.
Я жил в согласии с женщиной, которую любил, я старался быть полезным, врачуя людей, я способствовал формированию незаурядного человека.
Как фараон, Сузер проявлял себя не хуже и не лучше, чем предшественники. Так же как его отец, он воображал, что управляет страной, хотя всего лишь царствовал. Жрецы разных храмов обеспечивали сплоченность населения, тогда как визирь фараона и крупные чиновники совместно с духовенством занимались управлением основными делами: сбором налогов, безопасностью и правосудием, время от времени – так собаке бросают кость – даруя своему царю иллюзию принятия решений.
В личных делах Сузер запутался еще больше. Озабоченный тем, чтобы обеспечить себе наследников, он сначала, как правило, останавливал свой выбор на принцессах, однако скоро отказывался от них. Связь никогда не завершалась союзом. Страдал ли он каким-то физическим недугом? Оказался ли неспособен спать с женщинами по причине отсутствия желания? Молва давала его неоднократным поражениям множество объяснений, но не учитывала реального обстоятельства – в этом я вижу распространенный недостаток слухов – его навязчивой, порочной и упорной привязанности к сестре. Сузер без передышки обхаживал Неферу. Какая-то неистребимая гниль поразила царское семейство, наверняка это было наследие Мери-Узер-Ра, который внушил своим детям твердую уверенность в том, что супружеское счастье возможно только в семье, основанной на кровосмешении.
Неферу не поддавалась. Не добродетель и не запрет на подобные практики призывали ее к подобному сопротивлению. Она отталкивала Сузера только потому, что терпеть его не могла. Не сказывались ли в той, которой прежде приходилось делить с братом расположение отца, отголоски прежней враждебности? Проще говоря, ей всегда внушали отвращение фигура брата, его запах и медоточивое поведение, неспособное замаскировать агрессивность.
Она сопротивлялась его настойчивости с тех пор, как Моисей покинул Мемфис. Во дворце все: придворные, писцы и даже прислуга – становились свидетелями их перепалок. Обыкновенно осторожная, Неферу пренебрегала осмотрительностью; обуреваемая страстным желанием дать волю своей неприязни и осыпать его обвинениями, она в ярости постоянно набрасывалась на Сузера.
– Ты осудил Моисея, даже не допросив его!
– Он задушил офицера.
– А что, если твой офицер это заслужил? Разве в Египте никогда не арестовывали и не казнили военных?
– Этот офицер работал на меня.
– Он убивал рабочих, которые тоже работали на тебя.
– Подумаешь, евреи…
– Ну и что?
– Какая ерунда, эти евреи. А тут египтянин. Тем более офицер.
– Неправда!
– Ах, ну да, они же тебе нравятся, эти евреи… так нравятся, что ты…
– Что? Как ты смеешь?..
Некоторые прислужницы проговорились, что в порыве гнева Неферу случалось бить брата. Много раз. Они перешептывались между собой, что в таких случаях Сузер вел себя странно, делал вид, что отбивается или защищается, хотя на самом деле вовсе нет, как если бы, получая удары, он испытывал удовольствие…
Как бы то ни было, в конце концов Неферу добилась своего: дело было квалифицировано как несчастный случай и прекращено, Моисея больше не искали.
Принцесса призвала меня к себе и с гордостью сообщила эту новость. Я похвалил ее:
– Ты поступаешь как хорошая мать.
На сей раз она не отвергла мой комплимент – она жаждала услышать его, поскольку он смягчал воспоминание о тайной причине, которая побудила ее сына бежать.
– Теперь я разошлю гонцов в оба Египта. Я хочу, чтобы Моисей был об этом уведомлен, где бы он ни находился. Он сможет без опаски воротиться во дворец.
Я лучше ее знал, что этот инцидент стал лишь поводом для Моисея, который с тех пор, как мать совершила над ним насилие, страстно стремился к бегству. Я не опроверг ее слов, однако выказал некоторый скептицизм. Ее это позабавило, как если бы я был ребенком, ничего не понимающим во взрослой жизни.
– Он вернется! – прошептала она.
Я с сочувствием отнесся к ее твердой уверенности и, потеряв всякую надежду вывести принцессу из заблуждения, покинул павильон. Для Неферу вообще была непостижима мудрость, которая для всякого родителя заключается в том, чтобы отделаться от своего чада. Она заблуждается, ноги Моисея больше не будет в Мемфисе.
Я ошибался.
Поначалу я его не узнал. Однажды на пороге нашей хижины появился селянин, одетый в грубую холстину, с пастушеским посохом в мозолистой руке и загрубевшими ступнями. Его длинные волосы и борода представляли собой густые заросли, с которыми не смог бы справиться никакой гребень. Завидев меня, он распрямился и улыбнулся мне. И тут я узнал Моисея.
Мы обнялись так, что едва не придушили друг друга, затем он отступил и сделал знак кому-то, скрывавшемуся в тростниках.
– Сепфора! Пожалуйста.
К нам приблизилась чернокожая женщина, столь же прекрасная, сколь и сияющая.
– Познакомься, это моя супруга. Она кушитка.
По этому уточнению я догадался, что, стремясь избежать встречи с ищейками Сузера, Моисей укрылся на юге, в Нубийском царстве[70].
– Сепфора, это Ноам, о котором я тебе столько рассказывал.
