Шепот стал сильнее, зеркала шевелились — они напомнили Глебу лепестки хищного растения, которое питалось насекомыми. Казалось, еще немного, и Глеба проглотят и переварят.
— Я знаю, кто ты! — заорал Глеб.
Серебряная поверхность заходила ходуном, словно кто-то старался прорваться через амальгаму.
— Молчи, — голоса нарастали.
— Знаю! — повторил Глеб.
Лица замелькали в хороводе. Они выглядели одновременно встревоженными и угрожающими.
— Замолчи! — взревел монстр.
— Тебя зовут не Дели и не Без де Лица, и даже не Без Лица, — Глеб выкрикивал изо всех сил. — Ты Лика Нова — хозяйка дома! Девушка с глазами, похожими на вишенки.
Послышался стеклянный звон — одно из зеркал лопнуло. Украденные у прохожих облики рассыпались. А Глеб продолжал:
— Твой настоящий портрет спрятан в лабиринте. Ты как сдобная булочка: хорошенькая и аппетитная. А волосы украдены у ночи — такие же черные и шелковые. К ним хочется прикоснуться. И губы — целовать!
Глеб не скупился на комплименты, а дом стонал на разные голоса.
— И ты очень красивая! — последнее поэт произнес шепотом, но этого хватило.
Сверкающие осколки взлетели в воздух, зеркала бились одно за другим. Стеклянный дождь обрушился на поэта, угрожая иссечь в решето. Глеб успел лишь укрыть голову руками. А затем всё стихло.
Он открыл глаза: надо же, обошлось. Рядом стояли Приш и Мёнгере, целые и невредимые. Только очень испуганные. И ни одной царапины ни на ком, что удивительно! А еще висел портрет Лики. Глеб подошел к нему и попрощался. Показалось, что девушка кивнула в ответ. Да, это та самая комната, в которой он был.
— Надо убираться, — произнес Глеб. — И быстро.
Никто не спорил.
Они забрали вещи и выбежали на улицу, где их ждал Хухэ. Даже с кухни ничего не прихватили. А дом словно ждал этого момента. Глубоко вздохнул, по стенам побежали трещины, крыша просела, и, наконец, он рухнул, оставляя после себя облако пыли.
— Не мешало бы табличку предупреждающую повесить, чтобы никто сюда не совался, — произнес Глеб. — Хотя кому нужны развалины?
— Думаешь, здесь до сих пор опасно? — поинтересовался Приш.
— Уверен, — Глеб закинул рюкзак за спину и отправился прочь.
Остальные последовали за ним.
Глава двадцать четвертая. Харма
Приш снова споткнулся. Деревья так долго росли, что мощным корням стало тесно под землей, и они повылезали на поверхность. У Приша корни ассоциировались с пальцами, жадно вцепившимися в дерн. Серые от времени, узловатые и коварные — сложно заметить их, когда крутишь головой во все стороны. А быть начеку приходится, чтобы вновь не попасть в лапы чудовищу, похожему на вязанку хвороста.
Уже пахнет осенью: прелыми листьями, жухлой травой и сухими иголками. И немного влажностью. На деревьях больше желтого и красного, точно кто-то разбрызгал краску. И куча грибов. Боровики растут целыми семейками — от мала до велика. Только нагибайся за ними. Настоящее изобилие. Приш насобирал, чтобы зажарить на обед. Конечно, лучше бы их на сковороде, да с лучком и сметаной, как мама делала, но об этом пока можно только мечтать. Но ничего, когда он вернется…
Приш споткнулся об это слово. Вернется… Надежда на счастливое возвращение таяла. Они остались живы лишь благодаря счастливой случайности. Уже несколько раз были на грани, но обошлось. Когда зеркала взорвались, он думал, это конец. Лишь после найдут его иссеченное тело. А осколки просвистели мимо. Он говорил об этом с другими, и Глеб предположил, что настоящим в особняке было лишь одно зеркало, а остальные — видимость, морок. Но всё равно, до сих пор не по себе, как вспомнишь этот лабиринт.
Путники остановились возле ручья, и Глеб разжег костер. Приш срезал несколько прутьев с ивы, растущей неподалеку, нанизал на них грибы и запек. Хорошо бы, конечно, сделать запас в дорогу — насушить боровиков. Но времени мало. Вчера весь день шли под дождем. Накинули на себя дождевики — одежду из какой-то прозрачной пленки, которую Глеб захватил в городе, где жил ночной кошмар. Но ноги промокли всё равно. Пришлось сушить ботинки, а Мёнгере теперь хлюпает носом.
Продуктов становится всё меньше, и их пополнение — вопрос выживания. Тем более они теперь могут большую ношу тащить — шрамы у Глеба затягиваются, да и Мёнгере окрепла. Хотя Мёнгере и раньше не жаловалась на тяжесть, но частенько отставала. Теперь же держится на равных. Да и вообще, неплохая у них компания получилась, дружная. Только бы добраться до радуги. Приш заметил куст боярышника, усыпанный алыми ягодами. Сорвал одну — с кислинкой. И нарвал еще — запас карман не тянет. Можно будет насушить.
Мысли вернулись в прошлое. Интересно, а Алиса о нем вспоминает? Или забыла уже? Встречается, наверное, с Маттисом и не догадывается, как ему, Пришу плохо. Он постарался отогнать незваные мысли. Нет, Алиса не такая! Она любит его и ждет. Приш достал записку: "Я тебя люблю". На душе полегчало. Словно из-за края насупившегося неба выскользнул солнечный луч и согрел. Приш убрал записку.
