Я домчался до дворца, левое крыло которого, представлявшее давящее своей массой укрепление из громадных камней, было предназначено для содержания узников. Судя по всему, не один я принял такое решение: перед тюрьмой собралась плотная неспокойная толпа. У подножия крепостной стены слышались рыдания и сетования; родственники плакали, дети звали отцов, супруги – мужей, старики – своих сыновей или дочерей. Орали охваченные общей тревогой младенцы. Многочисленные солдаты перед приземистыми крепкими воротами выставляли свои щиты и копья против тех, кто выкрикивал угрозы. Меня удивила покорность египтян: если кое-кто и молил пощадить своих близких, то большинство выпрашивало лишь последнее прощальное объятие. Никакого возмущения, никакого гнева – только скорбь и безутешность. Впрочем, стражи, по правде сказать, не прибегали к устрашению; плечом к плечу, бесстрастные, они просто стояли навытяжку перед воротами. Никогда мне не удастся побудить эту толпу к бунту!
Я отошел подальше, чтобы сориентироваться на местности и разработать план. Разве я не бессмертен? Вот и случай воспользоваться этим даром молнии: если меня ранят, мои раны зарубцуются, при фатальном исходе я возвращусь к жизни; мне вообще не имеет смысла осторожничать.
Внимательно обдумывая имеющиеся возможности и разнообразные способы найти Мерет, я разработал множество тактик. Увы, в каждой гипотезе мой план наталкивался на реальность: один против десяти. Бой представлялся неравным. Даже если предположить, что я живым доберусь до подземелья, где заперта Мерет, бежать нам не удастся. И мой героизм только ускорит ее смерть.
Я вздрогнул: солнце утратило полдневный жар и потихоньку стремилось к закату, температура понижалась. Что делать?
Неферу!
Что же я раньше об этом не подумал? Вот кто освободит Мерет.
Я понесся к главным воротам дворца. Штат караульных утроился. В тот день Сузер запретил все визиты. Он знал, что, принося в жертву челядь, он возобновляет ставшие архаичными древние обычаи, которым следовали первые династии фараонов. В основном принято было ограничиваться помещением подле покойного ушебти – статуэток из бронзы или глазурованной глины, которые в потустороннем мире изображали челядь. Сузер, новоиспеченный фараон, опасаясь, что не добьется от приближенных добровольного согласия принести себя в жертву, предпочел арестовать прислугу, чтобы таким образом утвердить свою власть и власть отца.
Некоторые часовые узнали меня, однако пропустить во дворец отказались. Я всячески пытался смягчить их, спорил, торговался, обещал, соблазнял, шутил: они оставались непоколебимы.
Я бросил взгляд в небо, и кровь застыла у меня в жилах. Голубой небосвод бледнел. Что делать?
Из дворца украдкой выскользнула пухленькая фигурка и двинулась вниз по наклонной улочке. Я в три прыжка нагнал ее и ухватил за плечо. Иохаведа вздрогнула.
– Умоляю, беги к Неферу, скажи ей, что она должна срочно принять меня. Стражники не пропускают.
Молодая женщина обернулась и издали глянула на часовых:
– Они не дадут мне войти.
– А ты попробуй!
– Бесполезно.
– Ты кормилица на службе царской семьи!
– Для них я всего лишь девушка из еврейского квартала. Мне очень жаль.
Она высвободила плечо из моих пальцев. Я преградил ей путь:
– Мерет скоро убьют.
– Мерет?
– Ту, что сохранила жизнь твоему сыну. Ту, что подобрала в тростниках корзину и принесла твоего малютку принцессе. Ту, что поручила тебе кормить его.
Иохаведа зарделась:
– Почему ты говоришь о Моисее так, будто это мой сын?
– И правда, почему? Во всяком случае, я больше никогда этого не повторю, если ты окажешь мне услугу. Докажи Мерет свою благодарность. Предупреди Неферу. Ну же, смелее.
– Смелее? Я ненавижу смелость! Единственный раз, когда мне ее хватило, я оставила своего ребенка.
С этими словами она развернулась и стала подниматься к дворцу. Я видел, как она спорила, солдаты отталкивали ее, она не уступала. Смиренно склонив голову под покрывалом, она упорствовала. В конце концов стражникам наверняка наскучило, и они позволили ей войти.
Страх, что Мерет казнят, отравлял мне каждое мгновение. Сердце бешено колотилось. Я больше не сдерживал нетерпения и готов был завалить всякого, кто потревожил бы меня.
Ожидание затягивалось. Иохаведа давно успела бы передать мое поручение. Что же она не возвращается?
Далекое солнце уже спускалось к горизонту, отпала необходимость запрокидывать голову. Я смотрел на то, чему мы не можем смотреть в лицо, не зажмурив веки; я напряженно вглядывался в него, призывая его помедлить. Я вдруг поймал себя на том, что называю его Ра и обращаю к нему местные молитвы.
И тут меня окликнула Птахмерефитес:
– Ноам!
Стоя за стеной караульных, низкорослая компаньонка посылала мне знаки. Я подбежал к ней.
– Что случилось? – пронзительно крикнула она.
– Спасибо за помощь, но я доверю это только Неферу.
Слегка обидевшись, она велела солдатам расступиться и привела меня в покои принцессы.
Неферу выплывала из крепкого сна. Угрюмая, но не такая пьяная, как утром, она страдала от двойного недомогания. Я торопливо описал ей ситуацию. Она выслушала меня, прижав пальцы к вискам, как если бы на ее голову градом сыпались стрелы моих слов. Я не умолкал, я был красноречив и убедителен, жалобно умоляя ее избавить Мерет от смертельной участи.