Она поздоровалась со мной. Я не знал, что именно он ей обо мне говорил, но ее золотистые глаза смотрели на меня, как на исключительного человека.
– Мы пришли не одни! – добавил Моисей.
Он ухватил одну из своих многочисленных котомок и развязал стягивавший ее шнурок. Раздался пронзительный вопль. Появилась треугольная головка Тии, от дневного света кошечка заморгала. Я воскликнул:
– Тии, так, значит, тебя не съел крокодил?
Моисей рассмеялся:
– Еще не родился тот крокодил, который справится с нею. А вот крокодилы, на которых она наводит ужас, предпочли бы вовсе не родиться.
Склонив свою прелестную мордочку, кошечка как будто изобразила смущение. Моисей пояснил, что, когда он пустился в бега, она догнала его на берегу и больше не отставала. Ему пришлось подчиниться, хотя он мучился, что не может уведомить нас.
Я склонился к Тии, но она недовольно отвернулась.
– Ну ты даешь! Это ведь ты ушла, а не я.
Моисей и Сепфора расхохотались. Он уточнил:
– Ты разговариваешь не с той Тии. Ее мать, Тии Первая, умерла. Перед тобой ее дочь, Тии Вторая.
Моисей достал кошечку из котомки и опустил на землю. Трепещущие розовые ноздри сигнализировали ей, что она ступает на новую территорию. Одновременно высокомерная и довольная этим, Тии II немного потопталась, задрав хвост и нюхая воздух, а затем засеменила к реке, как если бы ей незамедлительно требовалось что-то оттуда выудить.
Глядя ей вслед, Сепфора поведала мне:
– Моисей и Тии часами неподвижно сидят бок о бок и советуются с богами. Сперва я ревновала Тии Первую, потому что она дольше знала Моисея и считала, что имеет больше прав на него. К счастью, она меня все-таки приняла. И Тии Вторая тоже. Она меня презирает, но терпит.
Вернувшаяся из яслей Мерет вскрикнула от радости, увидев Моисея, которого она, в отличие от меня, узнала сразу.
Остаток дня и вечер мы посвятили рассказам о прожитых годах. Покинув Мемфис, Моисей рванул на юг, в малонаселенные земли, где обосновался и нанялся пасти скот. Там, возле колодцев, где сходились разные пастухи и фермеры, он повстречал Сепфору, которую вскоре попросил у ее отца себе в жены[71].
– Зачем ты вернулся? – удивилась Мерет.
– Когда я в одиночестве бродил там со своим скотом, я много размышлял. Здесь, в Мемфисе и Египте, мы ошибаемся. Люди не должны вести себя так, как это делают египтяне. Их существование ограничено. Они думают лишь о том, чтобы обладать, сохранить свое место или расширить его. Они ничто не ставят под сомнение: ни самих себя, ни то, что их окружает.
За годы уединения мысль Моисея обрела размах. По его мнению, человек рожден не для того, чтобы склоняться перед другим человеком. Египетское общество движется неверным путем. Его пирамидальное устройство, конечно, имеет свои достоинства – оно обеспечивает порядок, мир, сплоченность, снабжение продовольствием, – однако достаточно ли этого? Следует ли нам жить вот так, скученно, зависимо, в подчинении тем, кто выше нас на иерархической лестнице? Чего мы ждем от жизни? Другой жизни! Мы проводим свою первую жизнь в ожидании второй, потусторонней, которую представляем себе не слишком отличающейся от первой, хотя и более приятной. Какой обман! Заостряя внимание населения на существовании после смерти, духовенство и чиновники отвлекли людей от настоящего момента. И уловка работает: никто не оспаривает установленный порядок. Пирамидальное устройство даже для фараона, визиря, крупных чиновников и великих жрецов из средства превратилось в цель. Все трудятся на службе пирамиды, включая и тех, кто этим пользуется. Кругом одни только рабы пирамиды! Ребенок появляется на каком-то ее уровне, а потом надрывается либо для того, чтобы удержаться на нем, либо чтобы подняться на следующую ступень, ибо честолюбие являет собой законченную форму согласия, иными словами глупости. А ведь предназначение человека не в собственности, не в обладании и даже не в неподвижности. Человек должен подчиняться не другим людям, а единственно Богу. Богу, который один освободит нас от наших оков.
В представлениях Моисея я обнаруживал принципы прошлого, которым дорожил, отголоски этого прошлого привели меня в волнение: я словно бы вновь услышал бронзовый голос Авраама, а далеко за ним – трубные призывы моего дядюшки Барака, человека лесов. Барак в эру неолита, Авраам в Месопотамии, а Моисей в Египте – в разные эпохи они в один голос предупреждали нас: человечество катится по наклонной плоскости, оно слишком рассчитывает на себя, оно занято только собой и учреждает мир, забыв о природе. Барак восставал против оседлых племен; Авраам – против городской жизни, Моисей – против общественного устройства, превращенного в самоцель. И все трое боролись с современностью. Если Барак выступал как человек прошлого, соотнося себя с охотниками-собирателями, что тысячелетиями бродили по земле, то Авраам и Моисей не придерживались ретроградной тактики; чистосердечно или изощренно они предлагали к рассмотрению новый способ быть современным или, лучше сказать, вечным, поскольку прибегали к идее бога.