Надо мной склонился Мастер Найма:
– Осирис будет доволен. Он желал твоего усердия и получил его.
Я промолчал. Отныне я подозревал его во всех здешних злоупотреблениях; если он и не сам создал эту систему, он обеспечивал ее бесперебойную работу.
– Теперь твоя тетушка в хороших руках, так что за работу! Я тебе плачу не за битье баклуш.
Я хотел было возразить: «Ах, так ты мне платишь?» – но удержался. Меня мутило от общения с этим типом. Он привел меня в мастерскую по набивке мумий и процедил, уходя:
– Хлюпикам вроде тебя здесь самое место.
Рабочие этого корпуса восстанавливали высушенные трупы, утратившие былой объем, набивая их соломой и тряпьем, дабы придать им подобающую форму. Обработка едким натром радикально изменяла тело. Хотя кристаллы натра были похожи на соль, их свойства давали противоположный эффект: если засолка сохраняла жиры, то покрытие едким натром превращало жир в жидкое мыло, которое легко стекало. Едкий натр поглощал избыток воды, содержащийся в тканях тела, за время от двух до шести недель в зависимости от влажности воздуха. В результате оставалась потемневшая, скукоженная, лишенная мускулов оболочка, совсем плоская в области живота с изъятыми внутренностями. Бальзамировщики пропитывали ее мазями, чтобы немного размягчить, затем придавали ей форму набивкой, и наконец в соседней мастерской ее раскрашивали и наносили тонкий защитный слой смолы.
Для меня такая работа оказалась наименее тяжкой. На этой стадии останки больше напоминали странных кукол из дубленой кожи, чем людей. Их принадлежность к роду человеческому становилась отвлеченной. И я с усердием придавал им человекоподобные формы.
Так я трудился день за днем, заходя то и дело проверить, что о Фефи заботятся должным образом, согласно избранному и оплаченному ее дочерьми прейскуранту. Сработала ли моя протекция? Я убедился, что из ее тела тщательно извлекли органы, которые затем были мумифицированы и выставлены возле ее тела в четырех сосудах. Осторожно и неторопливо изъяли мозг, не повредив ее хорошенький носик, – дело редкое, ведь процесс децеребрации при многократном возвратно-поступательном движении крючка в черепной коробке обычно разрушал носовую кость и глазницы. Ее сердце, главное вместилище настоящей и грядущей жизни, сохранилось нетронутым и покоилось на своем месте[34]. Теперь она, обработанная едким натром, хранилась в сушильне и проходила испытание обезвоживанием. Хотя бы в ее случае процесс мумифицирования шел по канону.
Что делать с моими открытиями в отношении прочих покойников? Кому сообщить о множестве нарушений? С Мастером Найма, у которого явно рыльце в пушку, говорить бесполезно. Под маской порядочности скрывался отъявленный пройдоха, изобретший систему обогащения. Хранитель Божественной печати, не иначе, тоже в доле? И почему бы не Имхотеп? Последнее допущение было тем более вероятным, если за его личиной прячется Дерек: циничная, извращенная организация Дома Вечности была на него похожа, мой сводный брат всегда проявлял бессовестное корыстолюбие.
Я еще раз задумался о своих целях: я остаюсь в этих стенах для свершения правосудия или ради своего расследования? Соучаствовать в злодеяниях я не хотел, а надеялся предать их огласке, но выманить из норы Дерека и избавиться от него оставалось единственным стимулом моей разведки.
И пока я околачивался среди этих людей, многие из которых были изрядными мерзавцами, я подолгу с ними беседовал и добывал новые сведения. Имхотеп никогда не появлялся без маски Анубиса, при этом иногда напрямую участвовал в жизни сообщества: в случае проблем с персоналом ему приводили раненых, больных и умирающих. Случалось, приводили ему и воскресшего покойника – разумеется, он и не умирал вовсе, – и одну усопшую, которая взвыла, когда подмастерье поиграл с ее грудью, – рабочие уверяли, что шалун передал ей свой пыл, вот мертвая и очнулась.
– И что потом? – спросил я.
– Потом ничего. Они все-таки помирали. Снова попадали в первый корпус.
Здешние работники считали эти эпизоды проявлением мягкости Имхотепа: он считал своим долгом спасать жизни, «но если боги постановили, что это конец, значит это конец», уточняли они.
Такой альтруизм меньше соответствовал Дереку, разве что – мне было стыдно выдвигать это предположение, – разве что он культивировал извращенный вкус к боли и страданию. И не поддался ли он желанию подглядывать за смертью, задумав этот Дом Вечности?
Мастер Найма в сопровождении руководителя работ очистного корпуса вкрадчиво юлил вокруг меня: его недоверие ко мне нарастало. Его беспокоило, что я располагаю компрометирующими сведениями и вскоре пойму, как все обстоит на самом деле. Хотя его непрестанная слежка побуждала меня к осмотрительности, я продолжал выспрашивать своих сослуживцев. В итоге я узнал, что, помимо флигеля, где он обычно таится, Имхотеп захаживает в примыкавший к складу подвал, где хранилось сырье для изготовления смол, бальзамов, масел и мазей. Там он время от времени собственноручно брал образцы ингредиентов.
