Чудище наотрез отказывается въехать в город на телеге угольщика, и мы останавливаемся, чтобы он мог, как положено рыцарю, сесть в боевое седло. «Скорей! Скорей! Скорей!» — жужжит осиный рой в моей голове, а между лопатками начинается невыносимый зуд. Усилиями четырех кряхтящих мужчин исполин наконец водворяется на коня. Недолго осталось, говорю я себе. Очень, очень скоро я сложу с себя ответственность за него. Пускай этим пентюхом занимается кто-нибудь другой, у кого это получится лучше!
Почему-то эта мысль больше не греет меня.
Возле самых ворот мое беспокойство достигает предела. Мы все с головы до ног черны от угольной пыли, она делает нас неузнаваемыми, но что может скрыть рост и гордую осанку Чудища?
— Ссутулься хоть немножко, — безнадежно советую я.
Он с насмешкой глядит на меня, но, как ни странно, решает уважить просьбу и старательно горбится в седле. Потом спрашивает:
— Зачем?
Я отвечаю:
— Такого, как ты, поди спрячь. А чем позже станет известно о твоем прибытии, тем и лучше. Хорошо бы д'Альбрэ и его прихвостни подольше не догадывались о том, что ты уже в Ренне.
И вот мы уже у сторожки привратника. Эрван уведомляет воинов, что привез груз древесного угля, и его пропускают без дальнейших расспросов. Один из охранников вскидывает на рыцаря настороженный взгляд, но, правду сказать, после пребывания в казематах д'Альбрэ и мучительного путешествия роль деревенского простачка дается нашему израненному исполину куда как легко.
Когда мы оказываемся на городской улице, у меня вырывается вздох облегчения, а перенапряженные до судорог мышцы начинают расслабляться. Теперь между нами и д'Альбрэ двадцать лиг расстояния, двенадцать футовой высоты городская стена и весь гарнизон Ренна!
Подобно мне, город полон радости и веселья. Ренн так и упивается собственной важностью, ведь сама герцогиня выбрала его местом своего обитания; меня же пьянит ощущение успешно завершенного дела. Однако к ликованию подмешивается и опаска. Горожане этак косо, оценивающе поглядывают на новоприбывших.
Мы до самой последней возможности не расстаемся с угольщиками. Вместе проезжаем квартал кожевников, расположившихся со своими зловонными чанами ниже по течению реки, потом сворачиваем на улицу, что ведет к городским кузницам. Их горны потребляют достаточно угля, чтобы лесной народ кормился с этого всю зиму. Здесь мы оставляем своих новых друзей. Напоследок рыцарь обещает непременно известить их, когда переговорит с герцогиней и ее советниками и его намерение вовлечь угольщиков в схватку с французами будет одобрено.
После этого уже втроем мы пробираемся в более зажиточную часть города. По ходу дела я стаскиваю с головы слишком узнаваемый чепец жены углежога и расчесываю пальцами волосы. Снимаю с плеч шаль, ищу на ней уголок почище и оттираю лицо. Теперь могу сойти за служанку, более-менее миловидную, только очень неряшливую.
Ко дворцу мы приближаемся уже в сумерках, и стража как раз зажигает факелы. Да, здесь не Геранд, где люди посещали дворец совершенно свободно. Охранники у дверей учиняют подробный расспрос всякому желающему войти.
— Это что-то новенькое, — говорит Чудище.
— Ну хоть кто-то следит за безопасностью герцогини, — отзываюсь я. Для меня эта бдительность — еще один барьер между герцогиней и подсылами д'Альбрэ. Пока остановишься, пока назовешься, глядишь, и разоблачат! Подумав, я добавляю: — Только вряд ли нас в таком виде допустят прямиком к государыне. Начнут выяснять, кто мы да откуда. А я не хотела бы, чтобы эти люди про тебя узнали.
Чудище прекращает смахивать с лица черную пыль.
— Ты им не доверяешь?
— Вернее будет сказать, что я не доверяю никому… Знаешь, я вот думаю, может, Исмэй еще состоит при государыне? Я бы попробовала ей весточку передать.
Рыцарь смотрит на стражников:
— Так они и пустили тебя к Исмэй, даже если она во дворце.
Я недовольно морщусь, потому что он прав.
Подумав немного, Чудище достает из-за пазухи ладанку и что-то вынимает оттуда:
— Вот, держи. — Он вручает мне брошку, серебряный дубовый лист святого Камула. — Думаю, Исмэй это узнает. А если не она, то капитан Дюнуа уж наверняка. Ну и стражники тоже. Они должны с честью принять всякого, кто покажет им такой символ.
Зажав брошку в кулаке, я спрыгиваю с седла и оставляю Чудище с Янником присматривать за конями. Подойдя ко входу во дворец, терпеливо жду, пока охранник не закончит расспрашивать какого-то горожанина, явившегося к канцлеру с жалобами на недавно введенные налоги. Обывателю дают от ворот поворот: канцлер занят делами поважнее, ему город надо оборонять от французов.
И вот я оказываюсь лицом к лицу со стражником.
Он хмурится при виде моей нищенской и вдобавок грязной одежды. Невзирая на это, я одариваю его самой соблазнительной улыбкой. Он моргает, и выражение лица немного смягчается.
— Чего тебе? — спрашивает он. — Если подумываешь устроиться судомойкой, то кухни с другой стороны.
Я поглядываю на бездельников-пажей, торчащих у самого порога за дверью.
