игроки в сенет вскочили на ноги и сцепились не на шутку. Блюдо с пирожками упало, фишки покатились к нам. Пакен взглянул, как они остановились у его ног, поднял голову, прищурился и высокомерно поглядел вдаль.
Я вырос во времена, когда духи, демоны и нимфы кишели повсюду, и отнесся к рассказанной Пакеном легенде с недоверием. Когда рассказ о творении выводит на сцену несколько фигур, на которых выстраивают всю генеалогию, то многочисленные инцесты неизбежны, прежде чем население увеличится и сможет их избегать! Тут играет важную роль принцип объяснения[32]. Разве Пакен не понимал, что он рассказывает басни? Почему он понимает их буквально? Очевидно, египтяне считали своим долгом постичь непостижимое – то, что ищет каждый смертный, – и их способ приручить тайну состоял в рассказывании историй. Но таким подходом объяснялся и результат: подробности родственных связей персонажей при рассказе о начале мироздания неминуемо вели к инцесту, жизнедеятельность этих персонажей вела к инцесту, подражание поведению высших существ вело к инцесту. Мне хотелось опровергнуть Пакена! Беря известное для описания неизвестного, сбиваешься с пути. Если идешь во тьме с факелом, то видишь лишь небольшое освещенное пятно. Слушая египетские мифы, я видел обратное их утверждениям: не мы происходили от богов, а боги происходили от нас.
Но я только вздохнул:
– Мне жаль Неферу.
Пакен почесал в затылке.
– Неужели? Зная ее нрав, я больше жалею фараона.
Он сказал это шутки ради, но меня его слова не развеселили. Я грубо спросил:
– Ты уже поимел Неферу?
Он побледнел. Я понял причину его волнения и успокоил Пакена:
– Я не расскажу об этом Фефи. Клянусь.
Он расслабился.