Как-то вечером я решился туда проникнуть. Охранников на входе я угостил кружкой пива, которое, по уже обкатанной мною практике, я обогатил снотворным порошком, а когда они стали зевать и наконец уснули, я проник на склад.
В помещении была кромешная тьма. Пока глаза привыкали, я извлек из рожка тлеющий уголек – я запасся заранее, – и красноватое сияние позволило немного оглядеться. Я подобрался к округлой потайной дверце, под которой краснела полоска света: значит, Имхотеп работал в своем логове.
Вдруг вспыхнули факелы, один передо мной, другой сзади. На меня враждебно уставились Мастер Найма и начальник очистного корпуса.
– Что ты здесь околачиваешься?
– Я… ворую.
Мастер по Найму сплюнул:
– Если б так! Я тебе не верю. Ты гораздо изворотливее простого воришки, ты ищешь другое. Что?
– Хотел стащить масла для перепродажи.
– Лжешь! Зачем тратить столько времени на мелкое воровство? Ты мог выкрасть много ценного сырья в первый же день работы, еще в приемном флигеле. Что ты скрываешь?
– Ничего.
– Я знаю, чего ты хочешь: наболтать про наши дела Имхотепу, очернить нас, добиться нашего увольнения. Ты нацелился захватить наше место.
– Я клянусь тебе, что…
– Ты пытаешься встретиться с ним. Ребята, у которых ты вынюхивал, мне во всем признались.
Двое здоровяков шагнули ко мне. В тот же миг я услышал за дверцей шаги. Оттуда донесся голос:
– Что происходит?
У меня бешено забилось сердце: этот голос был мне знаком! Я едва успел взлелеять надежду, что Имхотеп выйдет, как палица обрушилась мне на голову.
– Какая ужасная рана, мой милый Ноам!
Да, я знаю этот голос. Лежу с закрытыми глазами, болезненно морщусь, по вискам стекает теплая кровь. Страшная головная боль. Но слышу звуки.
– Не волнуйся, я быстро тебя вылечу.
Уже не один век я слышу этот знакомый голос…
На голову мне ложатся ладони, начинают втирать какую-то мазь, растекается приятная свежесть. Мне уже легче.
– Кто бы мог подумать, что такое происходит за моей дверью, – продолжил надтреснутый голос. – К счастью, любопытство заставило меня высунуть нос…
Я открыл глаза. Он склонился ко мне.
– Тебе полегчало?
Тибор внимательно смотрел на меня. Мне сразу стало легко и спокойно. Тибор, мой учитель. Тибор, который когда-то давным-давно пришел к нам в деревню с дочерью Нурой. Тибор, целитель, врачеватель, хирург, несравненный травник, изобретатель снадобий, открыватель новых методов лечения. Тибор, благородный молчун. Тибор, который не смирился с пропажей своей дочери и искал ее повсюду…
Я заплакал. С Тибором воскресала моя юность, родное озеро, моя мать и дядюшка, девственные пейзажи, изредка оживленные человеческими фигурами, мир без городов, дорог и храмов, в котором боги и демоны обитали в каждом камне, животном, источнике, дереве, в каждой былинке – мир, поглощенный временем и Потопом. Тибор возвращал мой потерянный рай, но и похищал его: воспоминание всегда влечет за собой исчезновение.
– Какое счастье снова с тобой увидеться, Ноам!
Я расстался с Тибором в карпатской пещере; он был раздражен, чувствовал себя скверно, проклинал смерть, которая от него отвернулась. Молния, давшая нам бессмертие – Нуре, Дереку и мне, – поразила и его, но в ином возрасте, в плачевном физическом состоянии. Сейчас он выглядел не лучше. Он казался не просто старым, а дряхлым: пятна, морщины, складки и губы, все его лицо с дряблой кожей тоскливо обвисло; даже сухие покрасневшие края век отошли от склеры и отогнулись вниз, отчего лицо его казалось оторопелым, едва его покидало оживление. Он облысел, остатки волос сохранились лишь над ушами, очень вытянутыми и желтыми, а густые брови угрожающе взъерошились и походили на два седых колючих куста, жесткая поросль которых причудливо завешивала глазницы. Каждое движение причиняло ему невыносимые ревматические боли.
– Побродили мы с тобой изрядно, по долам и по морям!
Я с трудом произнес первые слова еще одеревеневшими губами:
– Я избегал морей, Тибор, они меня пугают. Я двигался вдоль берега.
– Разумно! Когда я сел на корабль, чтобы от горы Когайонон добраться до Черной земли, мы попали в такой шторм, что я едва не погиб. – И хмуро поправился – То есть я размечтался, что погибну.
Он принес мне микстуру, велел проглотить и проследил, чтобы я выпил до последней капли. После этого я смог приподняться, опершись на локти. Я обвел взглядом комнату; в ней находилось еще два каменных стола вроде того, на каком я лежал, хирургические инструменты, усеянные горшками этажерки, уставленный глиняными кувшинами пол, рычажные весы всех размеров и множество медных гирек, от крошечных до больших.
– Почему Имхотеп? – спросил я.
Он сжал мертвенные губы.
– Никто не интересуется Повелителем Тайн, настолько смерть пугает людей. Под этой личиной я могу держаться от всех в стороне.