— Нужно кое-что передать одной из фрейлин.
К нам подходит другой стражник.
— Да какие у тебя могут быть дела с фрейлиной герцогини? — спрашивает он таким тоном, словно я произнесла нечто невероятно смешное.
Для пользы дела решаю подпустить немного тумана:
— Исмэй Рьенн не простая фрейлина. Передайте ей вот это, а на словах — чтобы подошла сюда как можно скорее.
Не возьмусь сказать, что больше интригует их: упоминание об Исмэй или серебряный листок Чудища. Как бы то ни было, стражник берет брошку, вручает ее одному из пажей и вполголоса отдает распоряжение. Мальчишка уносится прочь, я же располагаюсь ждать возле стеночки, стараясь выглядеть персоной важной, но вполне безобидной, — сочетание на удивление трудное. Спустя некоторое время стражник все же решает, что своевольного броска внутрь я предпринимать не намерена, и перестает за мной усиленно наблюдать.
Откинувшись затылком к стене, я полностью отдаюсь ощущению торжества… Чудище жив. И мы в безопасности — едва ли во всем герцогстве найдется более защищенное место. Аббатиса засела в обители на другом крае страны, о моем появлении в Ренне она узнает, только если ей сообщат. До тех пор ей не отправить меня на новое задание. Значит, выдалась передышка и я смогу подумать о том, чем бы мне хотелось заняться в дальнейшем.
Мир вдруг кажется бескрайним, полным возможностей и свободы.
И еще то обстоятельство, что ни одна душа во всем Ренне не знает, кто я на самом деле такая. Мои тайны будут надежно сохранены.
Из коридора доносятся голоса приближающихся людей. Я тотчас отставляю блаженные мысли и пододвигаюсь ко входу.
— Нет, нельзя его убивать, это же кузен герцогини, — с сожалением произносит мужской голос.
— Значит, тем больше причин не доверять ему, — откликается женщина.
Это Исмэй! Мою радость и облегчение невозможно передать никакими словами!
А она продолжает:
— Случись что-нибудь с герцогиней, он окажется наследником. И к тому же он весь минувший год гостил у регентши Франции. Почем знать, кому на самом деле принадлежит его верность?
— Он там в плену был! — раздраженно настаивает мужчина.
— Ну нет бы с советниками остаться, — обиженно произносит Исмэй. — Послание было для меня, а ты тут зачем?
Я невольно улыбаюсь. В этих словах вся Исмэй.
— Затем, что нам передали знак святого Камула, которому служу я, а не ты.
Тут Исмэй со спутником выходят из-за угла и направляются к стражнику.
— Где ты взял это? — спрашивает вельможа.
Он рослый, темноволосый, определенно очень сильный, и выправка у него воинская.
Стражник тычет в мою сторону пальцем. Мужчина резко оборачивается, пригвождая меня взглядом серых глаз, холодным и твердым, точно камень у меня за спиной.
Вот он делает ко мне шаг.
— Ты еще кто? — спрашивает он негромко и очень сердито.
Я открываю рот для ответа, но Исмэй отпихивает грозного спутника:
— Вот что, Дюваль, сообщение было для ме… Ой! Сибелла!
Она бросается ко мне и обеими руками прижимает к самому сердцу. Я тоже крепко обнимаю ее… и больше всего в этот миг мне хочется разреветься у нее на плече. Она живая. Настоящая. И она здесь, рядом со мной. Очень долгое мгновение мне ничего другого не требуется. Только знакомые руки, заключившие меня в свое кольцо.
Наконец Исмэй бережно отстраняется:
— Неужели это действительно ты?
Я пытаюсь улыбнуться. Улыбка получается донельзя кривая.
— Я. Наяву и во плоти.
— Откуда листок? — прямо-таки излучая нетерпение, спрашивает спутник Исмэй.
Брошь Чудища зажата у него в кулаке. Исмэй назвала его Дювалем, стало быть, это незаконнорожденный брат герцогини.
— Я вам кое-что привезла. Во-он там… — И я киваю в том направлении, где, сидя на лошадях, дожидаются Чудище и Янник.
Лицо Дюваля озаряется точно такой же радостью, как у Исмэй при виде меня. Он хочет броситься к другу, но я ловлю его за руку.
— Он тяжело ранен, — объясняю я. — Если снимете с седла, придется на носилках нести. Надо, чтобы все было проделано тихо. Кроме того, у меня куча новостей, и все одна другой хуже.
Дюваль понимающе хмурится и отдает распоряжение страже организовать помощь да поменьше болтать языками. Потом наконец-то бежит приветствовать друга.
— Ты сделала это! — возбужденно шепчет Исмэй. — Освободила его! Я не сомневалась, что ты сможешь!
Я удивленно смотрю на нее:
— Так ты знала о моем задании?
Она хватает меня за руки:
— Не только знала, я это и придумала! Просто не нашла другого способа выдернуть тебя оттуда. Когда мы сталкивались в Геранде, я всякий раз боялась за твою жизнь… и за рассудок тоже. А теперь ты наконец здесь, и глаза совсем не такие, как тогда. Безумие наконец отступило.
Я просто не знаю, расцеловать ее за то, что вытащила меня из дома д'Альбрэ, или затрещину влепить за все те беды, что ее блистательная идея на меня навлекла. Однако в самом главном она не ошиблась. Я больше не чувствую себя на грани помешательства.