Она подняла голову, задумалась:
– Я не согласна. В потустороннем мире отец имеет право на свой оркестр.
– Да брось, Неферу, он терпеть не мог музыку!
– Я запрещаю тебе так говорить.
– Тебе это известно так же хорошо, как мне: он зевал, когда пели, и засыпал, когда звучали инструменты.
– Не важно! Нам следует уважать его положение, его величие и достоинство. Как это возможно – фараон, лишенный своей челяди и своего двора? Я желаю, чтобы в его пирамиду поместили как можно больше мумий. Кстати, мне очень жаль, что Сузер не приносит в жертву весь гарем отца.
– Отсутствие Мерет в потустороннем оркестре даже не будет замечено.
– Ложь! Обряд без арфы – это не обряд. Обед без арфы – это уже не обед.
– Но ведь в оркестре две арфы, верно?
Ненавидя себя за то, что прибег к подобному приему, что собираюсь погубить коллегу Мерет, чтобы спасти ту, которую люблю, я уже не владел собой:
– Потребуй, чтобы Мерет сохранили для тебя, принцесса, для твоего личного пользования. Мне стыдно за свой эгоизм, мне бы хотелось, чтобы их всех спасли.
Негодование исказило черты Неферу.
– Спасти их? Ты даже не понимаешь, Ноам! Тех, кто последует за фараоном, ждут сказочные привилегии. Они удостоятся великолепного мумифицирования, какое было бы им не по средствам. Получат роскошную гробницу – пирамиду, самую прекрасную, самую большую и самую защищенную из всех. Затем, целые и невредимые, счастливые и навеки юные, они вернутся к своим обязанностям при фараоне в полях Дуата. Честно говоря, я думаю, сейчас они все ликуют. Напрасно ты жалеешь их. Я тебя не понимаю.
– Я хочу продолжать жить с женщиной, которую люблю.
– Подумай лучше о ее счастье.
– Оно состоит в том, чтобы жить со мной.
Неферу пожала плечами. Сентиментальность не проникала под панцирь ее души. Я сменил тон:
– Мерет раздобыла для тебя Моисея. Она же нашла кормилицу для Моисея. Без нее ты потеряла бы лицо перед всем Египтом, ты лишилась бы радости и своего сына. Я, если ты не забыла, всегда верно служил твоим интересам. И как лекарь я буду заботиться о Моисее. Заклинаю тебя спасти Мерет.
По лицу Неферу пробежали судороги – доказательство того, что она меня услышала и поняла. Принцесса принялась мять в ладонях ткань своего платья.
– Вообрази, что весь Мемфис ворвется сюда и мне придется вступиться за каждого! – воскликнула она. – Я же опустошу пирамиду отца.
– Никто тебя не осаждает, Неферу, сегодня никто не пришел. Одной женщиной в гробнице меньше, что это меняет?
– Я, разумеется, сделаю это для тебя, для нее… но…
– Что «но»?
– Я ни о чем не могу просить своего брата.
– Ты принадлежишь к царскому роду.
– Да, я дочь Мери-Узер-Ра, однако не стремлюсь стать супругой Сузера-ен-Ра, своего порочного братца. Если я попрошу его хоть о малейшей уступке, он взамен тоже кое-что потребует. Это невозможно.
Неферу поднялась со своего места.
– Мне очень жаль, Ноам. Прощай.
– Нет!
– Возвращайся домой.
– Прошу тебя, помилуй Мерет! Пока ты за нее не вступишься, я не уйду.
Неферу, потягиваясь, дошла до спальни Моисея и о чем-то вполголоса поговорила с Птахмерефитес.
Спустя несколько мгновений солдаты потребовали, чтобы я покинул дворец. Понимая, что сопротивление только вызовет ненужную суматоху, я подчинился.
Итак, ночью узники будут казнены. Жить им оставалось всего три часа.
Мерет…
В сумерках длинные тени напоминали улегшегося тигра.
Весь день неотрывно следя за солнцем, обращая просьбы к богам и умоляя людей, теперь я без сил возвращался в домик среди зарослей тростника. Кровь в моих венах превратилась в воду.
Приютившая нашу страсть лачуга показалась мне невыносимо пустой.
Тии исчезла. Пакен укрылся наверху.
Я, скорее ошеломленный, чем опечаленный, рухнул на наше ложе, в аромат Мерет, в наш запах. Один-единственный мужчина похитил у меня женщину, которую я люблю! Более того, мертвый мужчина! Неужели человек может действовать настолько во вред остальным? Меня выводил из себя оборот, который принимали дела человеческие. Для меня, целителя, всякая жизнь имела ценность, каждый человек заслуживал, чтобы о нем заботились и его защищали. Отныне мое чувство справедливости сводилось к капризу врачевателя, а общество развивалось вспять, создавая полную свою противоположность, субординацию. Людей разделяли уровни привилегий. Пирамида одержала победу. Она занимала не только пространство, но и умы. Мало кто расположился наверху, многие распластались у ее основания. Если на вершине восседал фараон, затем его семья, ниже – управляющие и жрецы, конструкция постепенно расширялась: многочисленные военачальники, еще более многочисленные крупные чиновники, писцы, строительные подрядчики, архитекторы, мастера париков, лекари, брадобреи, артисты, челядь; в самом низу четырехгранника никто уже не обращал никакого внимания на девяносто процентов населения, даже не принадлежащего к пирамиде, лишенного уважения, этих обыкновенных песчинок – тех самых, что составляли фундамент, без которого все здание обрушилось бы.