В конце концов мне удалось невнятно пробормотать:
– Музыка… недавно… чудесно.
При этом признании я зарделся. Она почувствовала мой восторг, ее лицо расцвело и осветилось благодарностью.
– Ты любишь музыку?
– Обожаю! – почти в отчаянии воскликнул я.
Она растерялась. Я услышал свой голос, который продолжал:
– Обожаю, когда ты играешь, когда поешь.
Она удивленно подняла голову. Но я уже не мог остановиться:
– На самом деле, мне кажется, я обожаю тебя.
Она сжалась и побледнела. Забившись в угол возле двери, Мерет осуждающе глянула на меня:
– Вот этого не надо! – На ее лице появилось ожесточенное выражение. Она продолжала: – Не надо! Ты можешь делать все, что душе угодно, Пакен тоже, но в своем доме я этого не допущу.
– Чего?
– Совращения. Мужского самодовольства, которое толкает женщин в ваши объятья. Применяй свои чары в другом месте. Я тебе не нужна.
– Я сказал это не для того, чтобы…
– Ты сказал то, что говоришь им всем. Что ж, им только этого и надо. Но не мне.
Мерет вытянула руку и пальцем указала на потолок, чтобы я убирался в свою комнату. Она настолько презирала меня, что дала мне команду, как собаке.
Скорее ошеломленный, нежели жалкий, я без возражений поднялся к себе.
Со страшным грохотом изрешетив крышу градом своих стрел, ливень теперь бурными потоками стекал с нее. Я позвал Тии. Потом еще и еще. Обыкновенно к этому времени вернувшаяся с охоты кошечка, устроившись на моем ложе, в полудреме ожидала моего возвращения. Я встревожился, опасаясь, что ее настигла разбушевавшаяся стихия.
Прогремел гром. Ему ответил жалобный вздох. Я нагнулся: Тии забилась в щель между широким плетеным сундуком и кроватью. Взъерошенная, дрожа всем телом, с широко раскрытой пастью и готовыми впиться клыками, она шипела на разыгравшуюся бурю, защищаясь от опасности всеми своими коготками.
Подобравшись поближе, я попытался ободрить испуганного зверька и стал нашептывать ласковые слова, но Тии, с выпученными глазками и прижатыми назад ушками, казалось, даже не замечала моего присутствия. Когда моя рука потянулась к ней, кошечка злобно зашипела, нетерпеливо требуя, чтобы ей никто не докучал.
Тогда, чтобы успокоить, я попробовал поймать ее. Дурацкая затея! Едва я схватил Тии, она зарычала, попятилась и стала царапаться. Вместо того чтобы выпустить кошку, я только усилил хватку. Обезумев от злобы и ужаса, она меня укусила. Несмотря на боль, я упорствовал, и мне удалось вытащить Тии из ее укрытия. Подняв кошечку, я прижал ее к себе. Она из последних сил вывернулась из моих рук, зашипела, прыгнула к окну и выскочила вон.
Я бросился следом. Слишком поздно! Тии исчезла в темноте. Для нее я сделался врагом.
Эта ссора, которую в иных обстоятельствах я счел бы незначительной, переполнила чашу моих горестей. Я упал на кровать, мне хотелось завыть. Отторжения! Одни отторжения! Неферу мною помыкает, Мерет меня осаживает, Тии меня отвергает. Однако проблема не в них: повторение этих отказов свидетельствовало, что дело во мне. А разве сама Нура не оттолкнула бы меня? Нелюбящего и недостойного любви! Я внушал отвращение, я раздражал, был противен, разочаровывал. Самое смиренное существо, Тии, отважилось заставить меня посмотреть правде в глаза: я недостоин тех, кого преследую, я им мешаю. На самом деле я заслужил и это одиночество, и кровь на исцарапанных руках.
Слезы застилали мне глаза, пока я тряпкой перевязывал ладони. И вдруг, утратив всякий контроль над собой, я разрыдался. От опустошающей, удушающей тоски.
При виде впавшего в уныние взрослого нередко говорят, что он «плачет как дитя». В детстве я никогда так не плакал.
В течение нескольких дней моя уверенность совершенно окрепла: я был влюблен.
Ночной эпизод в разгар грозы не сводился к мимолетному переживанию, столь же мощному, сколь и преходящему, он оказался ударом грома замедленного действия, раскаты которого все нарастали. Еще до того как пролились потоки дождя, музыка в этой преображенной хижине открыла для меня Мерет. По мере того, как рождались и возносились звуки, мои предубеждения рассеивались, я перестал видеть в этой женщине только хозяйку, овдовевшую сестру Пакена, арфистку, игравшую во дворце. Я с восхищением обнаружил ту, которая, впрочем, многие месяцы пребывала у меня перед глазами.
Зачастую мы не видим, а только думаем, что видим. Даже если глаза открыты, сознание остается закрытым. Шоры отрицания, предвзятых мнений и нетерпения ограничивают поле видимого. В тот вечер я наконец разглядел Мерет, потому что перед окном, через которое я ее увидел, стоял растерянный, голый, безоружный и уязвимый человек. Несомненно, надо потерять себя, чтобы что-то обрести. Если не отдалиться от себя, только себя и найдешь.