Ближе к вечеру лес кончился. Прямо перед путниками раскинулся луг, а за ним — деревня. Сразу за ней начинался молодой пролесок. Ребята остановились.
— Может, обойдем? — предложил Приш.
Глеб посмотрел на небо через стекло: радужный отблеск вспыхнул над селением.
— Нельзя, — ответил он, — придется заходить.
— Но задерживаться не будем, — сказала Мёнгере. — Ничем хорошим это для нас еще ни разу не обернулось.
— Угу, — подтвердил Приш.
Хухэ неожиданно заупрямился. Он встал и отказывался двигаться дальше. Его нос беспокойно двигался. Когда Приш попытался взять фенека на руки, Хухэ оскалился и едва не цапнул. Пришлось вмешаться Мёнгере. Лишь у нее Хухэ успокоился и затих, но продолжал прислушиваться.
Деревня была обнесена частоколом, массивные ворота изнутри запирались на тяжелый засов. Но рядом находилась калитка, через нее Приш и остальные вошли. От ворот дорога разветвлялась на три рукава: центральный и два боковых. Приш дернулся идти прямо, но Мёнгере потянула влево.
— Лучше не показываться, — сообщила она. — Пройдем здесь и на выход.
Хухэ тихонько тявкнул, словно одобряя.
Они быстрым шагом направились по улице. Дома также были огорожены высокими заборами, виднелись лишь макушки крыш. Интересно, от кого жители укрываются? Неужели от диких зверей? А вообще мрачное поселение. Словно путники попали в место, где не рады незваным гостям. Ни цветов, ни деревьев вдоль дороги, лишь сохнущая трава. Наверное, и люди здесь необщительные. Да и фенек ведет себя настороженно: втягивает воздух и прислушивается. Хотя он всегда такой в незнакомом месте.
Девчонка выскочила неожиданно. Вылетела из ворот и резко остановилась. Примерно того же возраста, что и Приш, с темно-русыми волосами и глазами стального цвета. Волосы заплетены в две косы, на лентах нарисованы гроздья рябины. На шее бусы из тех же ягод. На самой длинное платье из серого холста и меховая жилетка.
Она сделала шаг, и Хухэ оскалил клыки.
— Вы кто? — поинтересовалась незнакомка. — Люди?
И уставилась на Приша с любопытством, видимо, из-за цвета кожи. Путники переглянулись: странный вопрос.
— Да, — ответила Мёнгере. — Как и ты.
— Я Харма, — девчонка схватила ее за рукав и потянула за собой: — Быстрее.
Они забежали внутрь, и девчонка захлопнула калитку. Двор чистый, дом сложен из толстых бревен, крыша черепичная. Незнакомка повела путников вокруг избы и втолкнула в низкую дверь. Они оказались в сарае.
— Залезайте, — велела девчонка. — Спрячетесь в сене.
Приш подхватил Хухэ и с попутчиками поднялся по приставной лестнице на сеновал, девчонка последовала за ними.
— Вы глупые, да? — спросила она. — Зачем пришли?
Приш пожал плечами: будто у них есть выбор.
— Долго рассказывать, — буркнул он.
— Ничего, я не тороплюсь, — ответила девчонка. — А вам пока на улицу нельзя. Сейчас скот загонять начнут, на глаза попадетесь.
Она снова воззрилась на Приша. Потом не выдержала и потрогала его волосы.
— Надо же, зеленые. Как трава! Откуда ты?
Приш вздохнул: не отвяжется. Вкратце он обрисовал ситуацию.
— Да, — протянула незнакомка, — надо же вам так вляпаться.
— А в чем дело? — не выдержал Глеб.
Она закусила губу.
— А дело вот в чем.
Девчонка замешкалась, точно ей было неудобно говорить. А потом решилась.
— Ты сказала, что я человек, — обратилась Харма к Мёнгере, — это так. Мы все здесь люди. Только в кровавое полнолуние становимся волками. И вам надо срочно уходить.
Приш не верил собственным ушам: что она несет? Это какой-то розыгрыш!
— Мы скот прячем за крепкими засовами, даже решетки ставим на двери, — продолжала Харма, — но и это иногда не помогает. Молодежь разум теряет. Если прорвется кто в хлев, вырежет всё поголовье.
— И часто у вас так? — задал вопрос Глеб.
— Два раза в год, когда на небе встает красная луна. Сегодня как раз такой день.
Внизу скрипнула дверь.
— Харма, ты дома? — раздался зычный мужской голос.
Та охнула и приложила палец к губам: молчите.
Затем послышалось мычание и блеянье: хозяева загоняли скот в хлев. Харма спустилась к своим. Наступило долгое ожидание. Никто не разговаривал, даже Хухэ не шевелился. Наконец девчонка вернулась. Она сунула путникам кувшин с молоком и хлеб с сыром.
— Перекусите и пойдем. Наши отдыхать легли, так что время есть.
Путники наспех съели угощение, и Харма позвала за собой. Огородами она вывела их за деревню.
— А почему ты не хотела, чтобы нас остальные видели? — поинтересовался Приш. — Ведь они же сейчас люди, как ты.
— Они ваш запах запомнят, тогда первым делом по следу пустятся. Если вырвутся за ограждение.
— Что?! — Приш не сразу осознал.
Харма кивнула:
— Да, охота. Стая бегает по лесу и окрестностям, убивает. Даже частокол не спасает. Подкоп под забор делают или перепрыгивают. А если человека учуют, то всё — другой дичи не надо.