– Какая радость! – воскликнула она, внимательно разглядывая меня.
Она смотрелась в меня, как в зеркало, я представлял ей доказательство того, что можно оставаться нечувствительным к дряхлости. Уверенная, что, глядя на меня, она видит себя, принцесса радовалась, что так великолепно противостоит времени.
– Ты вернулся, чтобы обосноваться в Мемфисе?
– Я еще не решил. Как ты, принцесса?
– Мне скучно, я плохо сплю, плохо ем, плохо понимаю, что происходит, потому что получаю новости о царстве от идиотки, которая в этом тоже ничего не понимает. Как обычно.
Она снова усмехнулась. Тут я понял, что она заставляет себя смеяться, полагая, что смех означает молодость. Теперь Неферу играла роль двадцатилетней Неферу, не отдавая себе отчета в том, что никогда такой не была, она сделалась изображающей ее актрисой.
– А что твой брат, фараон?
– Про фараона расскажу в двух словах, – проворчала она. – Ты же его помнишь: надменный, жестокий, самолюбивый? Так вот, у него уже больше нет физических сил быть противным. Теперь он безоружен, безопасен, ходит в парике набекрень и с трудом таскает свое толстое тараканье брюхо. Мозги у него размягчились, как ячменная кашка, и он утверждает, что ему не удается уснуть из-за шума, который производят гиппопотамы в бассейне, – кстати, бассейн пустой, – он забывается в присутствии посторонних, вообще больше не контролирует себя и без видимых причин впадает в приступы меланхолии. Какой стыд!
– Стыд? Он здесь ни при чем: возраст никого не щадит.
– А вот и нет! Посмотри на себя. Посмотри на меня. Люди стареют, потому что они трусливы, покорны и слабы. Хочешь, скажу тебе кое-что? Сузер долго не протянет.
– У него есть потомки?
– Целая свора дурно воспитанных злыдней.
– Кто унаследует две короны Египта?
– Это сюрприз! После смерти Сузера они поубивают друг друга, и это избавит нас от некоторых из них. Вот и славно!
– Ты говоришь об этом так, будто тебе все равно, – удивился я. – В них течет кровь твоего отца.
– Да что ты? Скорее, сперма каких-нибудь караульных и парочки генералов. Мой брат одержал больше побед на полях сражений – подумать только! – чем в постели. Там он в основном коллекционировал поражения. У него не только облысение преждевременное… Успокойся, все можно решить: преждевременное облысение скрыть тщательным бритьем, а преждевременную эякуляцию – плохо охраняемым гаремом с открытыми дверьми…
Ей по-прежнему доставляло удовольствие поносить брата, которого она презирала. К тому же, открыто демонстрируя свои злобные чувства, она полагала, что это не так уж скверно.
– Почему ты не спрашиваешь меня о Моисее?
– О ком? – выговорила она.
Я чуть было не повторил: «О Моисее», когда по ее страшному взгляду понял, что должен молчать. Моисей, которого она воспитала, которого по-своему любила, не только покинул ее, но и отверг, предпочтя восстать против своей приемной семьи. Усилием воли Неферу стерла его из своей памяти.
Жеманничая, принцесса снова уселась:
– Уж ты-то, Ноам, прекрасно знаешь, что я никогда не рожала сына. Боги не желали этого, им хотелось, чтобы я заботилась о себе, чтобы я стала своим собственным ребенком. Я им повиновалась.
Вот как Неферу толковала свою судьбу. Бесполезно было обсуждать это, а уж тем более опровергать. Она придала смысл своей бесплодности и благодаря этому от нее не страдала.
– Благодарю тебя, Неферу, за великие дары, которые ты мне сделала.
По дороге в Мемфис я действительно переосмыслил свое отношение к некоторым неразрешимым тайнам своего прошлого. Под воздействием разговоров с Моисеем я испытывал все меньше и меньше доверия к волшебным явлениям или участию сверхъестественных сил. Под влиянием его мудрости я признал, что только сокровенное уединение и медитация позволяют постичь скрытые истины – те, что жизненная необходимость, социальные волнения, дела и развлечения таят под своими безусловными требованиями. Таким образом я стал иначе толковать свои беседы со Сфинксом: я слышал скорее не его, а свой собственный голос, внутренний голос, связанный с истоками. Что же до чудесной девочки, той самой, что дважды вернула меня на путь моей судьбы, то я постоянно размышлял о ней… Между лапами Сфинкса я воспринял ее как дитя из плоти и крови – из тех сироток, что ради выживания клянчат милостыню и дурачат ротозеев. Ее второе появление в тот день, когда должны были казнить Мерет, ее силуэт, мелькнувший в окне, наша гонка с преследованием вдоль Нила были взаимосвязаны. Из этого я сделал вывод, что третий раз, когда она предстала передо мной в Дильмуне, возле Древа Жизни, тоже был реальностью, хотя ее нелепый вид относил ее к миру сновидений. Кто прислал мне ее? Растревоженный Моисеем, я больше не искал ее повелителя среди египетских богов. Искал ли я его в боге Моисея? Тоже нет. Я искал его среди людей. Кто-то послал это дитя, и, по здравом размышлении, это могла быть только Неферу.