Мерет сделалась для меня бесценной. Не было мгновения, чтобы я не думал о ней, не тревожился за нее и не беспокоился о ее благополучии. Мне не то что не удавалось скрывать радость, которую я испытывал при встречах с Мерет или при звуках ее голоса, наоборот, я с подлинной искренностью демонстрировал свое ликование. Увы, мои порывы оставляли ее холодной, как мрамор. Хотя она и терпела мое обожание, но, стоило мне проявить толику настойчивости, отдалялась, прекращала разговор и избегала моего общества. Это отторжение нисколько не охлаждало моего пыла. Страсть моя по-прежнему была бескорыстна: я не стремился к обладанию Мерет, меня удовлетворяла возможность поклоняться той, о которой возвестила мне чудесная девочка.
Оказавшийся гораздо более прозорливым, чем я предполагал, Пакен очень скоро догадался, в чем причина моих томных взглядов и внезапных замираний.
– Только не говори мне, что позарился на мою сестрицу!
– Да.
– Да она старуха! Она на пять лет старше меня.
Я отыскал обезоруживающее возражение:
– Пакен, но разве через пять лет ты будешь стариком?
Он задумался и ненадолго умолк, но вскоре снова взялся за свое:
– Что ты в ней нашел?
– А ты когда-нибудь смотрел на нее?
– Не особенно. Думаю, она немного похожа на меня.
– Вот именно! И так же, как ты, вызывает мощную реакцию.
– Не надо путать, Ноам. Я-то вызываю желание.
– Мерет внушает любовь.
И я поведал ему о своем восхищении и одержимости, о своем постоянном беспокойстве и лихорадке; о том, что сердце мое рвется на части, а мир кажется опустевшим, когда я не вижу ее. Пакен покачал головой и сделал вывод:
– Права была Фефи: любовь – это не чувство, а недуг. Вот ведь зараза! Я счастлив, что эта беда обошла меня стороной!
Это замечание помогло мне разгадать поведение его сестры: она не доверяла мне, поскольку уподобляла Пакену. Я занимался тем же ремеслом и с тем же успехом, а стало быть, в ее глазах был не лучше его, и она считала меня тщеславным и ограниченным хлыщом, самовлюбленным и безответственным искателем удовольствий.
Как переубедить ее? Я вел себя подобным образом многие месяцы, таковой являлась моя прежняя натура, хотя сегодня она уже не была прежней. Попытки настаивать, что я изменился, ни к чему не приведут: такие аргументы используют все соблазнители. Ни одно мое слово не изменит ее мнения, в ее глазах я останусь краснобаем, напрасно мне стараться выглядеть знающим, мои ухищрения будут замечены, изучены и сочтены пронырливостью. Пусть никакой кляп не мешал мне говорить – моя репутация не позволит мне быть услышанным. Я не видел выхода…
Через неделю после грозы воротилась Тии. Она впрыгнула в слуховое окошко и соскользнула вниз по стене. Едва она заметила меня, ее шершавый розовый нос сморщился.
Она задрала хвост и, настойчиво и протяжно мяукая, принялась на напряженных лапках наворачивать круги по комнате. Рассказывала ли она мне о своих ночах? Описывала свои странствия? Мне кажется, она жестоко упрекала меня за то, что я вынудил ее уйти. Затаившийся в ее черных зрачках лихорадочный ужас постепенно отступал. Несмотря на свой гнев, она вскоре убрала коготки и, покачиваясь на мягких подушечках своих лапок, терлась о сундук, кровать и даже о мои ноги – Тии вновь заявляла права на свою территорию. Наконец она выгнула спинку и подставила ее под мою ласкающую ладонь: кошечка прощала меня.
Я покормил ее. Расценив мой поступок как должное, Тии ломалась недолго. Даже не взглянув на меня, она бросилась к протянутой мною миске и проглотила потроха, которые я специально сохранил для нее. Насытившись, она легко запрыгнула на середину кровати, устроилась там и вылизала шерстку, после чего, не обращая на меня внимания, кончиком лапки пригладила усы.
Я истолковал возвращение Тии как знак. Вероятность победы… Может быть, в один прекрасный день Мерет тоже изменит свое мнение?
Я сделал попытку лучше узнать Мерет. Она избегала меня, так что я решился шпионить за ней. И тут меня тоже ожидали сюрпризы: у Мерет была параллельная жизнь. Она не только привечала странных посетительниц, но частенько исчезала из дому.
Под вечер, полагая, что мы с Пакеном заняты своими делами, она принимала у себя в доме женщин, чье лицо было скрыто вуалью. Видя, к каким предосторожностям прибегают ее гостьи, чтобы не быть застигнутыми, я заподозрил какую-то тайную деятельность. В случае, если я покидал свой наблюдательный пост – заросли тростника – и возвращался в дом, делая вид, будто появился совершенно внезапно, посетительницы замирали и переставали шушукаться. Я поднимался к себе в комнату и приникал ухом к полу, тщетно пытаясь понять, о чем они перешептываются.
Часто по вечерам я пытался шпионить за Мерет во время ее тайных отлучек из хижины. Увы, то ли она замечала меня, то ли по привычке действовала осторожно, но всякий раз она ускользала от моей слежки. Она постоянно сворачивала то туда, то сюда, проникала в какую-то постройку, выходила из нее через потайную дверь, ускоряла шаг, замедляла бег, срезала путь – короче говоря, непостижимым образом отсутствовала с сумерек до рассвета, и мне никак не удавалось определить, в чем состоит ее ночная жизнь. Может, она проводит ночи в объятиях моего более удачливого соперника?