«Кому выгодно преступление?» – столкнувшись с убийством, вопрошает следователь. Кому было выгодно предсказание? Когда Неферу хотела, чтобы я принадлежал только ей, чудесная девочка удержала меня от ухода. Так Неферу оставила меня в Мемфисе. «Именно здесь ты обретешь все, – в сущности, пообещала мне девочка, – и прежде всего женщину, которую полюбишь и которую уже знаешь». Может, Неферу надеялась, что я полюблю ее? В любом случае я прочно обосновался при дворе. Затем, когда люди Сузера захватили Мерет, чтобы убить и мумифицировать вместе с множеством слуг, я бросился к Неферу, чтобы умолять ее освободить мою жену. Она колебалась. Не она ли, чтобы вникнуть в ситуацию, велела девочке следить за мной через окно моего жилища в зарослях тростника? И к вечеру, поняв мою скорбь и догадавшись, что я могу уйти, заставила освободить Мерет. От Пакена я знал, что дворец содержит целую свору соглядатаев, услугами которых без зазрения совести пользуется принцесса. Это объясняло мое ощущение, что за мной следят, когда я в обществе Дерека двинулся в Дильмун: взгляд, который я непрестанно чувствовал на себе, принадлежал ищейкам Неферу. Они сообщили ей, что я с каким-то слепым перебрался на остров на другом конце света, и Неферу, очевидно, заставила их действовать. Когда я отправился в пустыню, чтобы посоветоваться с Древом Жизни, они последовали за мной и направили ко мне девочку, которая меня разбудила. Ее указание, что Мерет и Моисей – моя первейшая забота, – вот что подтолкнуло меня воротиться в Мемфис. Вспоминая об этом, я нахожу объяснение ее исчезновению среди песков: она сразу протянула мне напиток и заставила его выпить; а он наверняка содержал какое-то седативное средство, от которого я впал в оцепенение, и это помешало догнать ее…
Так Неферу годами пеклась обо мне. Хотя впоследствии бунт ее приемного сына прервал наши отношения, она подарила мне самое важное за мои последние десятилетия: любовь с Мерет и дружбу с Моисеем.
– Я благодарю тебя за маленькую чудесную девочку, Неферу, – уточнил я, – и за освобождение Мерет.
Она уставилась на меня, как будто я обратился к ней на чужом наречии.
– Что?.. – озадаченно пробормотала принцесса.
Я напомнил ей прошлое, перечислил случаи, когда она вмешивалась в мою судьбу, и заверил в том, что наконец осознал меру своей признательности ей. Она стойко выслушала мою речь до конца. Едва я умолк, она бросила:
– Я и мизинцем не шевельнула.
Меня позабавило ее запирательство.
– С твоей стороны, Неферу, очень изысканно преуменьшить мой долг перед тобой. Позволь мне хотя бы засвидетельствовать тебе мою вечную благодарность.
Она побагровела.
– Прекрати! Ты с такой убежденностью несешь всякий вздор, что если я не перестану тебя слушать, то сойду с ума: выходит, ты заставляешь меня соглашаться, хотя я прекрасно знаю, что не делала этого.
– Дорогая Неферу…
Она гневно топнула ногой:
– Нет, я не вступалась перед Сузером за Мерет, потому что запрещаю себе о чем-либо просить брата! Узнав, что она выжила, я едва не задохнулась от изумления. Что же касается этой девочки и так называемой своры соглядатаев, которые якобы ее окружали, то уж ты прости меня, что я возвращаю тебя на землю, напомнив наше положение: я принцесса крови, а ты никто, ты не в счет! Никогда я не стала бы привлекать дворцовых шпионов или персонал ради ничего не значащей мошки.
Поклонившись, я возразил:
– Разумеется, принцесса, я никто, но Моисей значил для тебя гораздо больше.
– Молчи! Я не понимаю, о чем ты! – взорвалась она.
Неферу в который раз переписывала историю, как ей удобно, отрицая как то, что знала Моисея, так и то, что помогла мне. Чем ожесточеннее она возражала, тем отчетливее доказывала правоту моих предположений.
– Ты меня раздражаешь, Ноам. Надо же, а ведь я уже подумывала снова переспать с тобой… Все кончено! Больше никакого желания! Впрочем, мы с тобой оба чего только не вытворяли, наши тела великолепно соединялись. Что за дивные ночи!
Уж не ошиблась ли она в своих воспоминаниях, которыми делилась сейчас со мной не к месту теплым и волнующим голосом? Может, спутала меня с кем-то другим? В ее увлажнившихся глазах я заметил тоску по прошлому. В былые времена мы с Неферу не доходили ни до ласк, ни до поцелуев, ни тем более до объятий; мы довольствовались тем, что обнаженные лежали рядом, – кроме того вечера, когда ее рука изнасиловала меня.
Странно, думал я в этот момент, можно было бы предположить, что прошлое представляет собой то, что нельзя изменить, ибо оно завершено: на самом деле прошлое озаряется светом настоящего, а потому часто меняется. Оказавшись лицом к лицу с тем же мужчиной из прошлого, Неферу мечтала быть той же женщиной. Она с вожделением во всех подробностях рассматривала меня, ибо в ее выдуманных воспоминаниях у нас была образцовая чувственная связь.
Я наблюдал за ней: реальность для нее не существовала. В этом дворце, где она бегала в детстве, она по-прежнему видела себя ребенком; в этом платье, которое она надела, когда была молодой женщиной, она видела себя молодой женщиной; передо мной, кого она приняла к себе на службу любовником, она видела себя чувственной и превосходной любовницей; в отсутствие Моисея она верила, что никакого Моисея никогда не существовало. Заверяя меня, что пожелала совокупиться со мной, она нашла способ – гнев, – чтобы избежать этого. Раз уж настоящее не имеет связи с реальностью, или, скорее, с переменной реальностью, почему бы ей не оперировать точно так же с прошлым?